Алакет из рода Быка - Николаев Роман Викторович - Страница 13

13

— Я, князь Дугай, помня об оказанных мне динлинами услугах, обязуюсь, став каганом: поднимать оружие против врагов страны Динлин, не точить стрел против ее друзей, купцов, едущих в землю Динлин и обратно, пошлинами не облагать, заботиться о безопасности их караванов, ежегодно присылать ко двору правителя в знак дружбы и родства коней и коров, верблюдов и овец, шкуры и ткани, золото и оружие. Кто нарушит эту клятву, да будет наказан свыше и потомство его из рода в род!

— Да будет так! — воскликнул динлинский шаман. — Договор этот, записанный на языке динлинов, будет вручен князю Дугаю; записанный на языке хуннов будет вручен правителю земли Динлин, сверх того, он будет выбит на каменном обнажении этой горы!

Узун-Дугай взмахнул мечом, и через минуту жертвенный конь упал бездыханно. Один из воинов подошел к Дугаю с чашей вина. Эллей знал, что эта чаша сделана из отпиленной верхней части черепа славнейшего воина исседонов, убитого в бою дедом Узун-Дугая. Снаружи она была украшена пластинками листового золота.

Князь опустил в чашу конец меча, еще дымящегося от крови. Затем отпил глоток и с поклоном передал чашу Эллею. Тот, слегка коснувшись влаги губами, вручил ее одному из динлинских старейшин. Чаша пошла по кругу. Вино, смешанное с кровью жертвенного коня, скрепляло произнесенную клятву.

Когда процессия двигалась обратно в город, хуннский старейшина Тудаменгу, приблизив лицо к Улачжайту, спросил его тихим прерывающимся голосом:

— Неужели Узун-Дугай решится бросить державу хуннов к ногам северных варваров? Я отказываюсь быть пособником такому позору!

Улачжайту презрительно усмехнулся:

— Не стоит тревожиться. Едва князь Дугай займет престол отцов, как будет принесена жертва небу о разрешении от клятвы.

Прибыв во дворец, Эллей не спеша направился в свои покои. Приятно было после долгого пребывания на морозе прилечь на теплую глинобитную лежанку и маленькими глотками пить кумыс из глиняной чашечки, заедая сластями.

— Тундэ!

Раб из северного таежного племени замер на пороге покоя.

— Позови Тымака.

Через несколько минут в комнату с поклоном вошел высокий молодой динлин.

— Что нового? — спросил Эллей.

Лицо Тымака выражало тревогу.

— Прибыл гонец кагана. Привез письмо. — Тымак протянул наместнику свиток.

Эллей нахмурился:

— Видел ли гонец кагана орду князя Узуна?

— Нет. Он приехал с юга, а орда, согласно твоему приказу, стоит в горах, к северу от ставки.

— Не встретил ли гонец во дворце кого-нибудь из людей Дугая?

— Нет. Во дворце лишь князь и трое вельмож. Стража внимательно следит за отведенным им покоем, а гонца поселили в противоположной части здания.

— Так… — Эллей развернул письмо. Черные значки замелькали перед глазами: «Рожденный небом и землею, поставленный солнцем и луною, великий хуннский каган милостиво вопрошает младшего брата и верного слугу своего Эллея о здравии. Мы сообщаем, что злонамеренный мятежник и разбойник, именующий себя князем Узун-Дугаем, разбит нами и с малочисленной шайкой таких же, как и он, негодяев бежал через землю кыргызов к северным горам. Мы имеем точные сведения, что названный мятежник нашел убежище в земле Динлин. Надлежит тебе найти мятежника, захватить и доставить живого или мертвого в нашу ставку. Если до весны ты не справишься, силы хуннов придут тебе на помощь».

Эллей отшвырнул письмо. «Так! Каган почувствовал опасность. Теперь он прибегает к угрозам! Весной в землю Динлин придут „помощники“, которых мы не видели почти тридцать лет!».

— Хорошо, — стараясь быть спокойным, проговорил Эллей, — завтра я вручу тебе письмо Ойхан-кагану, и ты передашь его гонцу. Пускай Ойхан также верит в мою преданность, как прежние каганы. До поры, до времени, конечно. Что еще?

— Преступление Кайгета, начальника караула, пропустившего во дворец хуннов с оружием под одеждой.

— Знаешь ли ты, как следует наказывать за такие проступки?

Тымак в волнении опустил голову, но, справившись с собой, ответил:

— Отсечением головы.

— Так. А сколько лет служит Кайгет нашему дому?

— Двадцать лет.

— Сколько совершил он за это время скверных поступков?

— Ни одного.

— Сколько совершил достойных дел?

— Их не счесть.

— Так… Каган из дома Хунну не посчитался бы с прошлыми заслугами. Там за единую неудачу достойного человека лишают жизни. Мы поступим не так. Кайгет должен искупить вину. Завтра ты объявишь всем о его казни через отсечение головы, а между тем…

Он вплотную подошел к Тымаку и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот кивнул.

— Теперь все? — спросил Эллей. Тымак в нерешительности переминался у двери с ноги на ногу.

— Ты хочешь еще что-то сказать? Говори смелее.

— Неужели правитель верит в искренность клятвы хуннов?

— Так вот ты о чем!? — Эллей рассмеялся. — Наши войска, которые отправятся с Узун-Дугаем, останутся там и после его вступления на престол, а в каждом из хуннских родов будут взяты заложники.

Глава VI

Нашествие войск хуннского кагана на землю динлинов

Еще вчера Великая река была скована льдом, долина утопала в снегах, морозный ветер обжигал лицо. А сегодня ледяные поля, раскалываясь и обгоняя друг друга, с грохотом мчатся по реке, пожелтевший снег стекает ручьями по логам, в долинах поднимаются первые травы, и можно сбросить с плеч тяжелую овчину.

Вместе с реками, ручьями и весенними ветрами зашумело, загудело ожившее селение рода Быка. Предстоял отгон скота на весенние пастбища. Блеяли овцы, ржали беспокойно жеребцы, перекликаясь с кобылицами, надрывно мычали коровы. Люди выкатывали из-за домов легкие, на четырех колесах повозки. На них ставили войлочные палатки.

У первого дома стоял обнаженный по пояс Гелон, старший сын Хориана, и громко распоряжался. После смерти старого Хориана он, по обычаю, стал хозяином дома, главой семьи и мужем младшей молоденькой жены отца, которую тот взял в дом после смерти матери Гелона.

Даны последние наставления, и новая волна скота влилась в широкий поток голов и спин, движущийся по долине. Большие, похожие на волков, псы рысцой трусят за стадом. Впереди покачиваются в седлах братья Гелона — Хангэй и Дунгу. Сзади едут два сына Гелона — Канзыр и Бергун и шестнадцатилетний племянник Алакет. На поясах юношей кинжалы, к седлам приторочены луки со стрелами и клевцы. Еще дальше стучит запряженная четверкой лошадей повозка с палаткой. На одной из лошадей упряжки едет Фаран. Рядом с кибиткой гарцует на гнедом коне сероглазая красавица, жена Дунгу.

Ярко светит весеннее солнце. Вдалеке видны горы. У их подножия пять курганов. Еще дальше возвышается суровое изваяние каменной матери. Дышится легко, на душе радостно. Из сердца Алакета сами собой рвутся слова песни. Что за песня? Ее певали деды во времена славных боевых походов. В ней — любовь к родной земле, мечта юности о ратном подвиге…

О, как прекрасна ты, наша великая степь! Э-ге-гей! Весною мягкие травы твои закрывают                коня выше холки! Э-ге-гей! В зелени буйных трав спрячешь ты, степь,                грозных динлинских воинов, когда идут они походом на полдень                в сторону черных пустынь!

— Э-ге-гей, э-ге-гей! — подхватывают песню братья Алакета. Им вторят голоса остальных молодых всадников.

Кажется, будто кони и скот движутся в такт песне. Даже собаки умолкли. У порога крайнего жилища стоит девушка с длинными черными косами и смотрит из-под ладони на вереницу животных, всадников, кибиток. Глаза ее живые, черные и раскосые. Верхняя губа чуть приподнята, и от этого выражение лица кажется трогательным и слегка удивленным, словно весенний шум, тепло, яркое солнце неожиданны для нее.