Шипка - Курчавов Иван Федорович - Страница 98

Из-за пригорка показались двое: гренадер из его роты и егерь. Только у егеря почему-то были закручены назад руки, а гренадер держал на руке бердан. Это заинтересовало подпоручика: гренадер — его подчиненный, почему же он так немилостив к своему брату егерю? Лишь на близком расстоянии он обнаружил, что егерь — вовсе не егерь, что на нем турецкие штаны и сапоги, а из кармана егерского сюртука торчит красная феска.

— Прятался, ваше благородие! — доложил солдат, — Я под пустыми ящиками ноги его увидел!

Суровову хотелось ударить мародера по лицу и бить его до тех пор, пока хватит сил. Но это показалось ему мелким, недостойным его офицерского звания. Тогда он схватил у солдата ружье и стал загонять патрон, приговаривая зло и хрипло:

— Я тебя сейчас! Ты у меня, сукин сын, будешь знать, как добивать и грабить раненых!

Он уже не глядел на турка, испытывая наслаждение от того, что совершит правый суд. Но турок бросился в ноги Суровову и стал целовать его грязные, не видевшие щетки сапоги, что-то бормоча по-своему. Суровов не понимал его. Отчаявшись, турок стал перебирать свои пальцы, начиная от мизинца и кончая большим. Наконец, придя уже в полное отчаяние, он заревел надрывно и неприятно, совсем не по-мужски. Он голосил тоскливо и снова что-то показывал, держа ладонь рядом с землей и постепенно поднимая ее, пока не дошел до подбог родка.

— Дети у него, ваше благородие, — догадался солдат, — Восемь. Самый маленький еще ползает, а самый большой ему по плечо!

Патрон уже был в канале ствола, но стрелять Суровов не спешил.

— Кто это сделал? — зло спросил он, показывая на поляну. Турок ничего не понял и продолжал рыдать громко и испуганно. Тогда, где жестом, а где мимикой, Игнат показал, как турки рубили русским головы, руки, ноги, как вытряхивали их из сюртуков и надевали эту одежду на себя. В том числе и он, вымаливающий сейчас прощение.

— Башибузук! — закричал насмерть перепуганный турок. И повторив все жесты Суровова, завопил оглушительно: — Башибузук! Бандит башибузук! — Показал на сюртук, дав понять, что русского тоже раздел не он, а этот проклятый башибузук. Поспешно, но очень осторожно снял с себя чужую одежду и положил рядом. Поднял руки, вспомнил аллаха, опять показал на пальцах, сколько у него детей и какие они еще маленькие, ткнулся лицом в землю и уже не поднимал головы.

Пыл Суровова остудил спокойный голос солдата:

— Ваше благородие, пленный, он, может, и не виноват, может, и взаправду башибузук это сделал!

— Веди! — прикрикнул на солдата Суровов, злясь и на него, что он полез со своей жалостью, и на себя, что не прикончил турка сразу, а позволил смягчить сердце.

В полдень Суровов вернулся на эту поляну во главе похоронной команды: видно, художник успел кому-то сказать и начальство отдало распоряжение. Прибыли и полковые лекари, чтобы сделать заключение об убитых и замученных. С их помощью Суровов стал разбираться, кто был убит пулей или шрапнелью, а кто достался врагу живым и потом испытал страшнейшие муки. Были и полуобгоревшие: турки начали жечь, да не успели — помешала артиллерийская канонада и поспешная капитуляция.

Хоронили павших и замученных в больших могилах, застланных сухой и чистой соломой.

Под вечер на поляне снова появился художник. Он что-то чертил в своем блокноте, окидывая взглядом долину, свежие могилы и недалекий Телиш. Положил блокнот в карман и быстро зашагал к гренадерам. Понимая, как тем нелегко &ыло предавать земле останки своих товарищей, сказал:

— Пусть спят вечным сном, они свое дело свершили. И они, павшие, и вы, живые. Знаете ли вы, что сделано в эти дни? Плевна отрезана, Осман сидит в ней, как мышь в капкане. Болгария и Россия никогда не забудут этого подвига. Будут помнить и Плевну, и Горный Дубняк, и Телиш, и Шипку, и Эски-Загру — все будут помнить. И всегда!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

В Плевну Йордан Минчев пробрался после второго неудачного штурма. Турки не уставали хвалиться своими победами, преувеличивая их, называя фантастические цифры потерь у противника. Порой можно было подумать, что под Плевной одержана решающая победа и что владениям османской Турции уже ничто не угрожает.

Находились и трезвые головы, утверждавшие, что армия, которая не воспользовалась своей удачей и не развила успех, по существу, проиграла сражение. Отказавшись от преследования русских после удачной обороны Плевны, турецкая армия совершила непоправимую ошибку, которая пагубно скажется на результатах войны в целом.

Йордан Минчев, человек сведущий, понимал это. Понимал он и другое: бои предстоят жестокие, русские будут еще наступать, и наступать решительно, чтобы реабилитировать себя за две неудачи под Плевной, а турки, ободренные своими удачами, приложат все силы, чтобы удержаться на выгодных рубежах и не позволить русским продвинуться вперед.

Для соглядатая настала новая и трудная страда.

Йордан Минчев старался выведать все, что только можно, сознавая, что каждое его наблюдение и каждый факт будут помогать делу, ради которого принесены такие жертвы. Он терпеливо выслеживал турок, проверял и перепроверял данные, которые получал от своих соотечественников или не в меру болтливых солдат и офицеров. Постепенно он сумел выяснить, что турки особенно укрепляют северную и восточную части Плевны и что плевненский гарнизон составляет сорок одну тысячу человек. Узнал он и о прибытии подкреплений — полутора тысяч арнаутов во главе с Таир-Омер-пашой и еще трех отлично вооруженных отрядов.

О противнике все должно быть интересно русским — этим правилом и руководствовался Йордан Минчев в Плевне.

Он страстно хотел, чтобы третий штурм принес успех, и помогал ему, как мог. В ночное время он вместе с другими болгарами поджигал стога сена и хлебные скирды возле города и у Каялы-дере, чтобы русские могли видеть все, что творится у врага. Он не боялся попасть в руки распалившихся турок, снарядивших на поиски смельчаков отпетых башибузуков. Погибать — так погибать при добром деле, исполняя свой долг перед отчизной и народом!

Не его вина, что и третий штурм Плевны окончился неудачей, еще более худшей, чем два предыдущих.

Но мириться с этим не хотелось. А что делать?

Минчев с еще большим энтузиазмом стал продолжать свою опасную работу. Ему хотелось перегрызть горло каждому тур-, ку, а он улыбался и подобострастно превозносил их победы, хвалил непобедимого Осман-пашу.

У него было много помощников: чуть ли не каждый житель Плевны согласился бы выполнять его рискованные задания. Люди выходили в поле под видом пастухов, пасли свое стадо до поры до времени, выбирали подходящую минуту и бежали к русским. Случалось, их преследовали и даже убивали, но находились новые смельчаки и отправлялись в свой нелегкий и опасный вояж.

Турки быстро узнали о прибытии под Плевну генерала Тотлебена. Они опасались, как бы этот знаменитый участник обороны Севастополя не поставил их в положение осажденных.

Минчев догадывался, что к этому идет дело, — очередной связной доставил новое задание: подробно сообщить о состоянии плевненского гарнизона и наличии продовольствия, боеприпасов, одежды и обуви. Особенно интересовало русский штаб прибытие пополнения. Приход в Плевну начальника Орханий-ского округа Шефкет-паши обескуражил Минчева. Как же он мог пройти под носом у русских? И не один, а с огромными силами: пятнадцать таборов низама, восемь орудий, тысяча семьсот подвод с провизией, семьсот подвод с боеприпасами, пятьдесят подвод с медикаментами да еще около тысячи подвод с запасами галет, риса, фасоли, муки и масла. Прибыли и два полка кавалерии, фетхийский и сельмийский, последним командовал адъютант султана Казим-бей. Словно желая еще больше огорчить соглядатая, турки с упоением рассказывали, что на обратном пути Шефкет-паша изрядно поколотил и рассеял русский отряд, отбил пятнадцать тысяч баранов, пятьсот буйволов и табун лошадей. Скорее всего, турки опять преувеличивали свои успехи, но нечто подобное было: на второй день три тысячи баранов пылили по улицам Плевны — подарок Шефкет-паши Осман-паше.