Шипка - Курчавов Иван Федорович - Страница 84

— Сложный человек наш военный министр! — откликнулся князь.

Жабинский оглядел апартаменты Аполлона Сергеевича и подумал, что для военного времени генерал живет сносно, даже прилично: уютно, тепло, светло. Длинные скамейки вдоль стен застланы коврами, на обеденном столе цветы, сочные яблоки, сливы, спелый виноград. А в другой комнате — покои, где можно хорошо отдохнуть. Не то что под этой злополучной Плевной, где даже государь император и его брат ютятся в жалких лачугах.

— А что думаете о Плевне вы, ваше превосходительство? Как долго мы будем топтать там грязь и проливать свою кровь? — спросил Жабинский.

— Государь намерен пригласить под Плевну генерал-адъютанта Эдуарда Ивановича Тотлебена, — ответил Кнорин, — Герой Севастополя может стать и героем Плевны. Но в том случае, если государь примет предложение графа Милютина и не прикажет отводить войска за Дунай.

— Если бы император соизволил спросить мое мнение, я ответил бы, что русская армия должна остаться по эту сторону Дуная, — медленно проговорил майор.

— Вероятно, мнение графа Милютина и князя Жабинского восторжествует. — Кнорин покровительственно улыбнулся. — Нельзя принять другое решение, никак нельзя! — Лицо его тотчас стало торжественпо-суровым. — России мы еще можем объяснить, что отводим армию за Дунай для приведения ее в порядок и подготовки к новому наступлению. А что скажет премьер Дизраэли? Велеслей не один в нашей армии! В Англии знают все, и их не обманешь. Они объявят, что Россия потерпела катастрофическое поражение и оправится не скоро. Так оно и есть, князь. Стоит подумать, что все надо начинать сначала, гнать сюда войска, готовить переправу через Дунай, переходить Балканы и укрепляться на прежних рубежах — у меня волосы становятся дыбом! — Аполлон Сергеевич действительно потрогал свои седые волосы, словно желая убедиться, не поднялись ли они, — Нет, не обманем мы и Россию! После таких потерь — и вернуться ни с чем? Лучше понести еще большие потери, чем с позором уходить за Дунай!

— Присоединяюсь к каждому слову вашего превосходительства! — воскликнул Жабинский. Он покрутил тонкие кончики своих темных усов, улыбнулся. — Как вы сказали: теперь святого Георгия четвертой и третьей степени и полковничий мундир? По ту сторону Дуная все это получишь не так скоро!

Генерал открыл темный шкафчик, неприметно стоявший в правом углу, достал бутылку, две хрустальные рюмки. Открыл бутылку и разлил вино.

— За скорейшее осуществление мечты князя Жабинского! — произнес он с улыбкой.

— Благодарю, ваше превосходительство! — Жабинский привстал. — Но к этому пожеланию я хотел бы присовокупить и свое, самое искреннее и сердечное: я от души желаю, чтобы на достойные плечи вашего превосходительства легли генерал-адъютантские эполеты и грудь ваша украсилась бы аксельбантами и орденом святого Георгия еще одной степени. Будь моя воля, на груди вашей, ваше превосходительство, стали бы сверкать и Андрей Первозванный, и Александр Невский, ах, какие это прекрасные ордена!

— За любую милость монарха! — остановил Жабинского Аполлон Сергеевич. — Все, что изволит возложить его высокая рука, священно, почетно и очень приятно, мой милый князь!

— О да, ваше превосходительство! — восторженно воскликнул Жабинский.

Они выпили. Повеселевший князь заговорил первым.

— Ваше превосходительство, мне интересно было услышать все, что вы сказали о графе Милютине. Но я хотел бы лучше понять и генерала Скобелева со всеми его чудачествами. Кто он такой? Среди солдат бытует мнение, что Скобелевы из мужиков и потому называют Михаила Дмитриевича мужицким генералом. Неужели у нас мужик мог стать генералом?!

— Их род вышел из дворян-однодворцев, — медленно начал Кнорин. — Про таких дворян сложены меткие пословицы: сам пашет, сам орет, сам и денежки берет; тащил черт однодворцев в коробе, да рассыпал под гору.

— Выходит, для солдатских разговоров есть веские основания? — спросил Жабинский.

— Все-таки Скобелевы и землю свою имели, и крепостные у них были, — ответил Кнорин. — Их слава началась с Ивана Никитича Кобелева, такую носили они раньше фамилию. Это и был дед нашего Михаила Дмитриевича. На военную службу он пошел охотником. Чтобы завоевать свое место под солнцем, надо было отличиться. И он отличился в трудном суворовском походе. Позднее, в сражениях с Наполеоном, он потерял левую руку и два с половиной пальца на правой. На Бородинском поле прослыл сказочным витязем: весь полк полег тогда на редутах, а он со знаменщиком, барабанщиком да пятью солдатами еще долго отбивался от разъяренных французов. — Кнорин улыбнулся, — Все это видел Наполеон. Приказал доставить русских живыми. А потом распорядился построить свои войска, пройти мпмо русских героев со знаменами и музыкой и отдать им высокие воинские почести. При всех снял свой орден Почетного легиона и прикрепил к груди Кобелева. Наш царь тоже не остался в долгу и повелел прибавить к фамилии букву «с». Так появился род Скобелевых.

— Любопытно! — не удержался Жабинский.

— В конце жизни Иван Никитич был комендантом Петропавловской крепости, имел чин генерал-лейтенанта, — продолжал Кнорин. — На смертном одре его навестил государь — император Николай Павлович. Высказал Скобелев два самых заветных желания: похоронить его в ограде собора и положить головой к ногам императора Петра Великого и… даровать крестьянам землю.

— Что же ответил ему государь? — спросил князь.

— Первую просьбу уважил, а за вторую выругал. Не посмотрел, что комендант доживает свои последние часы — вывел его из себя сумасбродный старик!

— Может, у них. у Скобелевых, в крови эта любовь к мужику и неприязнь к высшему свету? — высказал предположение князь.

— Далеко не так, — возразил Кнорин. — Михаил Дмитриевич полагает, что действовать надо иначе, что окружение государя императора не в состоянии вести успешную завоеватедь-скую политику и вряд ли оно сможет расширить пределы матушки-России. Он за более тонкую, гибкую и смелую политику. Ему нретит засилье немцев в наших штабах и при дворе: он презирает политиканов Англии, Австрии и Германии — это тоже отвечает настроениям определенных кругов России. Личной храбрости от него также не отнимешь. И уважения к солдату. Он считает, что все решает солдат и потому серая скотинка должна иметь сносные условия жизни как в мирное время, так и на войне.

— Солдата он хорошо понял, — согласился Жабинский.

— Бог с ним, со Скобелевым и его выходками, — тихо проронил Кнорин и с улыбкой взглянул на князя. — У нас есть свои мечты, вот и будем о них думать. Недавно я имел беседу с очень влиятельным лицом и приятным человеком, — доверительно сообщил Аполлон Сергеевич. — Он пообещал держать вас на примете. Скоро, как я смею надеяться, вы будете служить в гвардейском гренадерском полку, который не обходят чинами и наградами.

Сообщение Аполлона Сергеевича не обрадовало князя: он успел насмотреться, чем обычно кончаются наступления всяких полков и дивизий — горой трупов и вереницей повозок, увозящих тяжелораненых. Куда лучше выполнять поручения высоких особ: и на виду, и не обойден вниманием, и меньше шансов угодить на тот свет или в госпиталь. Но в гвардейский гренадерский полк Жабинский просился сам — когда предполагал, что поход на Константинополь не будет трудным. Теперь же ничего не оставалось делать, как встать и поблагодарить генерала. Что князь и выполнил — с обворожительной улыбкой, сияя от восторга и счастья.

III

Книги о великих полководцах в библиотеке Жабинских имели самый потрепанный вид. Владимир зачитывался ими с детства. Он мог обстоятельно рассказать об известных походах Кира и Александра Македонского, победах и поражениях Наполеона. Что касается походов Суворова, Кутузова и Румянцева, то он мог не только назвать дату каждого сражения, но и припомнить такие детали, о которых мало кто знает. Например, меткие слова, произнесенные полководцем перед боем или в бою.

Жабинского привлекали не только книги о великих полководцах. Ему нравились толстовские рассказы о защите Севастополя, а «Войной и миром» он зачитывался, считая своим любимым героем Андрея Болконского.