Тайный рыцарь - Мельников Руслан - Страница 43

Он отпустил. Вытер лоб. Дурацкая вспышка! Дурацкая-предурацкая! Очередной приступ паранойи! Снова вообразил, блин, будто фашисты вернулись. Да как бы они сюда вернулись-то?! Вот ведь фантазия разыгралась… Или все-таки не в фантазии дело? Сначала эсэсовский кинжал, потом кольцо… И то и другое — у одного человека — у загадочного тайного рыцаря. Но что это доказывает? Только то, что оба предмета проделали один и тот же путь. Какой путь — вот в чем вопрос!

— Извини, Ядвига, кажется, я совсем пьян.

Она смотрела на него долго, внимательно, изучающе, непривычно серьезно смотрела.

— Какой-то ты странный, Вацлав. Я еще в Легнице это почувствовала. Будто не от мира сего. И еще кольцо это… Тебе что-то известно о печати на перстне? Жутковатая печать. Мага-чернокнижника, наверное, какого-то, да?

Он покачал головой. Тотенкопфринг, как и кинжал-динстдольх, наверняка принадлежал фашику, которого Бурцев зарубил в Взгужевеже. И случайно — совершенно случайно кольцо попало к тайному рыцарю. Это самое простое объяснение. Так должно быть. Только так. И потом… настоящий эсэсовец не стал бы вот так запросто разбрасываться кольцами рейхсфюрера. Ясен пень: тот, кто вручил Ядвиге этот подарок, не знал истинной ценности мертвоголового перстня и уж, по крайней мере, не испытывал перед ним священного арийского трепета. Кольцо ведь отдано легко — как плата за ночь любви. Пусть даже очень страстной любви. В конце-то концов, Аделаида тоже ведь таскала на шее «сувенирчик» из будущего — стреляную гильзу в качестве украшения. Так почему бы и тайному рыцарю не поносить кольцо СС?

Бурцев понемногу успокаивался. Успокоился. Почти. Но все же…

— Ядвига, кто он такой, этот тайный рыцарь?

Девушка пожала плечиком:

— О себе он ничего не рассказывал. Не представлялся. Но вел себя как благородный дворянин. У меня нюх на истинных рыцарей.

— Он немец?

— Ну, наверное… Говорит по-немецки. Хотя и по-польски тоже понимает.

— Где его сейчас найти, знаешь?

— Нет, конечно. Он же сегодня прямо с ристалища ускакал.

— Ты хоть разглядела его вчера? Или он в постели тоже свое ведро с головы не снимает?

Ядвига заливисто засмеялась:

— Ну, ты скажешь тоже, Вацлав. А как бы я с ним целовалась? Конечно, разглядела. Усатый и худой. Тут таких полкомтурии. Но, честно скажу, этот рыцарь мне понравился больше других. Симпатичный, милый, обходительный… И я, похоже, ему тоже приглянулась. Он обещал позже обязательно найти меня. Впрочем, обещать-то ваш брат всегда горазд.

Она снова рассмеялась:

— Да что ты к нему привязался, Вацлав? Неужто ревнуешь?

Зазывная полуулыбка. Кокетливый взгляд. Ага, как же, такую ревновать по каждому поводу — невротиком станешь. Ядвига даже повлюбчивее Аделаиды будет.

Он мотнул головой. Нет, не в ревности дело. Но, надо признать, загадочный тайный рыцарь, усердно сохраняющий инкогнито и раздаривающий подружкам эсэсовские кольца, Бурцева заинтересовал.

— Кстати, мы уже пришли. А ты такой задумчивый…

Она шагнула поближе, положила руки ему на плечи:

— Улыбнись, Вацлав. Выпей вина и улыбнись. Забудь пока об этом тайном рыцаре. И об… об остальном тоже забудь. Обо всем. Ведь именно за этим ты пошел со мной?

Он хлебнул из фляги фон Барнхельма. И еще. Да, за этим. В первую очередь — за этим.

Глава 49

Глаза Ядвиги звали, глаза приглашали, глаза обещали. Бурцев огляделся. Обрывистый берег с редкими деревцами. Метрах в трехстах начинается густой лес. Огромные валуны в беспорядке разбросаны повсюду. Внизу, под обрывом, — глубокие сугробы и не пробудившаяся еще от зимней спячки Висла. Над ровной гладью замерзшей реки торчат жалкие остатки старой плотины — разрушенной и обледеневшей. А прямо перед ними — в снегу и цепком прибрежном кустарнике упрятано приземистое строение. Сложенные из камня стены. Расшатанная дощатая дверь. Плоская крыша. Ни намека на окошки, только дыра дымохода зияет вверху.

— Прежде здесь стоял прусский замок, — пояснила Ядвига. — А еще раньше, говорят, было языческое капище. Когда же в этих землях обосновались крестоносцы, кастелян Кульмской комтурии распорядился поставить тут мельницу. Тевтоны под страхом смерти запретили прусским крестьянам самостоятельно молоть зерно, наказав возить его сюда. А орденский кастелян брал непомерно высокую плату за помол.

«Монополия, однако», — подумал Бурцев.

— Но однажды по весне воды Вислы вышли из берегов, разрушили плотину, повалили мельничные колеса и смыли саму мельницу, — продолжала Ядвига. — От мукомольни остался только вот этот домик мельника да жернова под обрывом. Люди толкуют, будто таким образом языческие духи отомстили германскому братству Святой Марии. С тех пор об этом месте ходит дурная слава. Очень дурная, Вацлав! А фон Балке, перебравшись в Кульм, и вовсе объявил его проклятым и заказал ходить сюда кому бы то ни было. Особенно по ночам.

Она выразительно глянула на ущербный лик мертвенно-бледной луны, нависшей над застывшей рекой.

— А ты, значит, ходишь?

— Я не верю в могущество прусских божков. Да и господин ландмейстер не станет меня карать в случае чего. А тут хорошо и удобно — никто не помешает, никто не потревожит. В общем, я часто бываю здесь. А ты, Вацлав? Ты не побоишься войти вслед за беззащитной девушкой в проклятый дом мельника, Вацлав?

Он пожал плечами.

— Тогда входи.

Ядвига толкнула низенькую дверь. Дверь скрипнула. Он вошел, пригнувшись. Лунного света хватало, чтобы различить убогую обстановку. Очаг. Куча дров. Грубый стол, пара табуретов. Нехитрая посуда. Охапка сухой соломы в углу, покрытая старыми, истертыми, но теплыми шкурами. Ложе явно рассчитано не на одного человека: двуспальная кровать — не иначе. Все это могло быть брошено спешно покидавшими дом хозяевами и год назад. А могло быть оставлено только вчера.

— Хм, а кульмский мельник случайно не заходит сюда?

Ядвига улыбнулась:

— Нет. Это наше с фон Балке место тайных встреч.

— Фон Балке? Так он тоже…

— Бывает здесь. Он не придает значения глупым суевериям и не страшится козней языческих идолов. Зато дурная слава разрушенной мукомольни позволяет нам уединяться хоть на всю ночь. Собственно, ради этого Герман и наложил строгий запрет на посещение старой мельницы. Видишь ли, часто встречаться в открытую с господином ландмейстером в городе или его окрестностях мне крайне нежелательно. Общаться на деликатные темы, касающиеся дел ордена, в кульмском замке тоже слишком опасно. Там у стен могут быть уши, а у витражей — глаза. Здесь же нет ни того, ни другого. Здесь я спокойно делюсь с Германом фон Балке информацией о ливонцах.

Бурцев еще раз глянул на широкое примятое ложе.

— Информацией, значит? Ну-ну…

Она не ответила. Встала на цыпочки. Прильнула к нему. Чмокнула. Очаровательно-похотливый блеск в глазах с поволокой. Томный голос. Распущенные волосы милой блудницы… Это мы уже проходили — в Легнице. Тогда игра не была доведена до конца. Но сейчас… Сейчас Ядвига обрела сноровку, против которой так трудно устоять.

— И как ты только докатилась до такой жизни? — тяжело выдохнул он.

Вопрос был риторический, но девушка перестала улыбаться. Ответила. Подробно, обстоятельно, с расстановкой. Чтоб впредь не возникало недомолвок.

— Когда ты в Легнице сбежал из дома Ирвина и чуть не выкрал госпожу Агделайду, ее жених — куявский князь Казимир осерчал — страсть! Хотел меня на месте изрубить в капусту за то, что привела тебя в дом. Но госпожа заступилась перед князем. Сказала, будто это я силой удержала ее от побега. Казимир успокоился, кинул мне несколько гривен, а Агделайду увез из города вместе со своим обозом.

Потом… Да что было дальше, ты и сам, верно, знаешь. Татары разбили войско Генриха Благочестивого. Сам силезский князь пал в битве. Казимир тоже погиб. А один из его слуг, Францишек — может, помнишь его, он на страже стоял перед домом Ирвина — уцелел. Вернулся в Легницу, забрал меня с собой в Куявию. Там я приглянулась брату Казимира Куявского и сыну Конрада Мазовецкого Земовиту. Ну, тому, которого зашиб сегодня на ристалище тайный рыцарь.