Тени «Желтого доминиона» - Рахим Эсенов Махтумович - Страница 32

В итоге казахско-иомудская группировка к началу сентября 1931 года насчитывала до 1000 вооруженных человек…

Сытые кони резво неслись по степи, омытой весенним дождем, втаптывая в грязь нежные маки, изящные тюльпаны, стройные колокольчики. Всадники спешили пересечь ровную, как гигантский палас, степь, чтобы поскорее добраться до спасительных песчаных гряд Каракумов.

Эшши-хан, скакавший впереди, часто оглядывался: нет ли погони? Под самым Мервом их нагнал конный отряд красных, завязался бой. Дело было под вечер, и Эшши-хану удалось под покровом сумерек скрыться. Он недосчитался двух нукеров, третьего тяжело ранило. Но самой большой утратой была потеря запасных коней, везших бурдюки с водой, боеприпасы, съестное.

Беспрестанно гонял Эшши-хан нукеров в разведку, чтобы узнать, нельзя ли прикупить в аулах коней, раздобыть продукты, не подстерегает ли басмачей снова опасность в пути. Но всякий раз те возвращались ни с чем – их всюду встречали враждебно, отказывали в помощи, а кое-где пытались даже арестовать и передать в руки властей. Спасала лишь случайность да резвые кони. После этого Эшши-хан никого и никуда не посылал – чего доброго, еще схватят нукеров, а они со страху выдадут остальных, приведут к стоянке. С братьями Какаджановыми стоило бы связаться, да не решился. Эшши-хан не очень доверял братьям. И отец наставлял: без острой надобности с ними не связываться. И Эшши-хан торопился поскорее добраться до Каракумов, наладить связи с агентурой, с крупными баями, муллами, верными людьми. Скорее, скорее бы поднять их против большевиков. О, Эшши-хану больше всего не терпелось покомандовать в новом качестве – хана, насладиться, когда будут перед ним трепетать юзбаши, батраки, бедняки.

Эшши-хан придержал коня, заметив, что Аннамет, везший на крупе своего коня раненого нукера Вольмамеда, заметно отстал. Так и до скончания веков к цели не доберешься. Басмаческий главарь затравленно огляделся по сторонам – вокруг голая степь, ни холмика, ни кустика, лишь огромный оранжевый диск солнца лениво, будто испытывая человеческое терпение, сползал к небосклону. Опять придется в степи ночевать. Тут и переловят, как кекликов.

– Что так тащитесь? – Эшши-хан неприязненно взглянул на Аннамета и на нукера, сидевшего позади пего на конском крупе. – Так только за смертью ездить.

– Быстрее нельзя, – ответил ему Аннамет. – Он еле в седле держится. Надо привал сделать.

– Не сдохнет! О живых подумай.

– Не бросать же его! Он человек.

– Человек! – взорвался Эшши-хан. – А мы не люди? Что-то, Аннамет, развезло тебя. Близость своей красавицы Байрамгуль почуял или запах родных степей?

– Ты мою Байрамгуль не задевай! – Аннамет зло сверкнул глазами. – Лучше помоги раненого ссадить, хан!

Раненого, потерявшего сознание, уложили на халат. Эшши-хан распорядился, чтобы нукеры приглядели укромное место для ночевки, а сам присел к изголовью раненого. Аннамет тоже опустился рядом.

– А ты, Аннамет, скажи джигитам, чтобы топки прихватили, – распорядился Эшши-хан, и в светлых глазах его мелькнуло злорадство. – За Вольмамедом я сам пригляжу. Чайку бы засветло попить, ночью костра не разведешь.

Не успел Аннамет отойти, как позади раздался выстрел. Он бросился назад и увидел, как Эшши-хан опускал маузер в деревянную кобуру, а на земле бездыханным лежал только что стонавший Вольмамед. На его новом чекмене, подаренном с плеч Джунаид-хана, зияло у груди маленькое, опаленное по краям отверстие.

– Ты зачем это сделал, хан? – В больших, сузившихся от негодования глазах Аннамета метались гневные искры. Эшши-хан невольно отступил. – Вольмамед мог выжить.

– Все равно подох бы. Пусть не мучается.

На выстрел уже сбежались нукеры и молча переминались с ноги на ногу.

– Я его убил, я! – Эшши-хан взмахнул камчой, рассекая воздух. – Убил ради вашего спасения. – Видя, как угрюмо потупились нукеры, Эшши-хан распалился: – Он связал нас по рукам и ногам. А если погоня? Да нас всех перещелкают. Тогда каюк всему делу, ради которого мы подались сюда.

Нукеры сумрачно молчали, а Аннамет волком глядел на Эшши-хана. Не проронили они ни слова и тогда, когда хоронили Вольмамеда, и после, когда долго и понуро ехали по степи.

Наконец устроили привал. Молодые басмачи долго не ложились спать, о чем-то шушукались. Это больше всего бесило Эшши-хана, который как неприкаянный кружил вокруг бивака, не зная, чем заняться.

Тих и задумчив был Аннамет, и сколько Эшши-хан ни пытался заговорить с ним, тот или отмалчивался, или бурчал что-то невнятное. Если бы Эшши-хан знал, что думал в ту минуту его безносый оруженосец: «А был бы ранен я? Эшши-хан тогда б и меня прикончил. А тот несчастный в любимцах Джунаид-хана ходил. Что отец, что сын, – из одного теста. Джунаид-хан послал Байрамгуль на верную гибель, чтобы она отвлекла на себя красных. Сам же с сыновьями целехоньким проскочил. Где она сейчас? Если и жива, то, поди, замуж вышла. Да только кому она нужна – тоже безносая…»

Аннамет отгонял прочь мысли о Байрамгуль, убежденный, что встреча с ней просто несбыточна, ибо не был уверен, что она уцелела в том бою с пограничниками. А если и жива, то не представлял, как они будут жить дальше. Вспомнился разговор с Джунаид-ханом, происшедший накануне отъезда из Герата: «Поезжай, Аннамет, с богом. Береги Эшши, ему продолжать мой род. Сослужи службу, как всегда, и я щедро тебя вознагражу. Вернешься, женю тебя на первой красавице Герата…» – «Зачем же непременно на красавице? Я же урод…» – «А мы, если захочешь, сделаем, чтобы она тебя и такого полюбила, – хохотнул Джунаид-хан. – Собачонкой привяжется. А за калымом я не постою. Ты только береги Эшши, да голову с этого Ашира, змееныша Тагана, сними. Вернешься, станешь моей правой рукой…» – «Вместо Непеса? А его куда же?» – «Куда, куда… – ядовито усмехнулся Джунаид-хан. – Стар он стал, руки уже дрожат. Ишь ты, сердобольный какой! Это у тебя от природы или с годами становишься такой? – Джунаид-хан впился глазами, будто шильцами. – Пусть сам Непес печалится…»

Ночь черным казаном опрокинулась над степью. Неумолчно звенели цикады. Если б рядом не ржали непоенные лошади и не перешептывались нукеры, то Аннамету показалось бы, что весь мир охвачен этой непроглядной теменью и тишью, нарушаемой лишь стрекотаньем ночных насекомых.

Вдали светлячками загорелись огоньки. «Люди там жгут костры, греются у огня. – Аннамет, почувствовав легкий озноб, накинул на плечи каракулевую дубленку. – А ты сидишь как сыч, света боишься. Что, если пойти туда? Говорят, ночью не держи путь на огонек, днем – на дымок. Не дойдешь – огонек потухнет, а дым рассеется… А куда я путь держу?»

– Не спишь? – раздался над ухом игривый голос Эшши-хана. – О чем думки-то?.. Нам бы до устья Мургаба добраться – там верблюды, вода, свои люди. Неспокойно мне отчего-то. Будто отец сон свой рассказывал. Хорошие рассказывать не принято: доброе само собой сбудется. О плохом отец не умолчит. Упреди плохое, учит он, если даже это сон.

– У каждого своя судьба, – вздохнул Аннамет. – У кого что на лбу начертано, того не миновать. На все воля Аллаха. Кстати, сам хан-ага так говорит.

– Так это для черни, – Эшши-хан засмеялся тонким, завывающим смехом. – На Аллаха полагайся, но ишачка своего стреножь покрепче. Иначе уведут. Аллах почему-то вместе с добром сотворил и зло, дьяволов, чертей, ангелов смерти. Зависть и ревность. Ненависть. А ненависть утешается местью, убийством. Сегодня я вот убил своего, но убил во имя мести к красным.

– Ты сон хотел рассказать, – перебил Аннамет.

Эшши-хан подробно пересказал сон, приснившийся Джунаид-хану по дороге в Кабул, тот самый, когда его, словно на крыльях, носило по ледяному безмолвию, безжизненному и пустынному, и он упал в какую-то болотную жижу, долго барахтался в ней, не в силах выбраться, затем с ним рядом оказался и Эшши, такой же жалкий и беспомощный…