Пираты Елизаветы. Золотой век - Марвел Питер - Страница 39

Кроуфорд не препятствовал старому нгомбо в его желании сопровождать отряд. Пока они шли к лагерю французов, окончательно стемнело. Лунный свет почти не проникал в густые заросли, а пышный ковер растительности заглушал шаги. Привычка же скрываться от жестоких хозяев приучила беглых рабов передвигаться по лесным тропам практически бесшумно.

Отдав приказ неграм затаиться, Кроуфорд сам отправился в разведку, поскольку никто другой не мог бы оценить обстановку в стане противника. В его планы входила лишь организация побега Уильяма, капитана Ивлина, Потрошителя, и пиратов. Вступать в открытую схватку с людьми Ришери не имело ни малейшего смысла. Кроме того – и в этом Кроуфорд менее всего хотел себе признаться, – его сердце трепетало при мысли, что в бою могла пострадать Лукреция… Поэтому он старательно уговаривал себя, что не хочет подвергать опасности крошку Элейну, – уж точно Харт не простил бы ее гибели или увечья!

Лагерь французов был со всех сторон окружен кострами. Может быть, диких зверей они бы и остановили, однако ловкому человеку были лишь на руку. Яркие огни были рассеяны достаточно далеко друг от друга для того, чтобы можно было подкрасться незамеченным почти вплотную: нужно было лишь проскользнуть между двумя кострами… Извиваясь ужом, Кроуфорд почти вполз на территорию стана и в нескольких ярдах от себя увидел палатку, вокруг которой прохаживались часовые с пистолетами. Несомненно, в ней держали пленников. Мгновение поразмыслив, не стоит ли, в самом деле, поставить Богу свечку за то, что Он надоумил Ришери столь неосмотрительно поместить заключенных так близко к лесу, Кроуфорд снова огляделся. Поодаль, ближе к центру бивака, горел еще один большой костер, возле которого расположилось десятка полтора солдат. Некоторые из них лежали у огня и, возможно, спали, другие курили трубки, болтали или глодали жаркое. По территории было разбросано несколько палаток: в них располагались главные участники экспедиции. С той точки, откуда наблюдал Кроуфорд, не удавалось ни различить, есть ли свет внутри палатки, ни услышать человеческие голоса. Впрочем, учитывая поздний час, можно было надеяться, что обитатели лагеря видят третий сон. Совсем вдалеке виднелись в отблесках костров двое или трое караульных: вероятно, они обходили весь лагерь по периметру, а потом начинали сначала. Но в настоящий момент они оказались дальше всего от Кроуфорда.

Медлить было нельзя. Снова нырнув в чащу, он метнулся к оставленному в засаде отряду. Оставив при себе четырех наиболее метких стрелков вместе со старым нгомбо, Кроуфорд приказал неграм бесшумно окружить лагерь, но стрелять лишь в самом крайнем случае, ни в коем случае не обнаруживая себя. Впрочем, не слишком надеясь, что чернокожие послушаются его беспрекословно, он потребовал от колдуна припугнуть его соплеменников какой-нибудь вудуистской карой. К его удивлению, старик охотно согласился.

Выждав время, необходимое, по его мнению, для того, чтобы, прячась в зарослях, негры плотным кольцом окружили лагерь, Кроуфорд в сопровождении стрелков и старика снова подкрался к палатке, в которой, как он надеялся, спали его друзья. Караульных было четверо – точно по числу негров-стрелков, – и уже через мгновение все они рухнули мертвыми. Нгомбо, зажав в кулаке нож, кинулся к ближайшему солдату с явным намерением освежевать его и наделать фетишей из его скальпа. Четверо негров вознамерились было сделать то же самое, но были остановлены тихим гортанным окриком колдуна и замерли на месте. Кроуфорд, стараясь не шуметь, подхватил пистолеты троих караульных (четвертый упал с противоположной стороны от палатки, и, чтобы подползти к нему, необходимо было выйти на свет костра) и широким взмахом разрезал полотно от крыши до земли.

Нырнув во тьму палатки, он немедленно споткнулся о спящего человека. Пират Джон был так глубоко погружен в объятия Морфея, что не проснулся даже, когда Кроуфорд наступил ему на руку. Ближе к выходу из палатки раздавался мерный храп капитана Ивлина, у ног которого посапывали Боб и Потрошитель. Только Уильям, чьи нервы были до предела напряжены от переживаний последних дней и, главное, от недосягаемой близости любимой девушки, моментально очнулся, услышав слабый треск разрываемой ткани.

– Сэр Фрэнсис! – воскликнул было Харт шепотом, но Кроуфорд метнул на него такой зверский взгляд, что юноша подавился словами, как Робин Бобин – восьмым куском пирога.

Молниеносно разрезав путы на ногах и руках Уильяма, Кроуфорд приложил палец к губам и осторожно подполз к пологу. Приподняв его, он дотянулся до лежащего у выхода из палатки мертвого часового и втащил его внутрь. Затем то же самое Кроуфорд проделал с ружьем караульного.

Пока Харт, затаив дыхание, пытался разбудить Ивлина и пиратов, Кроуфорд обшарил карманы солдата и вооружился еще одним кинжалом. Вместе с Уильямом они освободили товарищей и собрались было покинуть палатку, как вдруг Харт шепотом обратился к Кроуфорду:

– Сэр Фрэнсис! Дозвольте мне на минуту отлучиться…

– Что еще?

Заспанные глаза Уильяма с такой горящей мольбой смотрели на него из темноты, что Кроуфорд без труда угадал причину просьбы:

– Уж не хотите ли вы похитить прекрасную Элейну из-под носа ее жениха и папеньки?

Услышав в голосе друга насмешку, Уильям сник:

– Нет, то есть да, то есть… дозвольте мне хотя бы попрощаться с ней!.. Вы не дали мне такой возможности, когда…

– И теперь не дам, – решительно отрезал Кроуфорд. – Вы же не собираетесь подвергнуть любимую женщину многочисленным опасностям, которые поджидают нас, если мы выберемся отсюда?

– Не говоря уже о том, какой опасности подверглись бы мы сами, будь с нами мадемуазель Элейна: ее папаша пустил бы по нашему следу всех собак! – вдруг раздался из дальнего угла чей-то шепот. – Это не по-товарищески – ставить в подобное положение своих друзей!

– Уж вам-то, сударь, никак не пристало болтать о товариществе, – сердито проворчал Кроуфорд, заметив в темноте еще одну торчащую голову. В суматохе последних дней он решительно забыл о существовании Амбулена. Тот почему-то лежал вповалку с остальными в дальнем углу, был так же крепко связан и, несомненно, проснулся от шума. Следовало бы, впрочем, предположить, что француз не спал по причине нечистой совести, но сам Робер ни за что не согласился бы с таким утверждением.

Амбулен попытался что-то сказать, но Уильям поспешил приложить палец к губам и принялся энергично освобождать его от пут.

– Стойте, Харт! – решительным шепотом прорычал Кроуфорд. – Оставьте господина доктора! Его французская физиономия будит во мне слишком большие подозрения…

– Но, Кроуфорд…

– Молчать! Решения здесь принимаю я!..

Он не договорил. В дыру просунулась голова старого нгомбо.

– Белые люди идти сюда, масса! – с тревогой зашептал он.

– Проклятье! Скорее уходим! – выпихивая из шатра одного за другим пиратов и капитана Ивлина, отозвался Кроуфорд. – Черт с вами и с вашим французом, Уильям, хватайте его за шиворот и быстрее за мной! Живее! Живее!

Выбравшись наружу, они услышали шум, доносившийся от центрального костра. Солдаты, вероятно, что-то заметили. Пираты, Ивлин и несколько негров как можно скорее ринулись в заросли, Уильям и перемазанный кровью часовых колдун последовали за ними. Кроуфорд шел в арьергарде, вооруженный сразу четырьмя пистолетами, и прикладом одного из них подгонял впереди себя не до конца развязанного Амбулена, шепотом ругающегося по-французски.[20]

В ту же секунду от костра на краю лагеря отделилась странная тень человека с пучком перьев на голове и чем-то вроде толстой веревки, обмотанной вокруг шеи. Обернувшись в сторону индейца, Амбулен освобожденной от веревок рукой начертил в воздухе тайный знак и, получив от Кроуфорда крепкий пинок в спину, отлетел в темноту густых зарослей.

Кроуфорд с ненавистью глянул на удаляющегося в глубь лагеря караиба, подавил в себе желание выстрелить в него из пистолета и вслед за Амбуленом нырнул в лес.

20

Интересно, что в России до революции выражение «ругаться по-французски» (или «употреблять французские слова», «французский лексикон») было широко распространено и означало матерную ругань. Среди воспитанников закрытых военно-учебных заведений (кадетских корпусов и военных училищ) считалось особым шиком употреблять нецензурные выражения, несмотря на то, что за это полагалось достаточно серьезное взыскание (от оставления без сладкого блюда на обед до нескольких суток заключения в карцере). В листах успеваемости кадет и юнкеров, хранящихся ныне в исторических архивах, в графах о причинах наложенного взыскания можно встретить, например, подобные эвфемизмы: «Позволил себе во время урока с особенным цинизмом произносить некоторые французские слова…»