Длинные уши в траве. История косули Рыжки - Кршенек Иржи - Страница 33

Через минуту мы брели по снегу к верхней кормушке над скалами, где косули всегда находят что-нибудь поесть, потому что с другой стороны к этой кормушке можно подъехать на тракторе. Чем дальше мы углублялись в лес, тем больше обнаруживали следов косуль и зайцев, у нашей Ивчи весь нос был в снегу — она то и дело опускалась на колени и исследовала каждый звериный след.

— Здесь прошла наша Рыжка, — убеждала она нас. — Это ее копытца.

Мы остановились передохнуть на самом гребне. С этого места хорошо была видна вся долина, засыпанная снегом, под которым исчезла и гладь реки. Только шум плотины доносился сюда, слышно было, как она поет, а все вокруг было чистым, холодным и спокойным, и мне почудилось, что я гляжу на все это сквозь осколок льда.

Мы подошли к кормушке и убедились, что охотники не забывают зверушек. В кормушке было полно сена, в выдолбленном деревянном корытце блестели куски соли, а под яслями краснели обгрызанные яблоки. Повсюду было полно всевозможных следов, заячьих и косулиных катушек, и стебельки сена лежали на снегу.

— Вот видишь, Ивча, — сказал папка. — Голодная Рыжка или не голодная?

— Но ведь у нас сено лучше, — откликнулась Ивча. — И рябина, и шиповник. А еще я взяла три морковки.

И она стала вытаскивать из карманов одну морковку за другой.

— Ах ты, хитрюшка! — рассмеялась мама. — Надеюсь, хоть одну морковку ты оставила мне для супа?

Мы приготовили косулям большое угощение, и нам очень не хотелось уходить из леса.

— Пап, — позвала Ивча. — А Рыжка узнает, что это от нас?

— Обязательно, — ответил папка. — Узнает и скажет косулям: вот эту рябину и шиповник насушила для нас Ивча. Это моя подружка, она живет у реки; когда я была маленькой и больной и ноги мне не служили, она вставала каждый день очень рано и рвала для меня самую сочную травку.

Ивча внимательно выслушала и сказала:

— И еще листья. И одуванчики. И розы я ей тоже носила.

— Вот видишь. Я про это совсем забыл. Естественно.

Мама вздохнула:

— Интересно, очнутся ли после этого розы на будущий год.

А Ивча снова оглядела следы вокруг кормушки.

— Ганка, поди-ка сюда, — позвала она. — Смотри, здесь наверняка была Рыжка. Пришла, подергала сена, но оно ей не понравилось, потому что оно не наше.

— Может, Рыжка и проходила здесь, — подтвердила мама. — Поглядите на следы. Они ведут вниз, к скалам.

— Ты что, мама, она так никогда не ходит. У нее не такой длинный шаг, — возразила я. — Когда она шла, то, скорее, подпрыгивала.

А папка опять стал искать сигареты, которые нарочно оставил дома, и, не найдя их, сказал:

— Не это главное. Главное, что на свете теперь одним косулиным следом больше.

Вечером мы подожгли в камине кучу грабовых полешек, которые горят тихим голубым пламенем, и стали смотреть на языки; это намного интересней, чем телевизор.

Вот так мы сидели и слушали, как тикают наши страшные часы, но я знала, что все мы только и ждем, чтобы вскочить и выбежать, если случайно на дворе раздастся Рыжкино посвистывание. Но ничего не раздавалось. Лишь в камине трещали поленья, и в эти звуки вплеталось ворчание часов.

Я вышла в заднюю дверь, которая ведет в лес, закрыла ее, и мое лицо тут же облизало дыхание холодного ветра, что стелился по земле и увлекал за собой снежинки.

Вдруг позади меня оказалась Ивча. Она прижалась ко мне и шепнула:

— Нет ее? Не видишь?

— Нет.

— И не слышишь?

— Только ветер слышу, — ответила я.

— И я, — прошептала Ивча. — Знаешь, давай скажем что-нибудь ветру, пускай он передаст наши слова Рыжке, давай?

— Ну, скажи что-нибудь.

— А что сказать?

— Что хочешь. Что мы здесь стоим и шлем привет Рыжке и вообще всем косулям.

— Ладно. Так. Ветер… Рыжка… привет. Мы с Ганкой стоим здесь и посылаем привет тебе и твоим подружкам. Если ты не приходила к кормушке сегодня, ступай туда рано утром, мы принесли тебе разные… разные вещи. И морковку. Еще тебе шлют привет бабушка и дядюшка, они уехали домой, потому что дядюшка не переносит холода и у него ревматизм от спорта, от телевизора и от рыбалки. А мама с папкой сидят у камина, твою розовую миску я спрятала, кланяется тебе Пипша, у него трое птенцов, еще кланяются поползни и синицы, что все время у нас…

Ивча шептала все, что хотела сказать Рыжке, а ветер подхватывал ее слова и уносил в лес.

И в эту минуту я тоже вроде стала совсем маленькой. Я верила и до сих пор верю, что Рыжка слышала нас, слышали и другие зверушки, что живут в лесу, — косули, зайцы, дикие кролики, черные и рыжие белки, муравьи, всякие бессловесные твари, которые пусть иногда, но все-таки нуждаются в том, чтобы человек помог им, если им плохо, подал им руку и сказал: «Зверек, встань и живи».

Я верила, что ветер все сделает как надо. Ветер, который рождается высоко в кронах деревьев, летит над лесами и косогорами и затихает где-то далеко, в опустелых и заснеженных полях…

Я часто думаю о том, где лежит таинственная грань понимания между человеком и бессловесной тварью… Сквозь какой изначальный рай в сиянии давних дней пробегала стежка, по которой их сердца навещали друг друга?.. Однажды в некой музыке без слов проснется их заглохшее воспоминание, и зверек вглядится в лицо человека с ласковым доверием, а человек посмотрит ему в глаза с любовью и трепетом. Словно встретятся два приятеля в масках и с трудом узнают друг друга…