Сильные духом (Это было под Ровно) - Медведев Дмитрий Николаевич - Страница 39

— Был. И он и Селескериди.

— Как вы решили?

— Думаю, надо взять. Ребята рвутся в бой, хотят наверстать упущенное время, догнать «старичков».

— Александр Александрович, насколько я понимаю, тоже причисляет себя к новичкам, — сказал Стехов, завидев входящего Лукина. — Тоже небось собирается в дорогу?

Лукин не ответил. Молча достал из полевой сумки карту и принялся за работу.

Собственно, то, к чему мы готовились, не было по замыслу боевой операцией. Я просто решил перейти с частью отряда в Цуманские леса. Причиной послужило то, что фашисты в последнее время активизировали свою борьбу против нас. Держать связь с Ровно становилось все труднее и труднее. По дороге все переправы через реки были перекрыты вооруженными бандами. Для связи с городом требовались теперь не один-два курьера, а целые группы бойцов в двадцать — тридцать человек.

После боя под Багушами вооруженные стычки стали обычным явлением. Немецкие фашисты и в особенности «секирники» в этих стычках несли большие потери. Но и с нашей стороны участились жертвы.

Чтобы спокойнее продолжать работу в Ровно, я и решил с частью отряда перейти в Цуманские леса, расположенные по западную сторону города. Там надеялся подыскать более удобное, безопасное место для лагеря. Я отобрал сто пятнадцать человек, в том числе и новичков, которые были несказанно рады этому. Командиром в старом лагере остался Сергей Стехов.

Помимо разведчиков, уже работавших в Ровно, в группу вошли все те, кто знал город. Предполагалось, что мы более широко развернем там свои дела. Пошел с нами и Лукин.

Переход в Цуманские леса оказался настоящей боевой операцией.

Первый бой разгорелся при переезде через железную дорогу Ровно — Сарны, у села Карачун. Фашисты узнали о нашем продвижении и устроили засаду. После пятиминутной перестрелки я дал команду отступить в лесок, чтобы выяснить силы противника.

Только мы отошли, к месту засады прибыл поезд, доставивший батальон карателей. Вероятно, по телефону фашисты вызвали подкрепление.

Я решил напасть первым.

Фашисты не успели выгрузиться из вагонов, как мы обрушились на них с криком «ура». Это «ура» и решило дело — каратели отступили в беспорядке.

Человек двадцать мы перебили, пятерых взяли в плен.

Пленные показали, что из Ровно и Костополя в район Рудни-Бобровской отправлено большое число эсэсовцев на разгром партизан. Эти же сведения подтвердили и местные жители.

— Не менее двухсот грузовых машин с прицепленными пушками прошло в ту сторону, — говорили нам. — В каждой машине — битком, солдат по тридцать.

Я попытался по радио предупредить Стехова, но радиосвязь не удавалась. Тогда я отправил ему радиограмму через Москву, хотя понимал, что предупреждение мое опоздает.

В бою при переезде у нас был убит один партизан и двое ранено.

Раненым оказался Маликов. Ему разрывной пулей раздробило два пальца на правой руке. Цессарский на месте ампутировал отбитые пальцы и обработал рану.

Вторым раненым был Хосе Гросс. Разрывная пуля раздробила ему лопатку. Хосе мужественно переносил нестерпимую боль и обращался к Цессарскому только с одним вопросом: когда он, Гросс, может рассчитывать на выздоровление? Доктор избегал отвечать на этот вопрос, зная, что Хосе не скоро вернется в строй.

На следующий день, к вечеру, нам пришлось драться вторично. Наше передовое охранение, передвигаясь по прямому, как стрела, большаку, в направлении села Берестяны, неожиданно было встречено бешеным пулеметным и ружейным огнем. Оказывается, бойцы охранения напоролись на вражескую заставу.

Отряд развернулся и ударил по врагу.

Бой длился часа два. Он стоил фашистам семидесяти голов. Остальные разбежались или сдались в плен.

Мы нагрузили фурманки трофейным оружием. Здесь были пулеметы, минометы, боеприпасы.

Пять суток группа находилась в пути без горячей пищи. К общему удовольствию партизан, в числе трофеев оказалась походная армейская кухня, в котлах которой не успел остыть вкусный и жирный картофельный суп со свининой.

В этом бою у нас ранило трех человек. Одному из них, Коле Фадееву, разрывной пулей раздробило кость ноги ниже колена.

В дороге обнаружилось, что у Фадеева началась гангрена и необходима срочная операция.

— Иначе, — сказал Цессарский, — нельзя ни за что ручаться. Может умереть.

— Что же делать? — спросил я. — У вас есть инструменты?

— С собой ничего. Если разрешите, я ампутирую Фадееву ногу обычной поперечной пилой.

— Что вы, Альберт Вениаминович! Разве это возможно?

— Риск, конечно, есть, — невозмутимо отвечал доктор, — но я приму все меры предосторожности. Без ампутации он наверняка не выживет.

Пришлось дать согласие, взяв на себя долю ответственности за жизнь человека. Коле Фадееву всего двадцать один год, ему еще жить и жить.

Многое передумал я, пока готовилась эта необычная операция.

Между тем наш хирург, внешне по крайней мере, казался совсем спокойным. Он подозвал к себе одного из партизан. Держа в руках простую поперечную пилу, Цессарский объяснил ему:

— Эти зубцы сточи наголо, вместо них нарежь новые, маленькие.

Часа через два пила была готова, и Цессарский стал дезинфицировать ее — протирать спиртом, прожигать и снова протирать. Тем временем по его указанию в санчасти готовилось все остальное: построили нечто вроде палатки, просторную четырехстороннюю загородку из еловых ветвей с открытым верхом, чтобы было больше света, кипятили инструменты, готовили бинты.

За несколько минут до операции Коля Фадеев позвал меня к себе. Я пришел. Он, когда-то здоровый, сильный и веселый, теперь лежал на траве осунувшийся, с бледно-землистым цветом лица.

— Товарищ командир, — сказал он, — если все сойдет благополучно, дайте мне рекомендацию в партию.

Я готов был прослезиться, услышав эти слова. Фадеев считался хорошим бойцом, достойным комсомольцем, из рядовых его сделали командиром взвода…

— Конечно, дам. А за исход операции ты не беспокойся. Ты ведь знаешь Цессарского, у него все выходит хорошо.

О том, какой пилой ему собираются отнимать ногу, и всех наших волнениях Фадеев не подозревал. Но он, безусловно, понимал, что операция предстояла рискованная.

Кроме Цессарского и его помощника, все, в том числе и я, отошли от «операционной».

Через несколько минут мы услышали… громкие ругательства. Это Коля Фадеев, нарушив все запреты, разошелся под наркозом.

— Вот парень душу отведет, и ничего ему за это не будет, — попробовал пошутить Лукин, стараясь отвлечь нас и себя от тяжелых мыслей.

На открытом воздухе наркоз быстро проходил, а операция продолжалась больше часа. Хорошо, что у Цессарского был запас хлороформа.

Цессарский пришел ко мне после операции бледный, измученный. Лицо его было в капельках пота.

— Есть, конечно, большие опасения, но надежды не теряю.

И он не ошибся. На другой день температура у Фадеева снизилась, и все пошло как в первоклассном госпитале. Коля стал быстро поправляться.

А через несколько дней он опять попросил меня зайти.

— Товарищ командир, неужели правда, что будто я ругался? Может, меня ребята разыгрывают.

Я улыбнулся.

— Значит, правда? Вы уж меня извините…

— Ладно. Что поделаешь, придется извинить. Обстоятельства такие.

— Товарищ командир, у меня к вам еще один вопрос: что же я теперь, без ноги, буду делать? В тыл отправляться не хочу.

— Подожди, придумаем что-нибудь, ты еще будешь полезнее других.

— Вот за это вам большое спасибо.

По выздоровлении я назначил Фадеева начальником учебной группы по подрывному делу. Ему были доверены охрана и учет всего подрывного имущества. Фадеев очень хорошо выполнял эти свои обязанности. Рекомендацию в партию я, конечно, ему дал.

— Дмитрий Николаевич, вы вызывали из Ровно Кузнецова? — обратился ко мне Александр Александрович, когда я вернулся из взвода, где проводил беседу с товарищами.

— Нет, а что?

— Он только что приехал.