Банкирша - Матвеева Александра - Страница 45

Парочка переместилась на кухню и начала греметь там, открывая холодильник и зажигая плиту. Ясно, собираются пировать. Плохо, что на кухне. Значит, их застолье затянется за полночь. Позже Костя приволочет гитару, и они будут петь. А мы с Юрой слушать.

Потому что Юре питье не положено, а мне сроду не выпить столько, чтобы их догнать.

Костя пролетел от двери к бару и обратно. Ясно, к холодильнику, водку охладить. Я поплелась на кухню и достигла ее в тот момент, когда они открыли по очередной бутылке пива и Костя спросил:

— Тань, а ты не из-за статьи прибежала?

— Из-за какой?

Ой Танька, ой торговка, голубенькие глазки, святая простота. Знаю, что врет, но верить хочется. А господину Скоробогатову не хочется.

— А ты сегодняшнюю молодежку не читала?

— Нет. Я на рынок до почтальона ухожу и почту вечером забираю.

— Значит, этого не видела?

Костя откуда-то из-под себя извлек газету.

Танька уставилась в то место в газете, где был Костин палец, прочла, шевеля губами.

«Не переигрывай, дуреха! — мысленно взмолилась я. — Если он что-то заподозрит, он меня запрет». :

Но Танька была в образе и неподражаема.

— Ты думаешь, это о Ляльке? — помолчав и поморгав глазами, спросила она, сраженная наповал собственной догадливостью. Ее глаза медленно переходили с Костиного лица на мое и наливались слезами. Сейчас Танька не играла. Она приехала, чтобы пролить эти слезы. Присутствие Кости останавливало ее и заставляло крепиться.

Я села рядом с Танькой. Мы держались за руки и тихо плакали. Костя расстроился. Его глаза беспомощно моргали, уголки губ жалостливо опустились. Он жалел нас, ужасно любил. И не верил ни на грош.

— Значит, это не ты «одна из близких родственниц»? — спросил господин Скоробогатов. Он мучился, не смел на нас взглянуть, но все-таки спросил. Вот характер! Я в очередной раз возгордилась мужем.

— Нет, Костенька, это не я, — честно ответила Танька. — Я и журналистов-то никаких не знаю.

— И не ты? — зачем-то спросил Костя меня. Он явно не рассчитывал на ответ. Я и не ответила.

Мы выпили вкусной холодной водки не чокаясь и поели, молча, с неожиданным аппетитом. И еще выпили. Все молчали и чувствовали себя неловко.

Костя мешал нам и знал это, но какое-то время вредничал. Потом встал:

— Ну ладно, девки, гуляйте одни. Я поеду, имение посмотрю.

Он не выглядел обиженным. Я точно знала: он не обижен. Мой муж — чуткий человек. Он понимает, что сейчас нам с Танькой надо побыть вдвоем.

Мы проводили Костю до дверей. Танька обняла его и ушла. Я заглянула в синие тревожные глаза:

— Приходи ночевать, ладно? Мне без тебя плохо.

Он кивнул и поцеловал меня. Я закрыла за ним дверь и вдруг вспомнила, что он не вызвал машину. Я бросилась к окну, выходящему на подъезд.

Костя садился в свою машину. Значит, он заскочил домой ненадолго и не отпускал Вадима. У него еще есть дела, он приходил просто посмотреть на меня.

Танька мыла посуду. Я взяла полотенце и, встав с ней рядом, начала вытирать.

Когда посуда была расставлена по местам, стол вытерт, а пол подметен, Танька вышла и вернулась со своей сумкой. Она достала пачку сигарет и, показав глазами в сторону коридора, спросила, имея в виду Юру:

— Заложит?

Я отрицательно качнула головой, закрыла дверь, мы сели у раскрытого окна и закурили.

Мы обе были настолько зажаты, что алкоголь не произвел никакого действия.

— Я правда не видела газету утром. Я ее и вообще-то каждый день не читаю. Выписываю по привычке. Чтоб бумага в доме была. Ну так вот. Ларек я открыла в девять. Торговля шла ни шатко ни валко, но не прекращалась. Я на полчаса закрывалась поесть.

Потом еще поторговала. Потом около меня остановились две тетки, начали выбирать мясную гастрономию.

Я таких не люблю. Все перелапают, обхают и если купят, то на копейку. Не покупатели; а, как у нас один парень говорит, экскурсанты.

Я ждала, когда они наиграются, и мысленно кляла их на чем свет стоит, но пока молчала, сдерживалась.

Вдруг тетки разлетелись в разные стороны, а передо мной Миша! Прям как чертик из табакерки! Я его сначала не узнала. Он всегда такой чистенький, сладенький, как леденец обсосанный. Прости, Господи!

Она перекрестилась правой рукой, левой держа сигарету.

— А тут прямо фурий злобный! Весь потный, распатланный, расхристанный. Машет у меня перед лицом сложенной газетой. Изо рта шип и слюни.

«Ты что, сука старая, охренела?»

Я и впрямь «охренела». Со мной так еще никто не разговаривал. Я его за грудки схватила, дернула на себя, втянула в ларек и толкнула себе за спину, вглубь, к ящикам с консервами. Там что-то загремело. Тетки глаза вылупили и за Мишкой полезли. Но я перед ними стекло опустила. Они носы сплющили, смотрят.

Я газету подняла, прочла и все поняла. Миша сидит на ящике, трясется, в глазах слезы и страх смертный. Мне так гадко, так мерзко стало.

«Уходи, Миша. Я в газету не писала. И говорить с тобой не хочу. Уходи. Я охрану позову».

Ее звали Роза, в честь Розы Люксембург. Хотя теперь, когда ей исполнилось пятьдесят лет, чаще ее называли Роза Дмитриевна. Или по прозвищу — Королева бензоколонок. Именно так, во множественном числе. Потому как владела эта дама огромным числом бензоколонок в Москве. И не только. А начинала свой жизненный путь она в светлом социалистическом прошлом в качестве оператора бензоколонки. Которую успешно приватизировала. Ну и пошло-поехало.

Сейчас Роза Дмитриевна сидит в плюшевом кресле в офисе фонда и пьет кофе с коньяком. Она принесла чек на очередной взнос, передала его бухгалтеру и зашла навестить меня. А я решила, что она заслужила рюмочку.

Мне симпатична эта приземистая толстушка с разлохмаченной «химией» на крупной голове и выщипанными в ниточку бровями над веселыми маленькими глазками. У нее широкий улыбающийся рот и громкий голос.

Роза Дмитриевна одной из первых поддержала идею фонда и регулярно переводит нам деньги. Два ее сына заняты в материнском бизнесе. Про мужа известно только, что он есть.

Сейчас моя гостья неожиданно заговорила именно о муже. Вертя в толстых коротких пальцах, унизанных массивными перстнями, чайную ложечку, она сокрушалась:

— Вы слышали? Где-то с месяц назад умерла женщина, владевшая сетью надомниц. Они вязали, вышивали, плели кружева и еще что-то. Короче, народные промыслы. Всю продукцию реализовывали через лотки на нескольких рынках и ателье-салон. Не золотое дно, но бизнес достойный. Она умерла в одночасье, и сразу пошел слух, что муж дело продает. А на днях в газете намек, мол, похоже, не сама она умерла… Понимаете?

Кому ее смерть выгодна? Наследникам. А наследник всего — муж.

Роза Дмитриевна покачала головой в тяжком раздумье и налила себе коньяку.

— Я ведь тоже замужем. И ему мои дела не по нутру. Вышел на пенсию, продал квартиру, которая от матери досталась, купил дом в деревне. Живет один, ко мне не едет. Вот я и думаю: помру, все прахом пустит.

А отписывать ребятам не могу, не по-нашему это, не по-православному, раз муж есть…

Роза Дмитриевна действительно была огорчена, почему и откровенничала со мной. Кроме того, мы были знакомы меньше двух лет, она знала меня в качестве жены Скоробогатова, и только. О моей связи с героиней ее рассказа она и не подозревала.

Выпив очередную рюмку. Роза Дмитриевна закурила длинную черную сигарету и, вдруг хмыкнув, завершила повествование:

— Сегодня встретила я этого мужа. Троицкий его фамилия. Мы знакомы, не так чтобы очень близко, но там-сям встречались. Ну другой человек. Словно его через стиральную машину пропустили: весь мятый и полинявший. Встретились мы в банке. Стояли у соседних окошек. Я на него невольно пару раз глянула. Он, видно, мой взгляд перехватил. Догнал у дверей, загородил дорогу, от злости весь дрожит.

"Что вы, госпожа Самойлова, на меня таращитесь?

Думаете, я жену убил?"

Не знаю, что на меня нашло. Посмотрела я ему прямо в глаза и спрашиваю: