Сильные духом (Это было под Ровно) - Медведев Дмитрий Николаевич - Страница 64

Мы тщательно изучали обстановку. А что, если это ловушка? — все чаще и чаще думалось нам. А что, если гестапо прекрасно осведомлено о нашей деятельности и не препятствует нашим разведчикам лишь потому, что умело снабжает их заведомо ложными сведениями?! Что, если наши донесения в Москву пишутся под диктовку гестапо?

Эта страшная, глубоко волновавшая мысль с особенной остротой овладела нами, когда в лагерь приехал Николай Струтинский — приехал на… легковой машине ровенского гебитскомиссара доктора Бера. Оказалось, что в гараже гебитскомиссара у Струтинского нашлись свои люди, и он вот уже третью неделю распоряжался здесь с такой свободой, как если бы это был его собственный гараж. Машинами этого гаража не раз пользовались Кузнецов и Гнидюк; любому из разведчиков, связанных со Струтинским, могла быть отныне предоставлена легковая, а если нужно, то и грузовая машина из гаража гебитскомиссара. Струтинский заявил нам при встрече, что имеет полную возможность убить Бера или увезти его живым на его же личной машине. Ни то, ни другое не входило в наши расчеты.

Мы долго, во всех подробностях, расспрашивали Струтинского о его работе, расспрашивали так детально и придирчиво, что его самого одолели наконец сомнение и беспокойство. Он робко, неуверенным голосом, не переставая вопросительно глядеть то на меня, то на Лукина, доложил еще об одном из своих ровенских дел. Несколько дней назад он познакомился с девушкой, которую зовут Лариса. Она работала в гестапо в качестве уборщицы. Лариса охотно приняла на себя обязанности разведчицы. По совету Струтинского теперь она с особым усердием стала «убирать» помещение гестапо. Начальство ею было довольно, доволен и Николай.

— Вот результат ее работы, — закончил он свое сообщение и развернул аккуратно сложенные, использованные листы копировальной бумаги.

Многие из них были почти целыми, и на глянцевой поверхности их четко выступали светлые дорожки строчек. Лукин взял зеркало, приложил к бумаге и начал читать.

Первое, что ему попалось, было одно из секретных донесений в Берлин; особой ценности оно не представляло; но следующий лист заставил Лукина насторожиться. «Список лиц, содержащихся в ровенской городской тюрьме», — прочел он в зеркале заголовок.

Разобравшись в бумагах, мы поняли, что уборщица из гестапо, найденная и привлеченная к работе Струтинским, представляет для нас клад. Если только…

Вот это «если» и не давало покоя.

— Кто тебя с ней познакомил? — допытывались мы у Николая. — Кем она была до войны? Почему оказалась в гестапо? Кто надоумил ее собирать использованную копирку?..

Николай сосредоточенно, стараясь быть очень точным, подробно рассказал, как и при каких обстоятельствах он познакомился с Ларисой. Познакомил их Афанасий Степочкин, бывший военнопленный, человек проверенный, известный в отряде. Он, в свою очередь, знает Ларису давно, не раз говорил с нею по душам и ручается за нее головой. До оккупации Лариса училась в техникуме. Уборщицей в гестапо она оказалась случайно — пошла на эту работу для того, чтобы избежать мобилизации на немецкую каторгу. Собирать использованную копирку предложил ей сам Николай. Лариса уверяет, что это не стоит ей большого труда, она предложила вещь более значительную: подобрать ключи к письменным столам сотрудников гестапо и извлекать из ящиков все, что там может быть интересного. Поскольку это дело особо серьезное, Николай и приехал просить нашей санкции…

Все шло очень гладко, подозрительно гладко… Неужели ловушка?..

Это было бы чудовищно — в такой момент дезинформировать наше командование под диктовку гестапо!

И когда вскоре нас постигла первая неудача, мы испытали чувство сложное и безотчетное. Это трудно передать, но, как ни тяжко переживалась первая неудача, как ни болело сердце за товарища, попавшего в руки врага, мы не могли не испытывать облегчения. Мы убеждались в том, что наши удачи — это действительно наши удачи, что наши разведывательные данные достоверны, что не гестаповцы водят нас, а мы водим их вокруг пальца.

Это утешительное, бесконечно радостное сознание досталось нам дорогой ценой.

Несколько раз в Ровно ходил разведчик Карапетян. Он бывший военнопленный и в отряд вступил в начале 1943 года. Задания Карапетян выполнял хорошо, и не было оснований не посылать его в Ровно. В городе он обычно останавливался на явочной квартире, где жила жена лейтенанта Красной Армии с двумя детьми. Однажды Карапетян пришел на эту квартиру пьяный. Там оказалось двое незнакомых людей. Не смущаясь их присутствием, забыв обо всем на свете, Карапетян начал хвастать:

— Вы знаете, кто я? Я опасный для фашистов человек!

Хозяйка, встав за спинами незнакомцев, делала Карапетяну знаки: молчи, мол!

— Я знаю, ты помалкивай! — отвечал Карапетян. — Меня голыми руками не возьмешь. Вот, видали? — И он показал бывшие при нем револьверы и гранаты.

Незнакомцы послушали, поспешно попрощавшись, ушли.

— Что ты наделал! — всплеснула руками хозяйка. — Это же агенты! Беги скорей!

Карапетян, сразу протрезвев, кинулся во двор и скрылся.

В лагере он нам ничего не сказал о случившемся и через день был снова послан в Ровно. Но тут Николай Струтинский, который тоже пользовался этой квартирой, приехал из города с вестью, что хозяйку и ее детей забрали в гестапо.

Карапетян был немедленно отозван из Ровно и допрошен в штабе отряда. Он во всем признался. Преступление это нельзя было простить. По решению командования отряда Карапетяна расстреляли.

Последствия этого, по сути дела, предательского поступка были самые тяжелые. Мало того, что была провалена одна из надежных явок, что хозяйку квартиры, честную и преданную советскую женщину, вместе с ее детьми забрали в гестапо, где их ждала неминуемая гибель, — украинским националистам удалось выследить Жоржа Струтинского. Это произошло именно тогда, когда он шел на явку, проваленную Карапетяном, ничего не зная о случившемся. Выследив Жоржа, предатели пустились на провокацию.

— Послушай, хлопец, — сказал молодчик, одетый в полувоенную форму, остановив его на улице и взяв за локоть, — есть дело к тебе.

— Какое у тебя ко мне дело? — спросил Жорж.

— Мы знаем, кто ты есть. Не отказывайся. Мы хотим перейти к партизанам. Мы хотим бить швабов. Атаман нас обманул.

Такие случаи бывали часто. Жорж знал о них и не удивился. Он сказал, однако:

— Если хотите, чтоб вам верили, вы должны связать своих офицеров и притащить с собой.

Молодчик согласился. Они условились с Жоржем о встрече на берегу речушки, в километре от города. Через три дня перебежчики должны были быть там со связанными офицерами. Жорж разыскал брата и посоветовался с ним. Тот дал свое согласие. Место встречи оба брата хорошо знали: в детстве им часто приходилось кататься на велосипедах на берегу этой речушки.

— Встретишь их там — и оттуда с ними прямо на «маяк», — сказал Николай. — Осторожней! Помни, с кем имеешь дело.

В назначенный час Жорж был на месте. Сначала ему показалось, что здесь никого нет, но затем из-за кустов поднялись двое. Жорж обратился к ним с условленным паролем:

— Вода холодная, хлопцы?

— Мы еще не купались, — услышал он в ответ. Отзыв был правильный.

Но в то же мгновение из-за других кустов, из-за камышей, из-за бугров — отовсюду стали выскакивать гестаповцы. Жорж узнал их по черной одежде.

Он выхватил свой ТТ и начал в упор расстреливать предателей и гестаповцев.

— Взять живьем! — услышал он откуда-то сзади.

Первая пуля попала Жоржу в грудь. Патронов в пистолете не оставалось. Жорж бросился в реку. Здесь его настигла вторая пуля, попавшая в ногу.

Его схватили, связали и, истекающего кровью, потащили в гестапо.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

С утра до вечера на русском кладбище Грабник людно. Люди навещали могилы своих близких. Этими близкими были не только мать, отец, братья и сестры, но и безвестные военнопленные, замученные в лагерях и похороненные здесь. Горожане подолгу стояли у братских могил. Может быть, это кладбище было единственным местом, где можно было, не таясь, не озираясь по сторонам, забыв о смертельной угрозе, выказывать свою благодарность, свою любовь и преданность Красной Армии. Эти могилы напоминали не только о тех, кто отдал свою жизнь за освобождение Родины, но и о тех живых, что продолжали сражаться, о тех, кого с таким нетерпением ждали и в чей приход так верили.