Шипка - Курчавов Иван Федорович - Страница 52

Гурко встал со скамейки и стал ходить по длинной комнате, изредка поглядывая то в окно, то на Скобелева, который что-то чертил на небольшом листке бумаги.

— Михаил Дмитриевич, план мой таков, — начал Гурко, отмерив в комнате не одну сотню шагов. — Для преодоления Балкан мы избираем Хаинкиойский проход и движемся через Присово, Планово, Войнежу, Райковцы и Паровцы. Этим путем мы выходим в долину Гунджи.

— Всеми силами Передового отряда? — уточнил Скобелев.

— Исключая тридцатый Донской полк, которому будут приданы два орудия. Они поведут демонстративную атаку с фронта, чтобы отвлечь турок к востоку и дать мне возможность выполнить главную задачу.

— А я набросал свой вариант, — сказал Скобелев, поворачивая к Гурко испещренные листки. — В общих чертах он схож. Но если мне будет позволено высказать свое мнение…

— Прошу, прошу, — выразил готовность Гурко.

— Со стороны Габрова я провел бы не демонстративную атаку, а тоже наносил бы удар, пусть и не главный, — продолжал Скобелев. — На войне всякое бывает: иногда вспомогательный удар перерастает в главный… Из двух шансов легче быть удачным одному, чем из одного.

— Мой план не окончательный, — пояснил Гурко. — Что-то мы уточним сами, что-то нам подскажет главнокомандующий. Чем больше голов, тем больше умов. Не так ли?

— Да будет мне прощена дерзость: не всегда так. Много глупых голов не заменят и одной умной, Иосиф Владимирович!

— Да, это так, — согласился Гурко.

— Что же получу я, ваше превосходительство?

— Для такой головы дело будет, — уклончиво ответил Гурко.

— А все же?

— Какой-то из отрядов я поручу вам. В тылу Скобелев-младший не останется.

Теперь они поменялись местами: Гурко присел на край скамейки, а Скобелев стал ходить, энергично разрубая воздух ладонью. Речь его становилась быстрой и пылкой.

— Я рад, ваше превосходительство, что попал в Передовой отряд. Это же ве-ли-ко-лепно! Мы перейдем Балканы, и никакой паша нас не остановит! А за Балканами у нас один путь: на Константинополь! Как-то я поклялся своему священнику, который крестил меня и благословил, что смогу умереть спокойно только тогда, когда освобожу братьев болгар и заменю полумесяц на святой Софии православным крестом!

— Не торопитесь умирать, Михаил Дмитриевич, — с улыбкой остановил его Гурко, — Вам чуть больше тридцати, а болгар мы освободим через месяц-другой. Бог даст, к осени будем в Константинополе.

— Я сказал на тот случай, что не умру спокойно, пока не освобожу болгар и не подниму крест на святой Софии в Царь-граде, — повторил Скобелев. — А пожить-то еще надо, этот свет ко мне милостив!

— Вы, Михаил Дмитриевич, большой жизнелюб! — заметил Гурко.

— Вы правы! — признался Скобелев, — Хотя на жизнь и не цепляюсь. От пуль не бегаю, от осколков не прячусь.

— Пуля-то, сударь, как известно, первым отыскивает труса, а уж потом и героя, — как бы заключил Гурко, — Что ж, для каждого героя в Передовом отряде всегда будут вакансии.

II

Все в это утро радовало подпоручика Кострова: и то, что он снова в походе, и выступавшие на горизонте Балканы, и свежесть раннего утра, и приветливые лица болгар, провожавших в трудную дорогу улыбками, крестным знамением и добрыми словами. Добрых слов он понаслышался на всем пути от Систова, где несколько дней пролежал после ранения, до Тырнова. Благодарственный колокольный звон в Тырнове запомнил на всю жизнь. И слова со слезами радости на глазах: «Добре дошли!» Что означало по-болгарски: «Добро пожаловать!»

В целом-то Костров считает, что язык болгарский так похож на русский, что понять его совсем нетрудно. Многие болгарские слова пишутся и произносятся точь-в-точь, как и русские, а если и есть разница, то она совершенно незначительна. Толмач, то бишь переводчик, считает Костров, явно не потребуется: малко — мало, бедничко — бедненько, безвлас — безволосый, девойка — девушка, любимка — любимица. глупак — дурак, похабен — испорченный… Да кто тут не поймет! Костров смеялся до слез, когда услышал, что болгарское «бабупшерница» nepet, водится по-русски как «старая карга» и «хрычовка». Конечно, он знал, что есть и такие слова, которые далеки от русских, но его больше всего интересовало сходство, роднящее два народа. Даже в одежде он находил много общего. Если бы. ему поручили подготовить проект устройства Болгарии на будущее, возможно, он назвал бы ее великим княжеством Болгарским, чтобы возвысить ее по достоинству. А кто потом отважится напасть на великое княжество Болгарское, союзное великой России?

По мере продвижения вперед дорога становилась все более крутой и узкой. Костров смотрел на подступающие Балканы и думал о том, что это только начало. Впереди еще много трудностей. по они их преодолеют: иначе зачем же посылали сюда крупные силы?

Солдаты уже поснимали кепи и шли обливаясь потом. Они успели сильно загореть и пропылиться. Панас Половинка, прибывший в роту вчера из госпиталя, явно устал и дышит трудно: не окреп еще после ранения. «Нет, его нельзя посылать к артиллеристам, пусть он несет себя самого, для него и этого достаточно!» — решил Костров. Он пропускал перед собой бредущую роту, цепким взглядом отбирал солдат посильнее и приказывал им выйти из строя. Когда их набралось с десяток, он поднял руку, призывая к вниманию.

— Ребята, будем помогать артиллеристам тащить горные орудия! — объявил Костров.

— У них же есть кони, — возразил кто-то глухо и робко.

— Кони не умеют думать, — вполне серьезно ответил Костров. — А тут без человеческой головы, без его рук не обойдешься!

Он приказал роте не торопиться, держаться поближе к артиллеристам, чтобы в любой момент прийти им на помощь и не позволить орудиям скатиться в пропасть, мимо которой предстояло идти долго, неизвестно сколько часов.

Костров подошел к обрыву и глянул вниз. Сердце у него сразу же замерло — так бывает при полете на качелях. Зияла мрачная пропасть — глубокая, сырая и промозглая. Стоит поскользнуться — и нет на свете подпоручика Кострова! Разве что соберут кости, чтобы предать земле по христианскому обычаю. Да и кто полезет в эту преисподнюю, чтобы собирать кости подпоручика и рисковать собственной жизнью? А справа громоздится отвесная скала, уходящая чуть ли не в поднебесье. К ней причудливо прилепились камни величиной с двухэтажный дом. И как они только держатся? А если сорвутся, что тогда останется от роты подпоручика Кострова?

Солдаты впряглись в лямки. Они натянулись, как тугая тетива. Горное орудие упрямо скользило к зловещей пропасти, куда вел отлогий и опасный скат. Лошади едва тащили, упираясь, падая, готовые порвать постромки: они дышали тяжело и с храпом, бока их то раздувались, то подбирались, вырисовывая упругие ребра; с удил и ляжек кокей непрерывно стекала желтая разогретая пена.

— Раз, два, три — бери! — послышались солдатские голоса, когда орудие с еще большим нажимом заскользило к обрыву.

Костров мгновенно сообразил, что на этот раз пушку не удержать, что решение надо принимать очень быстро, иначе под откос пойдут не только кони, но и люди.

— Снять лямкй! — властно крикнул он. — Взять лямки в руки! Рота, на помощь!

Но рота не успела прийти на выручку. Орудие, скатив мелкие камни, повисло над пропастью. Какой-то миг оно висело над этой страшной бездной, словно не решаясь упасть, но этот миг был кратким — пушка будто нырнула и загрохотала там, уже где-то внизу. Все это произошло так быстро, что артиллеристы не смогли обрубить постромки, и кони ношли вслед за орудиями. Одна лошадь все же успела заржать — громко, испуганно, пронзительно, но слишком коротко.

Панас Половинка испуганно посмотрел в ущелье и стал неистово креститься…

— Ты что это? — спросил у него конопатый солдат. — Аль за упокой лошадиной души? Души у коня нет, Панас.

— Все одно божья тварь, — смиренно ответил Панас, — Жалко.

Костров распорядился, чтобы солдаты обождали следующие орудия и ни в коем случае не впрягались в лямки, а держали их в руках, не один, как прежде, а три-четыре человека. Путь впереди еще трудней, а пушки будут нужны для дела — без них нелегко управиться с противником.