Сильные духом (Это было под Ровно) - Медведев Дмитрий Николаевич - Страница 32

На север от нас простирались большие лесные массивы, в них легко было укрыться. Туда ушли два батальона соединения Сабурова и отряд Прокопюка. Мы же кружили по хуторам, продолжая игру. Не шутки ради мы это делали, нас держала работа. Повсюду в этих районах находились по заданиям наши люди, в селах имелись «маяки», из Ровно от Кузнецова и других разведчиков то и дело приходили важные сведения, и бросать налаженную работу мы, конечно, не могли.

Время от времени небольшие группы наших связных и разведчиков, сновавших во все стороны, наталкивались на отряды карателей. После небольшой перестрелки они обычно уходили.

Но одна крупная стычка все же произошла.

Каратели стояли между нами и «оперативным маяком» Фролова, от которого вот уже три дня не было связных. Предполагая, что Фролову грозит опасность, я направил ему на помощь шестьдесят пять бойцов. В составе этой группы было несколько фурманок, которыми командовал Владимир Степанович Струтинский. По дороге группа неожиданно встретилась с командой карателей. С обеих сторон произошло замешательство. Командир группы Бабахин был убит. Лишившись командира, часть бойцов растерялась. Но пулеметчик Петров уже вел огонь по врагу. Не сплоховал и Владимир Степанович. Он быстро отвел в сторону лошадей и фурманки. Партизаны приготовились к жестокому бою. Но фашисты неожиданно прекратили огонь и исчезли.

Только на следующий день мы узнали, почему так произошло. Оказалось, что партизанам встретилась не просто колонна карателей. Из Вороновки в Рудню-Бобровскую ехал командир карательной экспедиции, гитлеровский генерал, в сопровождении отборных телохранителей. Чуть ли не первыми пулями этот генерал и его адъютант были убиты. Телохранителям ничего не оставалось, как поспешно ретироваться.

В ночь на седьмое февраля отряд находился на Чабельских хуторах. Мы сообщили Москве, что можем принять самолет. Костры горели всю ночь. Самолета не было. Перед рассветом из Чабеля, за семь километров, прибежал крестьянин. Он сообщил, что свыше тысячи карателей ночует у них в селе, что они ищут провожатого в нашу сторону. Несмотря на трескучий мороз, крестьянин, принесший это известие, был мокрый от пота.

На дороге, по которой должны были двигаться каратели, мы заложили три «слепые» мины. Сами покинули хутор и отошли в лес километра на четыре. Только успели мы остановиться на привал — до нас донесся взрыв. За взрывом последовали длинные пулеметные очереди. Через несколько минут снова два взрыва. Это сработали наши мины.

Свыше двух часов каратели поливали из пулеметов лес. Немало патронов израсходовали они, на потеху нам, спокойно сидевшим в чащобе и слушавшим беспорядочную, сумасшедшую стрельбу перепуганных гитлеровцев. Когда стрельба прекратилась, наши разведчики были уже на Чабельских хуторах. Там они узнали, что каратели на хутор не заходили. Туда забежала только пара взмыленных лошадей, тащивших на себе дышло от взорванной тачанки.

На минах взорвался десяток карателей. Боясь, что вся дорога к хутору минирована, фашисты повернули обратно в село Чабель.

Через два-три дня мы снова обосновались в своем старом лагере у Рудни-Бобровской. Произошло это после того, как каратели, вдоволь навоевавшись с деревьями и лесными завалами, несолоно хлебавши ушли в направлении Житомира. Они увезли с собой останки своего командира и еще двадцать пять трупов.

И в это время мы получили по радио необычайное, потрясающее душу сообщение: отборные гитлеровские армии на Волге полностью разгромлены советскими войсками.

Скоро до нас дошел слух, что фашисты объявили какой-то траур. По приказу рейхскомиссариата в течение трех дней запрещались всякие зрелища. Немцы должны были на левом рукаве одежды носить черные повязки, а немки одеваться в темную одежду. Никто не оповещал, по какому поводу объявлен траур, поэтому начали поговаривать, будто умер Гитлер.

Мы тоже не знали толком о причинах немецкого траура, пока не пришел из Ровно Кузнецов. Оказывается, гитлеровцы оплакивали свою разгромленную на Волге трехсоттысячную армию.

Николай Иванович доложил обо всем, что узнал за последнее время в Ровно. Через станции Ровно и Здолбунов необычайно усилилось движение. Железные и шоссейные дороги забиты войсками, едущими из Германии на восток, и санитарными эшелонами, направляющимися с востока на запад.

Среди новостей, привезенных им, одна прямо касалась нас: имперский комиссар Украины Кох издал приказ о беспощадной расправе с населением сел и районов за несдачу натурального и денежного налогов и о ликвидации партизан в районе города Ровно.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Обстановка становилась напряженной. Можно было не сомневаться, что за приказом Коха о ликвидации партизан последует новая карательная экспедиция в Сарненские леса. Фашисты собирались с силами.

На случай, если каратели вынудят нас уйти с насиженных мест, нам нужно иметь новое пристанище. Мы решили искать его в районе города Луцка.

Шестьдесят пять партизан, во главе с майором Фроловым начали собираться в дорогу. Весь отряд участвовал в этих сборах. Маршрут группы был известен немногим, но что дорога предстоит дальняя и трудная, об этом догадывались все. Партизаны заботливо снаряжали уходящих товарищей, отдавая им одежду потеплее, обувь покрепче.

Путь предстоял действительно долгий и трудный: двести километров туда и двести обратно по грязным, раскисшим дорогам, с ночевками под открытым небом, с неизвестностью, которая ждала в незнакомых районах.

Группе поручалось не только подыскать удобное место для будущего базирования отряда, но заодно разведать обстановку в самом Луцке, выяснить, какие там немецкие учреждения, какой гарнизон, какие штабы. Людей Фролову поэтому мы подбирали очень тщательно. Предпочтение отдавалось тем, кто знал Луцк или его окрестности.

В эти дни в штабной чум пришла Марфа Ильинична Струтинская.

Я очень удивился. Что заставило ее преодолеть свою застенчивость и явиться ко мне? До сих пор все ее просьбы передавал Владимир Степанович.

В чуме горел костер, вокруг него лежали бревна, они служили сиденьем.

— Садитесь, Марфа Ильинична.

Она степенно уселась и объявила:

— Я к вам ненадолго, по делу. Хочу просить, чтобы меня послали в Луцк.

Я вспомнил, что одними из первых вызвались идти с Фроловым Ростислав Струтинский и Ядзя. От них-то, видимо, Марфа Ильинична и узнала о походе.

— Марфа Ильинична, — ответил я, — вам идти в Луцк не следует. Сил не хватит. Вы и здесь приносите большую пользу.

— Ну, какая польза от моей работы? Варить и стирать всякий может, а насчет сил моих, пожалуйста, не беспокойтесь. Я крепкая. И пользы принесу больше молодого. В Луцке у меня родственники, знакомые, через них все, что надо, узнаю, с кем хотите договорюсь.

— Ну а как же маленькие? — Я имел в виду младших детей Марфы Ильиничны — Васю и Славу.

— За ними Катя присмотрит.

— А опасности? Вы понимаете, как много предстоит их? — пытался я отговорить Марфу Ильиничну.

— Бог милостив. Ну кто подумает, что я партизанка?

С большим уважением смотрел я на женщину, на ее хорошее, исполненное доброты и благородства лицо.

— Хорошо, — ответил я. — Посоветуюсь с товарищами.

Боясь, что последует отказ, она прислала ко мне мужа — Владимира Степановича. Но я все же не решался.

Вскоре Цессарский сказал мне, что Марфа Ильинична простудилась и ей сильно нездоровится. Я решил воспользоваться этим и поручил Фролову передать Марфе Ильиничне, что в Луцк мы ее не пошлем.

Не успел Фролов возвратиться, как со слезами на глазах прибежала она сама.

— Да я только малость простыла. Все завтра пройдет.

И принялась так горячо упрашивать, что я в конце концов согласился.

Шестнадцатого февраля группа вышла в путь.

Владимир Степанович вместе с младшими детьми провожал жену далеко за лагерь.

Спустя неделю мы получили сведения, что группа благополучно прошла в район Луцка, расположилась в лесу в двадцати пяти километрах от города и отправила разведчиков в город.