Синее безмолвие - Карев Григорий Андреевич - Страница 23

— Глянь, это же Ленька — Сын Моря! — ущипнул товарища за плечо рыжий, как песок, парнишка.

— Иди ты!

— Провалиться на этом месте — он!

А Ленька, будто не слыша ребячьих голосов, солидно, пошатываясь под тяжестью ноши, выходил из слепящей солнечными бликами зеленоватой воды. Он медленно, так же, как Прохор, ступал на шуршащую и звенящую гальку, не обращая никакого внимания на ударявшую по ногам волну.

Ребята и курортники обступили аквалангистов, наперебой расспрашивали, пытались потрогать снаряжение.

С каждой тренировкой на берегу все больше и больше собиралось любопытных. Это стесняло, мешало тренировкам, и друзья решили перенести свои занятия подальше от пляжей, в Чертов ковш. Это, правда, было не совсем удобно: ехать двумя трамваями и потом полчаса идти пешком. Однако если не полениться, встать пораньше, так и спокойнее и место куда интереснее, чем пляжная галька да песок. Правда, Прохор не отпускал Леньку далеко от берега и под угрозой отобрать акваланг запретил погружаться глубже десяти метров, но ведь и десять метров это — глубина!

Однако вскоре после того, как в Чертов ковш заскочил рыболовецкий сейнер, туда пришел водолазный бот и друзьям-аквалангистам запретили спуски.

— Запретная зона. Нельзя! — объяснили им.

Но к этому времени Ленька уже хорошо освоился с аквалангом, Прохор решил брать на водной станции шлюпку и спускаться прямо с борта невдалеке от Чертова ковша.

КЛАДОВЫЕ МОРЯ

Ничему бы так не обрадовался Демич, как встрече с бывшим командиром Майбородой. Виктор Олефиренко, конечно, многое сделал для того, чтобы простой колхозный паренек полюбил и освоил водолазное дело. Но хорошим водолазом Прохор, пожалуй, так и не стал бы, не доведись ему после учебы служить под началом Павла Ивановича Майбороды.

Рассказывая о том, что знал, что видел сам или вычитал в книжках, Олефиренко всегда приукрашивал море и моряков, будто хорошую песню складывал о них. Море в его рассказах было загадочным и манило к себе неизведанной тайной и удивительной красотой, а моряки — бесстрашными, лихими, хладнокровными, умеющими шутить в самые тяжелые минуты жизни.

Павел Иванович, напротив, был человеком практическим. О море он рассказывал примерно так:

— Моря и океаны нашей планеты — это огромная кладовая с запасами рыбы, морских животных, вкусных и питательных крабов, омаров, креветок, устриц, трепангов. На морском дне — масса различных водорослей. Они могут быть и кормом для скота, и ценными лекарствами, и продуктами питания. А под водорослями и морским грунтом скрыты богатейшие месторождения титана и меди, свинца и кобальта, урана и платины. Все это мы, водолазы, должны помочь человеку открыть и освоить. Если бы удалось собрать золото, которое растворено в водах мирового океана, то золота на земле было бы больше, чем меди!

Он относился к морю, как хлебороб к целине: роди и дай, не родишь — заставлю!

Морская биография Павла Ивановича началась давно. Вырос он среди моряков, спасавших объятый пламенем французский лайнер «Жорж Филиппар» и поднимавших разорванный набухшим горохом океанский пароход «Днепр». В ту пору, когда Прохор еще и под стол пешком не ходил, он уже плавал практикантом на «Декабристе». Однажды на траверзе мятежной Суеты «Декабрист» был остановлен франкистскими сторожевыми катерами. Катеришки, как рассказывал потом Павел Иванович, были ржавые и слабые, их задранные в синее августовское небо пушчонки выглядели смешно и жалко. Но совсем недалеко, нацелив жерла орудий на «Декабриста», стоял, как впаянный в цветное отражение Атласских гор, серый немецкий линкор «Дейчланд». Павел Иванович уверял, что «Дейчланд» выглядел тогда очень эффектно на фоне зеленых обрызганных желтизной гор, подножие которых было затянуто голубоватой дымкой, а вершины скрывались в облаках… Семь лет спустя, в тысяча девятьсот сорок пятом, водолаз Майборода первым вступил на развороченную авиационными бомбами палубу «Дейчланда», затопленного в канале между Штеттином и Свинемюнде. Искореженный, изъеденный ржавчиной и обросший ракушками, линкор мешал судоходству. Водолазы приподняли его с грунта, чтобы дать возможность ледоколам вытащить его ржавые останки в море и там затопить на глубине…

Не было, пожалуй, в послевоенные годы сколько-нибудь важных судоподъемных работ на Балтике и на Черном море, в которых не участвовал бы Майборода. И на балтийской «Коммуне», и на черноморской «Марусе», на всех судах-спасателях он был своим человеком. Рассказывали, что в его водолазной книжке потерян счет глубоководным спускам и часам, проведенным под водой. Для новичков Павел Иванович был человеком почти таинственным, а для тех, кто знал его поближе, понятным, как открытая книга. Смотрит бывало на него Прохор и будто черное по белому читает: худощав и жилист — это оттого, что у Майбороды детства почти не было, а молодость пришлась на военные годы; вот они с их заботами и невзгодами и вылепили его таким: ничегошеньки лишнего не дали, разве что силу бицепсам — воина всех варила круто, калила до малинового цвета; узловатые руки — так сколько же теми руками тяжелой матросской работы переделано; резкие черты лица — это необходимые водолазу строгость и целеустремленность, та жесткая суровость, с которой он каждый раз спрашивает за промах, та целеустремленность, которой требует в одной мере и от подчиненных и от себя; мягкие каштановые волосы, прядкой падающие на большой лоб, пристальные глаза под густыми бровями, — так кто же из водолазов не испытал на себе их мягкости и теплоты в минуту усталости, когда после тяжелого труда поднимаешься с многометровой глубины и палуба вдруг качнется под тобой, как в детстве люлька качелей, и все поплывет кругами перед твоими глазами.

Перед самой аттестацией с Прохором случилась беда.

Не такая уж и большая, может с каждым молодым водолазом это случиться, но последствия ее были для Демича самые неожиданные.

Шли обычные тренировочные спуски с водолазного бота. День был туманный, над водой стоял полумрак, а под водой и совсем темно. Прохор вместе со всеми радовался: есть возможность потренироваться в сложной обстановке, поработать на глубине без освещения. Моряки — народ такой: чем труднее задание, тем больше охота разбирает выполнить его. Прохору приказано было: держась за тонкий канатик, буйреп, спуститься на дно, отыскать на шестиметровой глубине затопленный тяжеловес — большой ящик с песком, прорыть под ним нору, протянуть через нее стальной трос, остропить ящик и подготовить к подъему. Работа почему-то в тот день у него не ладилась: то конец травили недостаточно, и приходилось снова и снова дергать и тянуть его, то захваты плохо цеплялись за скользкий ящик, то илом заносило прорытый под тяжеловесом туннель прежде, чем Прохор успевал протащить в него стропы.

Раздосадованный тем, что дело в руки не дается, молодой водолаз заходил то спереди, со сзади, то сбоку распроклятого тяжеловеса, все больше и больше вытягивая к себе стропы и воздушный шланг.

— Может, поднять тебя на палубу? — спрашивал Олефиренко, руководивший тренировкой.

— Ну, нет. Не выйду из воды, пока не выполню задания.

Наконец, Прохор протащил все-таки конец под ящиком, захватил крюком за стальной строп и для верности дернул изо всей силы, так, что взбаламученный ил тучей поднялся, окончательно лишив водолаза света. Наверное, Прохор прорыл слишком большой туннель, грунт не выдержал, осел, и тяжеловес, опрокинувшись, придавил ему ступни обеих ног. Если бы не металлические носки галош, он, пожалуй, растрощил бы Прохору кости. Демич попытался вытащить ноги из-под ящика, но свинцовые галоши были крепко прижаты к камню. Он попробовал нагнуться, чтобы приподнять руками тяжеловес, но едва присел, как колени уперлись в ящик, и Прохор опрокинулся навзничь. К тому же он начал задыхаться, не хватало воздуха.

— Дайте больше воздуха, — попросил Прохор по телефону.

— Даем больше воздуха, — ответили ему со спусковой станции.