Хождение к морям студёным - Бурлак Вадим Никласович - Страница 67

— Что это значит? — спросил я.

— Снова появится корабль с ледяными парусами, — тихо ответил Николай. — И снова мир переменится. Белый ворон будет плясать танец стерха, а почерневший стерх — каркать вороном. Жаркая луна станет пробуждать мертвых, а холодное солнце — отбирать тепло у земли. Облака будут падать с неба, едва появившись, а свет — возвращаться в свой источник. Погаснет Полярная звезда, и Арктика навсегда замкнется от человека… Есть ад огненный, а есть — ледяной. И корабль с ледяными парусами — его посланник.

Старик вдруг умолк. По его отрешенному взгляду я понял: докучать ему сейчас вопросами бесполезно. Все равно не ответит.

До чего же трудно бывает с ним общаться! Скажет что-нибудь эдакое, загадочное, таинственное — и словно споткнется на полуслове. Замкнется, уйдет куда-то в неизвестное своими мыслями, а ты ломай голову: какой смысл кроется в его словах?..

Николай снова кивнул мне: — Еще глотни!

Порошок Кэрэ-Утуйду успел раствориться в «вещей воде», и лишь несколько мельчайших крупинок осели на дне чаши. Они теперь не темного цвета, а золотистого. Их сияние начинает слепить глаза, но я все-таки вижу очертания рыжего мамонта.

Могучий Кугас-Сыыр возвышается над рекой и призывно трубит своим сородичам на другом берегу Лены.

Это его остров — место печали, одиночества, гибели. Единственная его земля. По другой он ходил лишь детенышем.

Ветры в устье Лены — сильные, буйные, хлесткие. Они преобразуют берега, очертания островов, конфигурации скал. Миллионы песчинок вздымаются ветрами, разносятся над рекой, чтобы потом опуститься и образовать новые отмели и наносы.

Когда-то остров-гора был соединен с ленским берегом болотистым перешейком. Проходили века, тысячелетия, менялся облик дельты реки, все уже становился перешеек.

Местные охотники за мамонтами умели загонять гигантских ископаемых на этот заболоченный участок. Животные проваливались и вязли в жидкой грязи, становились беспомощными, и тогда охотники легко расправлялись с ними.

Однажды, когда перешеек сделался совсем узким, сюда загнали мамонтиху с детенышем.

Мать-исполинша яростно сопротивлялась до тех пор, пока ее малыш не прошел гиблое, топкое место и не достиг твердого подножия горы.

Последний раз горестно протрубила она детенышу и пала под ударами копьев и топоров.

Охотники почему-то не тронули мамонтенка. Вскоре потоки воды прорвали перешеек. Река поглотила болотистый берег, и малыш стал островитянином.

В те времена остров покрывался сочной зеленью, и голодная смерть не грозила ему. Не было там ни врагов, ни сородичей. Сытое одиночество…

Среди племени, что жило в низовье Лены, прошел слух, будто рыжий мамонтенок приносит удачу в охоте.

Нередко на его громкие призывы на болотистый берег приходили мамонты… и, завязнув в трясине, гибли от рук охотников.

Он, конечно, не понимал, что являлся невольной причиной смерти сородичей.

Люди не трогали мамонтенка и даже стали прикармливать. Отправляясь на охоту, они привозили в своих лодках на остров сочные побеги деревьев и коренья. А к зиме ему делали под снегом обильные запасы.

Песнь прощания, песнь смерти

Шли годы, мамонт рос, а его остров становился все меньше. Река наступала и отвоевывала землю. Шире и шире делался водный поток между островом и материковым берегом.

Повзрослевший одинокий зверь страдал.

Он видел, как вдали за рекой бродят его сородичи, но преодолеть водную преграду не мог.

Часто он поднимал хобот и трубил отчаянно и призывно, и мамонты на далеком берегу отзывались ему.

Наконец наступил момент, когда рыжий островитянин не смог сдержать тоску одиночества и ступил на неокрепший речной лед. Едва он сделал несколько шагов, как лед проломился.

Долго бился гигант за свою жизнь. Но остров не отпустил пленника.

Мамонт все больше погружался в ледяное месиво.

Испуганно голосили его сородичи на далеком берегу. Надрывно кричали гагары. Метались в небе растревоженные чайки. Не в силах помочь, а может, и не помышляя об этом, молчаливо наблюдали за гибелью исполина люди.

Слабел его могучий голос, наливались от отчаяния кровью глаза. Обессиленный, протрубил он в последний раз, так громко и обреченно, что, казалось, затрещал от этого звука прибрежный лед.

И люди, и мамонты, и птицы почувствовали: это песнь прощания, песнь смерти…

С годами, под воздействием ветров, остров-гора менял очертания и становился все более похожим на исполинского зверя, припавшего к воде.

Шаманы объявили своим соплеменникам: это дух рыжего мамонта слился с островом. Как и прежде, люди приезжали сюда с дарами, чтобы испросить удачного промысла.

Иногда последние в низовье Лены мамонты приходили на берег напротив острова и подолгу вглядывались в него. Потом немногочисленная стая поднимала хоботы и трубила долго и тревожно. Быть может, мамонты чуяли, что настало время теперь уже и их прощальной песни…

Тёплая Бабочка

В одном из номеров «Сибирского вестника», изданного в 1818 году в Санкт-Петербурге, упоминается этот остров и каменный шаманский знак на нем в виде столба…Сей столб поставлен на утесной скале, при самом впадении Лены в Ледовитое море. Бока его, имеющие ширины 1 аршин 8 вершков, обращены к четырем сторонам света. Он складен из плит, взятых в окрестностях его.

Высота столба простирается до трех аршин. Жители тамошнего края утверждают, что на сей скале было древнее шаманское жилище и что столб складен также некоторым шаманом над погребенною под ним его дочерью, убитою неприятелями во время войны.

Отец ее, находясь с нею и 70 человеками своих единоверцев в сражении со многим числом иноплеменных народов ламутов, или юкагиров, пришедших с устья реки Яны, был побежден, и некоторые из людей его побиты, другие спаслись бегством, в числе которых был также и сей шаман со своей дочерью шаманкой…»

— Когда это произошло? — спросил я у Николая.

— Точно сказать не могу, но, во всяком случае, за много лет до прихода русских на Лену, — ответил старик. — Издавна гуляла по тундре и тайге молва, что жил в те времена шаман, прозванный Хоодуот-Албын, по-русски значит Смельчак-хитрец. Он-то и собрал воинов — отбить нападение врагов на земли его племени. У него росла дочь Сылаас-Лыах — Теплая Бабочка.

Несмотря на свой юный возраст, многому научилась она у отца-шамана: людей лечила, предсказывала будущее, приваживала зверей. А еще поклонялась она духу рыжего мамонта.

Часто приезжала Сылаас-Лыах на остров-гору, привозила дары — коренья и травы, совершала тайные обряды. Говорили, будто она вырезала из огромного куска янтаря фигуру мамонта и спрятала ее где-то в горе на острове. А когда надо было изменить погоду, вызвать молнии или метели, сухую теплынь или радугу, шторм или штиль, — доставала янтарного мамонта, поднимала его на вершину горы, терла ладонями, плясала вокруг него и нашептывала одной ей ведомые слова. Потом снова прятала идола подальше от людей.

Заговоренная стрела

— Разве в этих местах есть янтарь? — удивился я.

Николай кивнул:

— Раньше его очень много находили в песках Оленекского залива и на берегах Быковской протоки. Старики называли янтарь «морским ладаном». Сылаас-Лыах собирала его для изготовления лекарств и амулетов. Она была большой мастерицей вырезать фигурки животных. Не зря ее янтарного мамонта люди искали многие годы. Да так и не нашли. Когда пришельцы разгромили воинов Хоо-дуот-Албына, дочь шамана подсказала, что надо бежать на остров Рыжего мамонта.

Оставшиеся в живых воины во главе с шаманом прыгнули в свои берестяные лодочки и направили их к острову. Пришельцы стали метать в них с берега стрелы. Маленькая шаманка плыла в первой лодке. Велела она своему гребцу помедлить, а сама поднялась в полный рост. Тут же все стрелы пришельцев нацелились в нее. Взметнула вверх руки Сылаас-Лыах — будто начертила в воздухе невидимый круг. И все пущенные в нее стрелы, долетев до этого круга, бессильно упали в воду. Сколько ни стреляли с берега, ни одна стрела не навредила маленькой шаманке.