Шипка - Курчавов Иван Федорович - Страница 115

И ему, ротному Бородину, захотелось как-то открыто выразить свое отношение к ним, сытым, обогретым, самодовольным. Андрей решил отыскать апартаменты генерала Кнорина и сказать, что он о нем думает.

II

Маркитант никогда не обходил особняк, в котором жил Аполлон Сергеевич Кнорин. Побывал он и сегодня, предложил свои услуги. Генерал велел оставить русской очищенной водки, английской горькой, коньяков, рома, бордоских вин, сардин, колбас, всяких консервов и даже страсбургских пирогов, к которым он питал слабость. Когда в его доме появился князь Жабин ский, он с улыбкой сообщил, что может угостить подполковника тем, от чего тот успел отвыкнуть в Болгарии, и особенно на Шипке. Князь скромно сказал, что на Шипке он отвык от всего хорошего и привык ко всему плохому: несносным морозам, невкусной холодной еде, пулям и осколкам. Они сели за большой стол, предназначенный для двух дюжин людей, и генеральский денщик, понимавший хозяина с первого взгляда, принес все, что требовалось для встречи желанного гостя.

— За Плевну и Шипку! — сказал Аполлон Сергеевич, и его мягкие серые глаза засветились улыбкой.

Они выпили до дна, закусили, и подполковник Жабинский попросил разрешения провозгласить свой тост. Кнорин одобрительно кивнул.

— Я хочу выпить, ваше превосходительство, за Константинополь и наше в нем присутствие, — торжественно начал он. — Я знаю, что вы станете возражать, как это делали во время нашей встречи в Кишиневе. Но положение изменилось в нашу пользу, и теперь мы можем говорить почти открыто о том, о чем так долго мечтали.

— Охотно разделяю вашу мысль, князь! — улыбнулся Кнорин.

— Тогда мы были далеко от Дуная, — продолжал Жабинский, — теперь мы не так уж далеко от Константинополя. Плевну мы освободили, армию Осман-паши пленили. Под Плевной мы высвободили сто тысяч своих войск, которые в состоянии дойти до столицы Оттоманской империи. На Шипке мы выстояли в лютых условиях, и нашей стойкости, нашему мужеству поражаются в Европе. Турки поняли, с кем имеют дело. Мы завоевали свое право вступить в Константинополь. Олегов щит на вратах Царьграда! Одни молились за это, другие высмеивали людей с такими благородными помыслами. Я во сне видел этот щит, я видел в лучах солнца золотой крест на святой Софии и поверженный на землю полумесяц…

— Кстати, князь, он тоже золотой, — заметил Кнорин.

— Мы его втопчем в грязь, ваше превосходительство! — воскликнул Жабинский. — Я никогда не видел Константинополя, но душа моя давно в этом городе. И тянет меня туда не жажда путешествий, не одно лишь желание увидеть красивый и богатый город. Русские в Царьграде! Ваше превосходительство, да ради этого стоило нести большие жертвы под Плевной и замерзать на шипкинских высотах!

— Прекрасный тост, князь! — осторожно прервал его Кнорин.

— Мой лучший тост будет произнесен в Константинополе! — распалялся еще больше Жабинский.

— В это я верю, — согласился Кнорин, — Но вино налито, князь, и мы должны его выпить. Выпьем за Олегов щит на вратах Царьграда, за нашу прекрасную мечту, но пока только мечту!

Они выпили, закусили болгарскими яблоками и грушами.

— Ваше превосходительство, если мьг окажемся в Царьгра-де, кто же нас посмеет оттуда выдворить? — спросил Жабинский, пробуя страсбургский пирог.

— Мы еще не там, князь, — ответил Кнорин. — Я верю, что мы туда придем. Но удержаться там мы пока не сможем.

— Почему же, ваше превосходительство? — нетерпеливо спросил Жабинский. — К этому времени мы окончательно побьем турок, и они не посмеют нам угрожать!

— Но остаются еще Англия и Австрия, не на нашей стороне окажутся Германия и Франция.

— Извините, ваше превосходительство, но, если вы позволите, я попытаюсь возразить вам. — Жабинский поднялся со стула.

— Позволяю, князь, — ухмыльнулся Кнорин.

— Враги наши уже опоздали, — сказал Жабинский, снова присаживаясь на стул. — Они нам угрожали задолго до этой войны, угрожают и сейчас. Но они поняли, что мы не придаем этим угрозам даже малейшего значения. От угроз они к делу не перейдут, в этом-то я уверен!

— А я нет, — медленно проговорил Кнорин. — Как только Англия поймет, что русский царь нарушил свое слово и что он намерен, как вы сказали, на веки вечные утвердиться на Босфоре, Англия и ее партнеры тотчас объявят нам войну.

— А мы побьем и их, как побили Турцию! — пылко бросил Жабинский.

— Положим, Турцию мы еще не побили, — слегка покачал головой Кнорин. — А когда мы войдем в Константинополь, мы будем так обессилены, что вряд ли сможем принять вызов Англии и ее союзников.

— Если мы укрепимся на Дарданеллах, Англия не отва-жится на войну с нами и тогда ключи от Константинополя навсегда окажутся в наших руках, — продолжал Жабинский, — К этому времени я мечтал бы командовать полком гвардии и грудью защищать Царьград!

— Мечта прекрасная, князь, но в эти годы ей не суждено сбыться, — возразил Кнорин. — Вы еще молоды, и у вас все еще впереди. Я даже готов выпить за первого губернатора Константиноиоля-Царьграда князя Владимира Петровича Жабинского!

— Спасибо, ваше превосходительство! — непритворно поклонился Жабинский.

Аполлон Сергеевич наполнил рюмки, и они отпили по большому глотку. Жабинский с почтением и любовью смотрел на Кнорина; он считал уже неприличным спорить с ним и разубеждать его. Лучше будет, если они останутся каждый при своем мнении. Но генерал еще раз мог удостовериться, как печется о славе и могуществе России его молодой друг, какими благородными помыслами занята его душа. Кнорин продолжал с улыбкой глядеть на своего молодого собеседника, находя образ его мыслей очень правильным и печалясь о том, что судьба лишила его такого дара — сына у него нет, а дочки это дочки, они не сохранят ни фамилии, ни гордой чести его рода. Наверное, господь бог награждает достойных сыновьями, а недостойных наказывает дочками! Тут же возразил себе: а разве генерал Петр Васильевич Жабинский был достойнее? Грешили-то небось вместе!..

— Ваше превосходительство, если для меня Константинополь все еще мечта, то вы уже успели побывать в этом прекрасном городе, — проговорил Жабинский, — Пусть не в качестве победителя, а гостя. Но вы его видели! Что можно сказать о нем?

— Повторить ваши слова, князь: прекрасный город! — ответил Аполлон Сергеевич, — Там все еще живет византийской историей, и каждого турка в нем видишь чужеродным телом.

— Иначе и быть Не может! — живо отозвался Жабинский.

— Изумительна бухта Золотой Рог, утопающая в зелени, овеваемая влажными и свежими ветрами, — продолжал Кнорин. — Я стоял на берегу бухты и представлял себе давние битвы. Печально, что победу в них одержали турки!

— А святая София? Вы, конечно, ее видели?

— Ни с чем несравнимый храм! Прекрасны Исаакиевский и Казанский соборы в Петербурге, чуден Василий Блаженный и древние храмы Кремля. Но святая София захватывает дух и своими размерами, и своими богатствами. Да и построена она почти полторы тысячи лет тому назад!

— Я еще буду в этом храме! — убежденно произнес Жабинский.

— Говорят, когда подъехал к новому храму император Юстиниан, — продолжал, словно подзадоривая, Кнорин, — он, строивший этот храм и знавший каждый его камень, не мог удержаться, чтобы не воскликнуть: «Благословен бог, избравший меня для такого дела! Соломон, я победил тебя!»

— Он и сейчас так же великолепен, как и прежде? — нетерпеливо спросил князь.

— Копечно, в меньшей мере, но он продолжает оставаться великолепным, — ответил Кнорин. — В прежние времена он был богаче. Престол его из чистого золота и тысяч драгоценных камней. Выполняли его самые искусные мастера. Прекрасной работы двери сделаны из кедрового дерева, украшены слоновой костью, янтарем и золоченым серебром. На алтарь было израсходовано сорок тысяч фунтов одного серебра.

— Какое богатство! — заметил Жабинский.

— Ночные службы являли собой необыкновенное зрелище: зажигалось сразу шесть тысяч золотых лампад.