Шипка - Курчавов Иван Федорович - Страница 126

Неужели их уже скоро освободят из этого добровольного плена? Вот попали, рассуждал сам с собой Шелонин, ни взад, ни вперед. Вперед — не те силы, чтобы сбить сулеймановские орды, а назад идти заказано, назад, в Габрово, можно прибыть разве что мертвому, чтобы не краснеть перед живыми.

А цепочки шли и шли. Интересно, в какой группе конных находится генерал? Может, вон в той, что остановилась на самой высокой точке? До вершины далеко, но Шелонин отчетливо видит, когда люди повернуты к нему лицом, а когда спиной. Небось и они видят сейчас эти ложементы, может, про себя говорят: пусть потерпят малую малость, скоро мы их вызволим!

Пора, давно пора… Сколько полегло здесь людей, защищая Шипку и гору Святого Николая! Тут каждый камень облит русской кровью, каждый аршин подержал на себе мертвые и израненные тела. Совсем недавно Иван перетаскивал убитых из мертвой зоны. Был среди них и Егор Неболюбов. Не отыскал его ШеЛонин: разве распознаешь погибшего в августе? Еще жалче Ивану Панаса Половинку: ни за что погиб человек! В бою умирать положено, а тут доконал мороз. И не одного Панага, не десять или двадцать, а тысячи и тысячи людей — не изнеженных, не избалованных теплом юга, а закаленных суровой природой севера. Приятель Бородина, командир роты из девяноста пятого Красноярского полка Костров, когда-то рассказывал, что у них больше половины солдат и унтер-офицеров — жители северных мест Псковской губернии. К этим местам относится и его Порховский уезд. Может, земляки были, может, кто-то до армии там жил — в Демянке или Корнилове, Подоклинье или Заклинье, Гнилицах или Лентеве? Наверняка были из этих мест! И замерзали тут, рядом с ним… А может, и хорошо, что не повидал он своих земляков? Какой толк, если нельзя им помочь? Вон про Панаса Половинку он знал, что тот рядом, а спасти его не мог. Погиб и ротный. Подпоручик Бородин плакал как дитя, когда узнал о гибели друга. В тот вечер Бородин проклинал всех, от главнокомандующего до воров-интендантов. Иван Даже прикрыл плотнее дверцу землянки, чтобы никто не услышал слова ротного: за такое могут сослать и в Сибирь, не посмотрят, что он офицер и дворянин.

А Елена?.. У Ивана комок подступает к горлу, когда он вспоминает ее — от первой встречи в Кишиневе до последней на Шипке. Как хотелось ему сказать, что любит он ее пуще себя!.. Не хватило смелости… Догадалась ли Елена о его чувствах или относилась к нему так хорошо просто как к русскому? Он ни с кем не делился своими сокровенными замыслами, а они у него были — на долгую жизнь. Он предложит Елене уехать в Россию. Это ничего, что его избенка хуже, чем у Елены в Габрове. С милым и в шалаше рай! Были бы любовь да согласие. К избенке он пристроит придел, натаскает бревен из господского леса: ночи осенью бывают темными, точь-в-точь как в Болгарии. Зимой он будет уходить, на заработки. И сытой будет Елена, и оденется она не хуже, а может, и лучше других — для нее он ничего не пожалеет! Так думал Иван все эти месяцы и не набрался храбрости сказать Хотя бы частицу того, что давно решил сам С собой.

В судьбу надо верить, убеждал себя Иван. Сколько раз жизнь его висела на волоске, а вот бог миловал. Царапать — царапало, а убивать — судьбой не дозволено! Елена тоже бывала под сильнейшим огнем: и когда доставляла воду в августе, и когда увозила раненых в сентябре. Доставалось ей в ноябре и декабре, свиста Пуль и осколков она понаслышалась. Уцелела. В этот несчастный день пули залетали редко, а снаряды рвались в час по одному. Но Елены не стало. На роду, знать, это было паписапо. Не стало Елены — и что-то оборвалось внутри…

Цепочкам на вершине не было конца, Они двигались на Имитлию, а может, и дальше. Почему же молчат турки? Испугались или растерялись? Не ожидали, что русские зайдут с той стороны и окажутся у них за спиной? Что же предпримут турки теперь? Ударят в бок этой цепочке или начнут покидать высоты, чтобы не оказаться отрезанными от главных сил?

Турки открыли частую стрельбу. Странно было. слышать эту пальбу и не улавливать визга пуль над собственной головой! Ни одной пули на Шипку и вершину Святого Николая, все — туда, на эту цепочку, растянувшуюся от Габрова почти до турецкой Имитлии. Цепочка мгновенно исчезла, будто свалилась под откос. Пальба загрохотала еще оглушительней: огонь повели и русские, заговорили и горные пушчонки. Иван не мог не порадоваться: турки, сунувшиеся было к цепочке на гребне вершины, стали отступать к своим укреплениям, а затем и побежали. Включились в дело и на Святом Николае. Ротный Бородин, только что вернувшийся из штаба, приказал занять позиции и поддержать огнем наступающую группу.

Но туркам теперь били с двух сторон. Далекое расстояние, особенно от вершины Святого Николая, не позволяло стрелять метко и с большой убойной силой, но турки уже не осмеливались покидать свои ложементы и только изредка высовывали головы из-за высокого бруствера.

— Так им. так! — крикнул, приходя в возбуждение, Бородин. — Им жарко, в этот лютый мороз им жарко! — повторил ротный. Он посмотрел на солдат, ждавших от него новой команды на очередной залп, но не подал команду, а сообщил новость: — Генерал Гурко перешел Балканы и продвигается вперед, занимая город за городом. Турки бегут в панике и почти без боя сдали Софию! Так им! Огонь.

— Так им! — повторил и Шелонин, нажимая на спусковой крючок. Он с любовыо глядел на ротного, словно подпоручик Бородин брал эти города и нагонял страх на турок. Бородин после гибели Елены стал ему как-то ближе, они как бы породнились с ним в горе.

— Наши имеют успехи и на Кавказе, — продолжал Бородин. — А перед нами пошел через горы Скобелев, смело пошел! Успешно продвигается вперед и князь Святополк-Мирский. Так им! Огонь!

Во время очередной паузы между залпами Шелонин успел спросить:

— Ваше благородие, а мы будем наступать?

Бородин взглянул на подчиненного. Ответил не сразу:

— Вряд ли: сил у нас мало. Да и позиции турок перед нами не те, чтобы их штурмовать. — Подумал, пососал пересохшие на морозе губы. — Впрочем, как Знать, это лишь мое мнение. Оно ничего не значит для большого начальства.

Весь день Бородин не покидал ложементов. Закутавшись в грязную, местами прожженную, а кое-где порванную осколками и шрапнелью короткую болгарскую шубу, он глядел в задымленную выстрелами даль и сообщал солдатам, что происходит перед их глазами. Они были рады, что наши идут вперед. А когда подпоручик сказал, что, по его наблюдениям, турки сдали Имитлию без боя и что наверняка основные силы скобелевского отряда спустились с гор, солдаты не выдержали и заорали «ура». Закричали так сильно, как не кричали пятого сентября, когда был отражен сумасшедший турецкий штурм.

II

Может быть, кто-то и знал, куда и зачем направляются войска, в какой час и какими силами они начнут действовать, какой отпор можно ожидать от таборов Сулейман-паши и Вес-сель-паши, но что касается подпоручика Игната Суровова, то обо всем этом он имел очень малое представление. Спустившись со своей ротой в Имитлию, он еще долго бегал за башибузуками, пока не выбился из сил окончательно и не прилег в крайнем домишке, окна которого были разбиты, а пол усыпан осколками всякой посуды: турки, убегая из деревни, не желали оставлять свое добро русским или болгарам.

Подняла его своим призывным стоном труба сигналиста. Игнат быстро вскочил и, протирая слипшиеся глаза, выскользнул на улицу. Горнист продолжал играть сбор. Подпоручик распорядился созвать роту, схватил ружье Пибоди, отнятое вчера у турок, и стал поджидать своих подчиненных, сбегавшихся на середину улицы. Прискакал ординарец командира полка, протянул помятую бумажку с наспех нацарапанными каракулями. В ней сообщалось, что турки намерены атаковать передовую группу отряда, и приказывалось выдвинуться из Имитлии, чтобы ударить противнику во фланг.

Рота у Суровова обстрелянная, к бою ел не привыкать. Подпоручик пояснил, каким порядком нужно будет выступать из селения, когда и с какого расстояния открывать продольный огонь по ложементам противника, что делать, если турки не примут боя и станут отступать, и как действовать, если турки сами перейдут в атаку или попытаются обойти атакующих.