А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.5 - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 116

— Тонко, — сказал Феофил. — Очень тонко. Конечно, после Фарфуркиса останется эта его философия факта?

— Нет, — сказала коза, усмехаясь. — То есть философия, конечно, останется, только Фарфуркис тут ни при чем. Это не он ее придумал. Он вообще ничего не придумал, кроме своей диссертации, так что останется от него только эта диссертация как образец работ подобного рода.

Феофил задумался.

— Правильно ли я понял, — сказал Фарфуркис, обращаясь к Феофилу, — что все кончено и мы можем теперь продолжить свои занятия?

— Нет еще, — ответил Феофил, очнувшись от задумчивости. — Я хотел бы задать несколько вопросов вот этому гражданину…

— Как?! — вскричал пораженный Фарфуркис. — Лавру Федотовичу?!

— Народ!… — проговорил Лавр Федотович, глядя куда-то в бинокль.

— Вопросы Лавру Федотовичу? — бормотал потрясенный Фарфуркис.

— Да, — подтвердила коза. — Вунюкову Лавру Федотовичу, год рождения…

— Все, — прошептал невидимый Эдик. — Энергии не хватает, этот Лавр — как бездонная бочка…

— Да что же это такое!! — возопил в отчаянии Фарфуркис. — Товарищи! Да куда же мы опять заехали? Ну что это такое? Неприлично же…

— Правильно, — сказал Хлебовводов, — не наше это дело. Пускай милиция разбирается.

— Грррм, — произнес Лавр Федотович. — Другие предложения есть? Вопросы к докладчику есть? Выражая общее мнение, предлагаю дело номер двадцать девять рационализировать в качестве необъясненного явления, представляющего интерес для Министерства пищевой промышленности и Министерства финансов. В целях первичной утилизации предлагаю дело номер двадцать девять под наименованием «Заколдун» передать в прокуратуру Тьмускорпионского района.

Я посмотрел на вершину холма. Лесник Феофил, тяжело опираясь на клюку, стоял на своем крылечке и из-под ладони озирал окрестности, коза бродила по огороду. Я, прощаясь, помахал им беретом. Горестный вздох невидимого Эдика прозвучал над моим ухом одновременно с тяжелым стуком Большой Круглой Печати.

ЭПИЛОГ

На другое утро, едва проснувшись, я тотчас почувствовал, как все горько и безнадежно. Эдик в одних трусах сидел за столом, подперев руками взлохмаченную голову, а перед ним, на листе газеты, поблескивали детали разобранного до винтика реморализатора. Сразу было видно, что Эдику тоже гадко и безнадежно.

Отшвырнув одеяло, я спустил ноги на пол, вытащил из кармана куртки сигарету и закурил. В других обстоятельствах этот нездоровый поступок вызвал бы немедленную и однозначную реакцию Эдика, не терпевшего расхлябанности и загрязненного воздуха. В других обстоятельствах я и сам бы не решился курить натощак при Эдике. Но сегодня нам было все равно. Мы были разгромлены, мы висели над пропастью.

Во-первых, мы не выспались. Это первое, как выразился бы Модест Матвеевич. До трех часов ночи мы угрюмо ворочались в постелях, подводя горькие итоги, открывали окна, закрывали окна, пили воду, а я даже кусал подушку.

Мало того, что мы оказались бессильны перед этими канализаторами. Это было бы еще ничего. В конце концов, нас никто никогда не учил, как с ними обращаться. Были мы еще жидковаты, да и зеленоваты, пожалуй.

Мало того, что все надежды получить хотя бы наш Черный Ящик и нашего Говоруна развеялись в дым после вчерашней исторической беседы у подъезда гостиницы. В конце концов, противник обладал таким мощным оружием, как Большая Круглая Печать, и нам нечего было ей противопоставить.

Но речь теперь шла о всей нашей дальнейшей судьбе.

Исторический разговор у подъезда происходил примерно так. Едва я подогнал запыленную машину к гостинице, как на крыльце возник из ничего непривычно суровый Эдик.

Э д и к. Простите, Лавр Федотович, не можете ли вы уделить мне несколько минут?

Л а в р Ф е д о т о в и ч (сопит, облизывает комариные волдыри на руке, ждет, пока ему откроют дверцу машины).

Х л е б о в в о д о в (сварливо). Прием окончен.

Э д и к (сдвигая брови). Я хотел выяснить, когда будут исполнены наши заявки.

Л а в р Ф е д о т о в и ч (Фарфуркису). Пиво — это от слова «пить».

Х л е б о в в о д о в (ревниво). Точно так! Народ любит пиво.

В с е (лезут из машины).

К о м е н д а н т (Эдику). Да вы не волнуйтесь, в следующем же году рассмотрим ваши заявочки…

Э д и к (внезапно осатанев). Я требую прекратить волокиту! (Встает в дверях, мешая пройти.)

Л а в р Ф е д о т о в и ч. Грррм… Затруднение? Товарищ Хлебовводов, устраните.

Э д и к (зарываясь). Я требую немедленного удовлетворения наших заявок!

Я (уныло). Да брось ты, безнадюга все это…

К о м е н д а н т (испуганно). Христом-богом… Пресвятой богородицей Тьмускорпионской… Молю…

Безобразная сцена. Х л е б о в в о д о в, остановленный Э д и к о м, измеряет его взглядом с головы до ног. Э д и к поспешно сбрасывает излишки ярости в виде маленьких шаровых молний. Вокруг собираются Л ю б о з н а т е л ь н ы е. Возглас из открытого окна: «Дай ему! Чего смотришь! По луковке!» Ф а р ф у р к и с что-то торопливо шепчет Л а в р у Ф е д о т о в и ч у.

Л а в р Ф е д о т о в и ч. Грррм… Есть мнение, что нам надлежит решительнее продвигать нашу талантливую молодежь. Предлагается: товарища Привалова утвердить в должности шофера при Тройке, а товарища Амперяна назначить врио товарища заболевшего Выбегаллы с выплатой ему разницы в окладе. Товарищ Фарфуркис, подготовьте проект приказа. Копию — вниз. (Идет на Эдика.)

Врожденная вежливость Э д и к а берет верх над всем прочим. Он уступает дорогу и даже открывает дверь перед пожилым человеком.

Я (ошеломлен, плохо вижу и плохо слышу).

К о м е н д а н т (радостно пожимая мне руку). С повышением вас, товарищ Привалов! Вот все и уладилось…

Л а в р Ф е д о т о в и ч (задержавшись в дверях). Товарищ Зубо!

К о м е н д а н т. Слушаю!

Л а в р Ф е д о т о в и ч (шутит). Была вам, товарищ Зубо, сегодня баня, так сходите вы теперь сегодня в баню!

Жуткий хохот удаляющейся Тройки.

ЗАНАВЕС

Вспомнив эту сцену, вспомнив, что отныне и надолго мне суждено быть шофером при Тройке, я раздавил окурок и прохрипел:

— Надо удирать.

— Нельзя, — сказал Эдик. — Позор.

— А оставаться — не позор?

— Позор, — согласился Эдик, — но мы — разведчики. Нас никто пока не освобождал от наших обязанностей. Надо стерпеть нестерпимое. Надо, Саша! Надо умыться, одеться и идти на заседание.

Я застонал, но не нашел, что возразить.

Мы умылись и оделись. Мы даже позавтракали. Мы вышли в город, где все люди были заняты полезным, нужным делом. Мы угрюмо молчали, мы были жалки.

У входа в Колонию на меня вдруг напал из-за угла старикашка Эдельвейс. Эдик выхватил рубль, но это не произвело обычного действия. Материальные блага старикашку более не интересовали, он жаждал благ духовных. Он требовал, чтобы я включился в качестве руководителя в работу по усовершенствованию его эвристического агрегата и для начала составил бы развернутый план такой работы, рассчитанный на время его, старикашки, учебы в аспирантуре.

Через пять минут беседы свет окончательно стал мраком перед моими глазами, горькие слова готовы были вырваться и страшные намерения близились к осуществлению. В отчаянии я понес какую-то околесицу насчет самообучающихся машин. Старик слушал меня, раскрыв рот, и впитывал каждый звук — по-моему, он запоминал эту околесицу дословно. Затем меня осенило. Как опытный провокатор я спросил, достаточно ли сложной машиной является агрегат Машкина. Он немедленно и страстно заверил меня, что агрегат невообразимо сложен, что иногда он, Эдельвейс, сам не понимает, что там и к чему. «Прекрасно, — сказал я. — Известно, что всякая достаточно сложная электронная машина обладает способностью к самообучению и самовоспроизводству. Самовоспроизводство нам пока не нужно, а вот обучить агрегат Машкина печатать тексты самостоятельно, без человека-посредника, мы обязаны в самые короткие сроки. Как это сделать? Мы применим хорошо известный и многократно испытанный метод длительной тренировки. („Метод Монте-Карло“, — вставил, слегка оживляясь, Эдик.) Да, именно Монте-Карло. Преимущество этого метода — в простоте. Берется достаточно обширный текст, скажем, „Жизнь животных“ Брема. Машкин садится за свой агрегат и начинает печатать слово за словом, строчку за строчкой, страницу за страницей. При этом анализатор агрегата будет анализировать… („Думатель будет думать“, — вставил Эдик.) Да, именно думать… И таким образом агрегат станет у нас обучаться. Вы и ахнуть не успеете, как он начнет печатать сам. Вот вам рубль подъемных и ступайте в библиотеку за Бремом».