Сердце солдата - Туричин Илья Афроимович - Страница 53

— Товарищ старший сержант, — глухо сказал Костенко, — разрешите попробовать починить рацию. Не может быть, чтобы я ее сильно покалечил. Тогда не надо будет рисковать. Отсидимся до ночи, а ночью двинемся.

Филиппов испуганно посмотрел на него:

— До ночи? А есть что будем?

— Потерпим…

— Ну и терпи. А мне невтерпеж!..

— Тихо, — сказал Оленин.

— Товарищ старший сержант, — Костенко упрямо наклонил голову, — разрешите посмотреть рацию. Это минут пятнадцать — двадцать.

Оленин прикинул что-то в уме и кивнул:

— Пятнадцать.

Костенко открыл рацию.

Филиппов лежал, уткнувшись лицом в согнутый локоть. В носу у него щекотало, и он шумно втягивал в себя воздух. «Того и гляди расплачется…» — неприязненно подумал Оленин.

Барабанил дождь по темным стволам и опавшей листве.

— Можно починить, если, конечно, лампы… — вдруг сказал Костенко. — Проволочки бы кусочек! — Он оглянулся вокруг, потом пошарил в карманах. — В другой раз всего с собой наберу!..

— Вы лучше в другой раз не падайте, — сказал Оленин.

Филиппов поднял голову:

— Неужели починишь?

— Починишь, починишь, — заворчал Костенко, копаясь в рации, — проволочку бы…

— Булавка есть, — сказал Филиппов. — Не годится?

— Покажи.

Филиппов подал булавку, которой закалывал карман гимнастерки.

— Попробуем. Разгибай.

Филиппов стал разгибать булавку. Упрямая проволока не поддавалась, вывертывалась из пальцев, как живая, колола, но Филиппов не обращал внимания на уколы. После долгих усилий он справился с булавкой, и она превратилась в проволочку. Костенко взял ее, а Филиппов, внимательно следя за его работой, стал машинально посасывать уколотые пальцы.

— Пробую, — сказал Костенко, надел наушники и повернул один из рычажков рации. Лицо его стало напряженным. — Фон есть. — Он стал быстро стучать ключом, вызывая батальон.

— Ну? — спросил через минуту Оленин.

— Не отвечают.

Костенко продолжал стучать и поворачивать рычажки рации.

Невдалеке хрустнула ветка, потом другая.

— Тихо, — сказал Оленин. Справа прогремела автоматная очередь. — Уходить надо.

— Отвечают, — шепнул Костенко, и лицо его просветлело — Отвечают…

Филиппов закусил губу.

— Ясно, — сказал Оленин.

— Передавать? — спросил Костенко.

— Теперь не уйдем. — Оленин взглянул на Филиппова.

Тот лежал на животе, напряженно вглядываясь в сторону шума и крепко сжимая в руках автомат. И в глазах его Оленин прочел то же выражение, что и тогда, в половодье.

— Ясно, — повторил Оленин, с трудом скрывая улыбку, которая независимо от его воли растягивала губы. — Рядовому Филиппову — выдвинуться вперед. Я прикрываю справа. Рядовой Костенко, передавайте.

Филиппов все понял. Он пополз, прижимаясь к земле и держа автомат в левой руке. Теперь он уже не думал ни о еде, ни о куреве, ни о пути, который остался позади. Только одна мысль жила в нем: «Надо дать возможность передать сведения. Надо держаться».

Филиппов остановился и замер, прислушиваясь. Сейчас ему казалось, что он слышит, как падает каждый лист, как стучит каждая дождевая капля.

Вот хрустнул сучок… Еще… Ближе… Ближе… В кустах показались две головы с синими знаками на пилотках. Филиппов дал очередь из автомата. Головы исчезли в кустах. Тотчас послышалась короткая очередь и в той стороне, куда уполз Оленин. Потом рассыпались ответные очереди.

Завязался «бой».

Справа раздался знакомый свист — сигнал сбора.

Филиппов, отстреливаясь, начал отползать назад. Он не успел доползти до рации…

Из кустов вышел майор с белой повязкой на рукаве, посредник:

— Товарищ старший сержант! И вы, товарищи солдаты, считаю, что вы вышли из строя.

Оленин, Костенко и Филиппов поднялись с земли.

— Есть считаться вышедшими из строя, — сказал, козырнув, Оленин. Все трое сняли с пилоток белые квадратики и передали их майору. Но при этом у Оленина и у солдат были такие счастливые лица, что майор невольно улыбнулся. Он понимал разведчиков. Они сделали свое дело. Они выполнили задание и могли быть довольны собой.

ОСЕЧКА ИСТОРИЯ С ПЕРЕОДЕВАНИЯМИ, ПОГОНЕЙ И СОБАКОЙ ПО КЛИЧКЕ ГРОМ

История эта началась в кабинете начальника пограничного отряда Ивана Федоровича Скачка.

Обсуждалась подготовка к инспекторской проверке. Стрельбы дневные и ночные, тактика, уставы… Увенчать проверку намечалось учением. В обстановке, приближенной к боевой.

— Опять двое солдат третьего задерживать будут? Слезы, — обронил майор из политотдела.

— Разрешите? — поднялся капитан Мишин, очень черноволосый и очень высокий, которого за рост еще в училище прозвали движущейся мишенью. — Надо пустить штатского, а то и двух. И чтобы незнакомые лица.

— На моей «Волге» повезете? — спросил начальник отряда. — Вся граница знать будет.

— Да нет же, товарищ полковник! — Темные глаза Мишина загорелись азартом. — Мы «нарушителей» с моря высадим. Ночью.

— Засекут сразу.

— Не засекут! График подачи лучей прожекторами составим так, чтобы участок высадки не освещался. Высадим с нашего корабля. Будто бы у моряков учение. Можно создать для «нарушителей» все условия. Это ж в нашей власти! И место выбрать. Вплавь высаживать можно, в устье ручья. И пусть-ка их обнаружат!

— А вот они возьмут да и не обнаружат! — мечтательно сказал майор из политотдела.

— То есть как это не обнаружат, товарищ майор?

— Уйдут ваши «нарушители». И что? Осечка?

— Не может быть никакой осечки, товарищ майор! У наших ребят нюх!..

— Ну это вы, Мишин, увлеклись, — улыбнулся начальник отряда. — В общем-то, мне идея нравится. Только где ж мы хороших «нарушителей» возьмем? Тут ведь «нарушители» нужны первого сорта. Чтобы плавали и все такое.

— Найдем, товарищ полковник! — убежденно сказал Мишин. — Да вон у меня сестренка приехала погостить. Лена. Она ж в институте физической культуры имени Лесгафта учится. На третьем курсе уже. Пловчиха.

— Надо еще ее спросить, согласится ли она ночью в море лезть. Тоже радости мало, — сказал майор.

— Да что у нас акулы, что ли?

— Акулы не акулы… — неопределенно протянул майор.

Долго еще говорили о будущем месте высадки «нарушителей» и прочих подробностях. Мишину приказано было поговорить с сестрой «без нажима» и подобрать ей напарника. Об исполнении доложить.

А операцию назвали «Осечка». По предложению майора из политотдела.

Лена была под стать брату — довольно высокая, темноволосая, коротко стриженая, большеглазая. Днем она пропадала на море. В любую погоду. Даже в дождь. А по вечерам занимала полюбившийся ей угол дивана и, поджав под себя ноги и накинув на плечи китель брата, читала. Кое-кто из приятелей Мишина пытался пригласить ее в кино или в клуб на танцы, но она только строго поджимала губы и вежливо благодарила. Так вежливо, что сразу отбивала охоту приглашать вторично.

— Слушай, — говорил иногда Мишин, — ты ненормальная. Ты же старуха. Тебе скоро целых двадцать. Ну чего ты сидишь тут на диване и мнешь мой парадный китель? Колька (или Сережка, или Васька) хороший парень, лейтенант (или старший лейтенант), танцует, как бог…

— У-гу, — откликалась Лена. — Во-первых, мне еще не скоро двадцать, а через три месяца и семь дней. Во-вторых, в твоем парадном кителе с такими прелестными звездочками я чувствую себя заслуженной пограничницей. И, наконец, твои желторотые лейтенанты, танцующие, как боги, не для меня. Я девушка скромная, замуж не собираюсь, а если и соберусь, то за генерала. В крайнем случае за полковника. Не ниже.

— Иронизируешь? В десятом классе ты проплясывала ночи напролет. Я же знаю, что вы мотали с уроков всем классом и устраивали танцульки на свежем воздухе.

— Милый мой капитан, это было давно, в прошлом веке. Теперь твоя дремучая старуха предпочитает гантели и детективы. Кстати, а что сейчас танцуют твои лейтенанты? Твист или польку-бабочку?