В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 105

До праздника с работой управились… Горянщину на пристань свезли и погрузили ее в зимовавшие по затонам тихвинки и коломенки. Разделался Начал Максимыч с делами, как ему и не чаялось. И на мельницах работа хорошо сошла, муку тоже до праздника всю погрузили… С Низу письма получены: на суда кладчиков явилось довольно, а пшеницу в Баронске купили по цене сходной. Благодушествует Патап Максимыч, весело встречает великий праздник.

В велику субботу попросился Алексей домой — в Поромово.

Патап Максимыч слегка насупился, но отпустил его.

— А я было так думал, Алексеюшка, что ты у меня в семье праздник-от господень встретишь. Ведь я тебя как есть за своего почитаю, — ласково сказал он.

— Тятенька с мамынькой беспременно наказывали у них на празднике быть. Родительская воля, Патап Максимыч.

— Так оно, так, — молвил Патап Максимыч. — Про то ни слова. «Чти отца твоего и матерь твою» — господне слово!.. Хвалю, что родителей почитаешь… За это господь наградит тебя счастьем и богатством. Алексей вздохнул.

— Да, Алексеюшка, вот ноне великие дни. В эти дни праздное слово как молвить?.. — продолжал Патап Максимыч. — По душе скажу: не наградил меня бог сыном, а если б даровал такого, как ты, денно-нощно благодарил бы я создателя.

Робко взглянул Алексей на Патапа Максимыча, и краска сбежала с лица. Побледнел, как скатерть.

Такой же перед ним стоит, как в тот день, когда Алексей пришел рядиться. Так же светел ликом, таким же добром глаза у него светятся и кажутся Алексею очами родительскими… Так же любовно, так же заботно глядят на него. Но опять слышится Алексею, шепчет кто-то незнакомый: «От сего человека погибель твоя». Вихорево гнездо не помогло…

— Что ты?.. Аль неможется?.. — спросил Патап Максимыч.

— В красильне все утро был, угорел, надо быть, — едва внятно ответил Алексей.

— Эх, парень!.. Как же это ты? — заботливо сказал Патап Максимыч.Пошел бы да прилег маленько, капусты кочанной к голове-то приложил бы, в уши-то мерзлой клюквы.

— Нет, уж я лучше, если будет ваше позволенье, домой побреду; на морозце угар-от выйдет, — сказал Алексей.

— Ну, как хочешь, — отвечал Патап Максиммч. — Да неужто тебя пешком пустить?.. Вели буланку запречь, отъезжай. Да теплей одевайся, теперь весна, снег сходит. Долго ль лихоманку нажить?

— Благодарю покорно, Патап Максимыч, — низко поклонясь, сказал Алексей. — Уж позвольте мне всю святую у тятеньки пробыть, — молвил Алексей.

— Всю неделю? — угрюмо спросил Патап Максимыч.

— Уж всю неделю позвольте, — отвечал Алексей.

— Ну, неча делать… Прощай, Алексеюшка, — вздохнув, промолвил Патап Максиммч.

— Счастливо оставаться…— низко кланяясь, сказал Алексей.

— Постой маленько, обожди… Я сейчас, — перервал его Патап Максимыч, выходя из горницы.

Алексей стоял, понурив голову. «Как же он ласков, как же милостив, душа так и льнет к нему… А страшно, страшно!..»

Воротился Патап Максимыч. Подойдя к Алексею, сказал:

— Похристосуемся. Завтра ведь не свидимся… Христос воскресе!

— Воистину Христос воскресе! — отвечал Алексей. Патап Максимыч крепко обнял его и трижды поцеловал, потом дал ему деревянное красное яйцо.

— Будешь дома христосоваться — вскрой — и вспомни про меня, старика. Слеза блеснула на глазах Патапа Максимыча.

— На празднике-то навести же, — сказал он. — Отцу с матерью кланяйся да молви — приезжали бы к нам попраздновать, познакомились бы мы с Трифоном Михайлычем, потолковали. Умных людей беседу люблю… Хотел завтра, ради великого дня, объявить тебе кое-что, да, видно, уж после…

Ушел Алексей, а Патап Максимыч сел у стола и опустил голову на руки.

Совсем захлопоталась Аксинья Захаровна. Глаз почти не смыкая после длинного «стоянья» великой субботы, отправленного в моленной при большом стеченье богомольцев, целый день в суетах бегала она по дому. То в стряпущую заглянет, хорошо ль куличи пекутся, то в моленной надо посмотреть, как Евпраксеюшка с Парашей лампады да иконы чистят, крепко ль вставляют в подсвешники ослопные свечи и достаточно ль чистых горшков для горячих углей и росного ладана они приготовили… Из моленной в боковушу к Насте забежит поглядеть, как она с Фленушкой крашены яйца по блюдам раскладывает. С ранней зари по всему дому беготня, суетня ни на минуту не стихала… Даже часы великой субботы Евпраксеюшка одна прочитала. Аксинья Захаровна только и забежала в моленну послушать паремью с припевом: «Славно бо прославися!..»

Стало смеркаться, все помаленьку успокоилось. Аксинья Захаровна всем была довольна… Везде удача, какой и не чаяла… В часовне иконы и лампады как жар горят, все выметено, прибрано, вычищено, скамьи коврами накрыты, на длинном столе, крытом камчатною скатертью, стоят фарфоровые блюда с красными яйцами, с белоснежною пасхой и пышными куличами: весь пол моленной густо усыпан можжевельником… Одна беда, попа не доспели, придется на такой великий праздник сиротскую службу отправить… В стряпущей тоже все удалось: пироги не подгорели, юха курячья с шафраном сварилась на удивленье, солонина с гусиными полотками под чабром вышла отличная, а индюшку рассольную да рябчиков под лимоны и кума Никитишна не лучше бы, пожалуй, сготовила. Благодушествует хозяюшка… И пошла было она к себе в боковушку, успокоиться до утрени, но, увидав Патапа Максимыча в раздумье, стала перед ним.

— Ты бы, Максимыч, прилег покуда, — молвила она. — Часок, другой, третий соснул бы до утрени-то.

Патап Максимыч поднял голову. Лицо его было ясно, радостно, а на глазах сверкала слеза. Не то грусть, не то сердечная забота виднелась на крутом высоком челе его.

— Присядь, старуха, посоветовать хочу. Ни слова не молвив, села Аксинья Захаровна возле мужа.

— Я все об Настёнке, — сказал он. — Что ни толкуй, пора ее под венец.

— Нашел время про скоромные дела говорить. Такие ли дни? — ответила Аксинья Захаровна.

— Не про худо говорю, — молвил Патап Максимыч. — Доброму слову всякий день место… Жениха подыскал…

— Кого еще?

— Да хоть бы Алексея, — молвил Патап Максимыч. Аксинья Захаровна всплеснула руками да так и застыла на месте.

— В уме ли ты, Максимыч? — вскрикнула она.

— А ты не верещи, как свинья под ножом… Ей говорят: «советовать хочу», а она верещать!.. — еще громче крикнул Патап Максимыч. — Услышать могут, помешать…— сдержанно прибавил он.

— Да я так, Максимыч…— сробев, ответила Аксинья Захаровна. — В ум взять не могу!.. Хорошего человека дочь, а за мужика!..

— А сама ты за какого князя выходила? — сказал Патап Максимыч.

— Как же ты его к себе приравнял, Максимыч? — молвила Аксинья Захаровна — Ведь он что? Нищий, по наймам ходит…

— Жена богатство принесет. — отвечал Патап Максимыч. — Зачнут хозяйствовать богаче, чем мы с тобой зачинали…

Встал Патап Максимыч, к окну подошел. Ночь темная, небо черное, по небу все звезды, звезды — счету им нет. Тихо мерцают, будто играют в бесконечной своей высоте. Задумчиво глядит Патап Максимыч то в темную даль, то в звездное небо. Глубоко вздохнув, обратился к Аксинье Захаровне:

— Помнишь, как в первый раз мы встречали с тобой великий Христов праздник?.. Такая же ночь была, так же звезды сияли… Небеса веселились, земля радовалась, люди праздновали… А мы с тобой в слезах у гробика стояли…

Прослезилась Аксинья Захаровна, вспомня давно потерянного первенца.

— Помнишь, каково нам горько было тогда!.. Кажись, и махонькой был, а кручина с ног нас сбила… Теперь такой же бы был!.. Ровесник ему, и звали тоже Алешей… Захаровна!.. Не сам ли бог посылает нам сынка заместо того?.. А?.. Аксинья Захаровна молча отерла слезы.

— Парень умный, почтительный, душа добрая. Хороший будет сынок… Будет на кого хозяйство наложить, будет кому и глаза нам закрыть,продолжал Патап Максимыч.