Иезуит - Медзаботт Эрнест - Страница 57

— И это было бы сказано верно!.. — гордо и радостно воскликнула девушка. — Моя новая жизнь — это ты, ты моя новая душа, что живет в моей груди. Ах, если бы я доставила тебе целую вечность наслаждений, то все же бы не отдала тебе всего, чем обязана тебе!

— Я обязан тебе больше, чем жизнью! — воскликнул кардинал с юношеским энтузиазмом. — Когда же моя душа знала неземные радости, которыми ты ее наполнила? Бедный слепец, я жил всегда во мраке и только теперь открыл глаза перед твоим ярким сиянием.

— Значит, ты не проклинаешь той минуты, когда узнал потерянную и преступную женщину?

— Я-то! — воскликнул Санта Северина. — Какова бы ни была моя жизнь в будущем, я не буду на нее жаловаться. Я был настолько счастлив, насколько это возможно смертному. Моя доля радостей на земле была слишком велика. Пусть, если может, поразит меня судьба, она, наверное, не вырвет у меня ни одной жалобы.

— А все же, — сказала девушка еще нежнее, — а все же, мой друг, тебе известно, с какими намерениями и по чьему приказанию я пришла к тебе. Ты прекрасно знаешь, что я была слепым орудием в руках людей, приговоривших тебя к смерти…

— Что мне до этого? — сказал кардинал, улыбаясь. — Разве перспектива смерти делала менее блестящими твои глаза, менее бархатистой твою кожу, менее опьяняющими твои поцелуи?.. Когда я первый раз пришел к тебе, то нарочно отвернулся, желая дать тебе полную свободу завершить твое дело, как оно ни было ужасно, и был счастлив, когда увидел, что обязан жизнью не моей бдительности, а твоей любви.

— А теперь ты не боишься больше?..

— Я никогда не боялся, — высокомерно сказал кардинал, поднимая свою гордую и благородную голову, на которой остановился полный обожания взгляд герцогини. — Если меня и ждет смерть, то, верно, не от твоей руки.

— Я понимаю: ты думаешь о страшных монахах, хотевших купить тебя и потом смертельно тебя возненавидевших.

— Они еще и теперь меня ненавидят, будь в этом уверена, Анна, — сказал кардинал, вздрогнув. — Хоть ты и считаешь себя столь виновной, но ты не можешь понять бесконечной злобы этих людей; в них ужасно то, что когда они хотят поразить кого-нибудь, то их не останавливает ни жалость, ни страх, ни упреки совести. Я знаю среди них одного иезуита, вид которого производит на меня такое впечатление, словно я нечаянно дотронулся до липкого и холодного пресмыкающегося. Я не боюсь его, но мною овладевает отвращение и омерзение при одной только мысли о нем.

— А кто же этот человек, — спросила Анна, — имеющий привилегию смущать моего храброго льва?

— Ты его отлично знаешь: это испанский монах, направивший тебя против меня, отец Еузебио.

В эту минуту дверь комнаты отворилась, и Рамиро Маркуэц доложил:

— Отец Еузебио.

— Он?.. — воскликнул кардинал, бледнея, между тем как зловещая фигура монаха появилась на пороге.

— Останься, — спокойно сказала девушка, взглядом заставляя кардинала сесть на свое место.

Отец Еузебио из Монсеррато вошел совершенно серьезно и почтительно, словно ничего не было такого, что могло его шокировать в этом пире кардинала, переодетого кавалером, с молодой девушкой. Он даже сделал вид, что не узнает кардинала Санта Северина. Главная сила и искусство иезуитов и состояло именно в том, что они узнавали людей и знали что-либо только тогда, когда они считали это полезным или приличным.

Но Санта Северина был слишком горд, чтобы согласиться на молчаливое соучастие со «скромностью» отца Еузебио, а потому он, как хозяин дома, сказал повелительно:

— Приблизьтесь же, достоуважаемый отец, и сядьте.

— Готов служить вашей имененции, — ответил иезуит, входя и садясь.

В лице и манерах монаха не выражалось ни малейшего намека на страх. А между тем страх должен был бы закрасться в самую сильную и могучую душу при виде того, кого он приговорил к смерти, и той, которая должна была исполнить приговор над сидящим тут же. Может быть, монах и трусил, но ничто не выказывало его страха, так как он отлично знал, что показать свой страх значило быть почти побежденным.

Анна заговорила первая.

— Преподобный отец, я просила вас прийти сюда, забыв, что назначила этот час другому посетителю. Но хотя мы и не одни, все же я должна сказать вам, что ваши приказания исполнены.

На этот раз удар попал Еузебио прямо в сердце. Он растерянно перевел глаза с герцогини на кардинала.

— Повторяю вам, — прибавила молодая девушка, — что они исполнены, и вы скоро увидите их последствия. Но невозможно, чтобы вы видели нас за столом и не согласились бы выпить с нами. Пейте!

При этом предложении Еузебио не мог удержаться, чтобы не побледнеть.

— Благодарю вас, — прошептал он, — но мой орден… наш устав…

Анна расхохоталась так чистосердечно и натурально, что рассеяла бы подозрения и самого Тиберия.

— Как! — воскликнула она шутливым тоном. — Вы воображаете, что я хочу отравить вас… Ну, так, чтобы окончательно рассеять ваши подозрения, посмотрите: это может успокоить вас.

Она весело схватила стакан и выпила из него добрую треть. Иезуиту невозможно было больше отказываться; к тому же он уверился, что не было никакой опасности. Он выпил вино, и, на его вкус, ничто в нем не оправдало его страха.

Когда Анна увидала, что стакан, поставленный иезуитом на стол, был пуст, когда она убедилась в том, что в нем не осталось ни капли вина, странное изменение последовало в лице и манерах девушки.

Лицо ее приняло серьезное выражение, на лбу появилась глубокая морщина и ужасная усмешка скользнула по ее губам.

— Преподобный отец, — сказала она таким пронзительным голосом, что это удивило и самого кардинала, — что, вы все того же мнения, как и вчера?

— Я не понимаю вас… герцогиня… — пролепетал иезуит, больше всего испуганный изменением, произошедшим в Анне.

— Вы сейчас меня поймете… Друг мой, — продолжала Борджиа, обращаясь к кардиналу, — этот господин, как ты уже знаешь, дал мне поручение отравить тебя…

— Я это знаю, — ответил Санта Северина тоном величайшего презрения и даже не глядя на испанца. — Что мне до того, что может сказать или сделать достопочтенный отец?..

Отец Еузебио встал.

— Герцогиня! — закричал он ужасным голосом. — Не забывайте, что играете со смертью, что… я не всегда буду в вашей власти…

Он не закончил: ужасное удушье сжало ему горло, железное кольцо неожиданно охватило его виски. Он почувствовал невыразимые страдания, тысяча раскаленных булавок обожгли его лицо и тело. Иезуит тотчас же понял ужасную истину; да и не трудно было догадаться.

Он попробовал поднять над девушкой угрожающий кулак, но упал на стул, бормоча жалобным голосом:

— Я отравлен…

— Вы правы, отец мой, — заметила с величайшем хладнокровием молодая девушка. — Я не хотела оставить этот свет, не отомстив в последний раз; я не хотела, чтобы подлый монах мог бы похвастаться после нашей смерти, что произнес над нами приговор и заставил нас умереть… потому что мы приговорили себя к смерти, преподобный отец…

Молния блеснула в глазах отца Еузебио, и умирающий иезуит нашел в себе силу, чтобы воскликнуть:

— Приговорили себя к смерти?..

— Да, именно, так, — сказала Анна; дивное спокойствие и нечеловеческое величие осветило ее чело.

— Я думаю, что невозможна жизнь под ударами иезуитского ордена; такая страшная ненависть рано или поздно должна была стоить нам жизни, мы оба пали бы в разное время и после тысячи терзаний; а потому я и решила сделать то, что я сделала, своими собственными руками; я налила яд себе и своему возлюбленному и мы скоро умрем… но после того, как насладимся твоими смертельными муками, подлый монах!

— Ты сделала это! — воскликнул Сайта Северина, бросаясь к ней.

Но ни в этом движении, ни в словах, ни в лице кардинала ничто не выражало ни малейшего неудовольствия. Напротив, одной мысли о той жертве, которую принесла ему Анна, было достаточно, чтобы забыть о той, какую она от него требовала. Разве умереть таким образом не стоило тысячи жизней?..