Путь вниз - Мэтисон (Матесон) Ричард - Страница 33

Кэтрин прошла мимо окна, крутя на пальце связку ключей. У него перехватило дыхание. «Она залезла в бюро и нашла запасные ключи». Скользя и прыгая, он заспешил вниз. И уже внизу, в последний раз прыгнув, подвернул правую ногу и поморщился от боли.

Схватил пакет с бутербродами, запихнул в него термос, а недоеденную пачку печенья кинул на холодильник.

Он суетливо огляделся. Газета! Скотт бросился к ней, схватил и услышал, как девушка подбирает ключ к замку.

Засунул свернутую газету на полку плетеного столика и, схватив книгу и пакет с бутербродами, бросился в темную яму, сделанную в полу, где стояли бак и водяной насос. Он заранее обдумал, что, если Кэтрин попытается еще раз проникнуть в погреб, он спрячется здесь.

Скотт спрыгнул со ступеньки на сырой цементный пол. Замок на двери, лязгнув, открылся, и его со скрежетом вынули из металлической скобы. Он осторожно перешагнул через несколько труб и, скользнув за высокий холодный бак, положив пакет и книжку, стоял, тяжело дыша, а дверь поднялась, и девушка спустилась в погреб.

– Запирать погреб, – медленно проговорила она с презрением в голосе. – Как будто я что-то стибрю.

Оскалив стиснутые зубы, Скотт беззвучно прорычал:

– Безмозглая сука.

– Хм, – промычала Кэтрин, и ее тапки зашаркали по полу. Она опять пнула кресло, ударила ногой по масляному обогревателю, так, что тот глухо загудел.

«Не распускай ноги, дура», – взорвалось в мозгу Скотта.

– Крокет, – сказала девушка, и Скотт услышал, как вынимают крокетный молоток из сумки.

– Хм, – опять промычала Кэтрин с некоторым удовольствием. – Вперед! – и молоток громко щелкнул по цементу.

Скотт осторожно подвинулся вправо, цепляясь рубашкой за холодную шероховатую поверхность стены; ему было холодно. Девушка ничего не слышала, напевая:

– У-гу, воротца, клюшки, мячики, приз…

Она торжествующе мяукнула.

Он стоял, подглядывая за ней. Кэтрин склонилась над спортивной сумкой.

А так как, загорая, она ослабила лямки лифчика, он уже почти не скрывал ее грудей, свисая вниз. И даже в полумраке Скотт разглядел молочно-белую кожу в том месте, которое обычно недоступно ни солнцу, ни взгляду.

«Нет! – закричало что-то в его голове. – Назад! Она увидит тебя».

Потянувшись за мячом, Кэтрин наклонилась еще ниже, и лифчик соскользнул.

– Опп, – довольно произнесла она, укладывая крокетные принадлежности в сумку.

Скотт прижался затылком к прохладной сырой стене, жар волнами разливался по его щекам.

Когда Кэтрин ушла, заперев за собой дверь, Скотт вышел из своего укрытия. Он положил пакет и сумку на кресло рядом, ощущая, как от напряжения наливались кровью и горели все его мышцы.

– Я не могу, – бормотал он. Его голова тряслась. – Я не могу, не могу.

– Скотт не знал, что именно он не может, но знал, что это что-то очень важное.

– Сколько лет этой девушке? – спросил он вечером, не отрывая глаз от книги, как будто этот вопрос был случаен и не важен для него.

– Думаю, лет шестнадцать, – ответила Лу.

– Да? – сказал он, будто забыв, о чем спрашивал.

Шестнадцать. Возраст незагубленных надежд. Где-то он уже слышал эту фразу.

Скотт отбросил ее, он – маленький изящный гномик, который сидит на коробках и уныло смотрит на дождь, на то, как капли стучат по земле, разбрасывая комочки грязи на карнизе.

На его лице застыла маска невыразимой скорби. «Не нужно впадать в отчаяние, – пронеслось в мозгу, – не нужно».

Он икнул. Потом, тяжело вздохнув, слез с кучи и неуверенно пошел к креслу. «О, возлюбленное оранжевое кресло!» – приветствовал его Скотт и, развернувшись, ловко вспрыгнул в него.

«Хопс!» – поймал он ускользавшую из руки бутылку виски. «О, возлюбленная хмельная бутылка!» Он хихикнул. Погреб, танцуя, поплыл в желтой дымке вокруг головы. Скотт запрокинул бутылку, и виски горячей тоненькой струйкой полилось в него, обжигая желудок.

Глаза увлажнились. «Я пью Кэтрин! – яростно кричал его рассудок. – Я делаю это, соединив в один замечательный напиток талию, груди, живот и шестнадцать лет, – и теперь я все это пью». Его кадык ходил ходуном, и виски журчало в горле. «Пить! Пить! И от этого у вас в желудке будет горько, а во рту так сладко, как от меда. Я пьян, и я хочу остаться пьяным», – мелькало в голове. Интересно, почему такая светлая мысль не посещала его раньше? Ведь эта бутылка, которую он держал сейчас перед собой, три месяца томилась в буфете, а до этого – два месяца в баре на старой квартире. Пять месяцев мучительного небрежения. Он похлопал коричневое стекло бутылки и страстно поцеловал ее. «Я целую тебя, жидкая Катерина. Я лобзаю капли твоих сладостных, теплых уст».

«Все просто, – пронзила мысль. – Она много меньше Лу. Вот почему я все это чувствую».

Скотт вздохнул. Он укачивал на коленях пустую бутылку. Кэтрин закончилась. И можно заткнуть горлышко. Сладкая девушка, дурманящим напитком ты плывешь теперь по моим сосудам.

Неожиданно он вскочил и изо всех сил бросил бутылку об стену. Она разлетелась вдребезги, и сотни осколков, пахнущих виски, затанцевали по холодному цементу. «Прощай, Кэтрин». Скотт уставился в окно. «Почему это должен идти дождь? – подумал он. – Да, почему? Почему бы не быть солнцу, чтобы прелестная девушка могла лежать во дворе, в купальном костюме, а он мог бы смотреть на нее с тайным вожделением – слабым утешением в его горестях».

Нет, должен идти дождь. Это определили звезды.

Он сидел на краешке кресла, болтая ногами. Шагов наверху не было слышно. Что она там делает? Что делает эта прелестная девушка? Не прелестная – уродливая. Что делает там эта уродина? Кому дело до того, красавица она или уродина? Но что делает эта девушка? Он смотрел на свои болтающиеся ноги. Потом пнул воздух ногой. «Получи, и еще получи».

Скотт застонал. Поднялся и стал прохаживаться по погребу. Он глядел на пелену дождя и на заляпанные грязью окна. Сколько сейчас времени? Может, уже за полдень. Он больше не может терпеть.

Скотт поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Конечно, она заперта, и Луиза в этот раз забрала все ключи с собой.

– Уволь ее, – пробурчал он злобно в это утро. – Она врунья.

А Лу ответила:

– Мы не можем, Скотт. Просто не можем. Я возьму все ключи. Все будет хорошо.

Скотт уперся спиной в дверь и попробовал приоткрыть ее. Ему стало больно. Со злостью выкрикнув в воздух, он боднул дверь головой и свалился на ступеньку. В голове все плыло и кружилось. Он сидел, бормоча что-то под нос, сжимая руками череп. Скотт знал, почему ему хотелось, чтобы Лу уволила девушку: он не мог больше видеть ее, но сказать об этом Лу было выше его сил. Самое большее, что она могла сделать в этом случае, это предложить ему невозможную близость и тем самым обидеть его. Он не согласился бы на это.

Скотт выпрямился, улыбаясь в темноту.

«Здорово я одурачил ее. Я одурачил ее. Так стянул бутылку виски, что она никогда и не узнает об этом».

Он сидел так, тяжело вздыхая, представляя Кэтрин, склоняющуюся над спортивной сумкой, и ее медленно соскальзывающий лифчик. Скотт резко встал, снова ударившись головой о крышку. Спрыгнул со ступенек, не обращая внимания на боль. «Я снова одурачу ее! У меня есть все основания для того, чтобы так вести себя», – решил Скотт, с трудом карабкаясь на груду коробок. С пьяной кривой ухмылкой на лице он нажал на защелку окна и надавил на низ рамы. Ее заело. От напряженных усилий лицо его покраснело.

«Чтоб тебя, дурацкая деревяшка…»

«Сукин…»

Окно резко поднялось, и Скотт упал, растянувшись на подоконнике. Потом оно так же резко опустилось, заехав Скотту по макушке. Черт с ним!

Он заскрежетал зубами. «Сейчас, – глупо сказал он миру. – Сейчас мы посмотрим». Он выбрался под дождь, не сопротивляясь вовсе пламени сжигавшего его плотского желания.

Скотт встал и поежился. Его взгляд устремился в окно столовой, а дождь застилал ему глаза, ручейками сбегал по липу. И капли барабанили по его щекам. «А что же теперь?» – подумал он. Холодный воздух и дождь охладили его пыл.