Плащ и шпага - Ашар Амеде - Страница 31

— Партия совершенно ровна и потому продолжать бой бесполезно.

Орфиза улыбнулась. Ее глаза взглянули ещё ласковее на молодого человека, который так ловко остановил тогда Пенелопу, когда она понесла, а теперь устоял с честью против одного из лучших бойцов при дворе.

Маркиза д`Юрсель тоже принялась аплодировать и сказала:

— Совершенно, как двое рыцарей Круглого стола! И сама прекрасная Изольда не знала бы, кому вручить пальму.

— А я так знаю, — произнесла принцесса, и подойдя к Югэ, сказала ему:

— Вы заслужили розу и я сберегу её для вас.

Между тем Лудеак, не пропустивший ни одного движения Югэ, подошел к нему и сказал:

— На вашем месте, граф, я бы просто боялся.

— Боялся бы? Чего же?

— Да того, что столько преимуществ и успехов при вашей молодости непременно восстановит против вас множество врагов.

— Милостивый государь, — отвечал Югэ гордо, — один император, знавший толк в деле, говорил Господу Богу: спаси меня от друзей, а от врагов я сам сберегу себя. Так точно и я скажу и сделаю.

Между тем граф де Шиврю подал руку Орфизе де Монлюсон, уходившей из зала. Приняв эту руку, как будто он и в самом деле заслужил такую милость победой, она осыпала его комплиментами, не без оттенка, впрочем, иронии.

— Ваш поступок, — прибавила она, — тем прекраснее и тем достойнее, что вы имели, кажется, дело с Рене де Монтобаном.

— Я думал, я мечтал по крайней мере, что вы почтили меня вашей дружбой, и ревность кое-кого из нашего общества давала мне право надеяться, что эта дружба истинная.

— Согласна.

— И вот, с первого же шага, вы ставите на ряду со мной… кого же? Незнакомца, занесенного галопом своего коня в лес, где вы охотились!

— Признайтесь, по крайней мере, что этот галоп был мне очень полезен. Не случись этого господина, о котором вы говорите, очень может быть, что вы не трудились бы теперь обращаться ко мне ни с упреками, ни с комплиментами. Уж не по поводу ли высказанного мною решения о вас и графе де Монтестрюке вы говорите мне это?

— Разумеется.

— Но вы должны бы обожать этого графа, который дал вам случай высказаться о вашей страсти публично!

— Что это, насмешка, Орфиза?

— Немножко, сознаюсь. Но вот еще, например: вы, может быть, обязаны были благодарить меня за предоставленный вам мною прекрасный случай показать ваше превосходство во всем. Неужели вы, считающийся справедливо одним из первых придворных сомневаетесь в успехе? Ах, кузен! Такая скромность и в таком человеке, как вы, просто удивляет меня!

— Как! в самом деле одна только мысль дать мне случай одолеть соперника внушила вам это прекрасное решение?

— Разве это не самая простая и самая натуральная мысль?

— Теперь, когда вы сами это говорите, я уже не сомневаюсь, но самому мне было довольно трудно уверить себя в этом. Итак, я принужден жить с графом де Монтестрюком, несмотря на странность его объяснения в любви к вам, на сердечно вежливой ноге?

— О! Но ведь он так издалека приехал, как вы остроумно заметили! прервала Орфиза.

— И даже, — продолжал де Шиврю, крутя усы, — вы потребуете, быть может, чтобы за этой вежливостью появилось искреннее желание оказать ему услугу при случае?

— Так и следует порядочному человеку. Да впрочем, не это ли самое вы уже делаете?

— Не нужно ли еще, чтобы я, в благодарность за вашу столь лестную для меня любезность, дошел до прямой и открытой дружбы?

— Я хотела просить вас именно об этом.

— Разве одно ваше желание не есть уже закон для того, кто вас любит? С этой минуты граф де Шарполь не будет иметь друга преданнее меня, клянусь вам.

Орфиза и Цезарь поговорили ещё в том же шутливом тоне, он — стараясь подделаться под любимый тон кузины, она — радуясь, что может поздравить его с таким веселым расположением духа. Проводив её во внутренние комнаты, он сошел в сад, где заметил кавалера де Лудеака. Никогда еще, быть может, он не чувствовал такой бешенной злобы. Он был оскорблен в своем честолюбии так же как и в своем тщеславии.

— Ах, — воскликнул он, — герцогиня может похвастать, что подвергла мое терпение чертовски тяжелому испытанию! Но я сдержал себя, как будто желая испытать, насколько послушны у меня нервы. И был прав! Целый день она безжалостно насмехалась надо мной со своим Монтестрюком! И с каким вкрадчивым видом, с какой улыбкой! Она все устроила, только, чтобы угодить мне, и я должен бы благодарить её с первой же минуты, говорила она… Сам дьявол принес сюда этого господина и бросил его на мою дорогу! Но он ещё не так далеко ушел, как думает! Она хочет, чтобы я стал его другом… я… его другом!

Он сильно ударил ногой по земле.

— А страннее всего то, — продолжил он, бросая мрачный взгляд на Лудеака, — что я ведь обещал, я послушался твоего совета!

— И отлично сделал!

— Стань неразлучным другом его и, право, будет очень удивительно, если тебе не удастся под видом услуги ему затянуть его в какое-нибудь скверное дело, из которого он уж никак не выпутается. Его смерть будет тогда просто случаем, который все должны будут приписать его собственной неловкости или роковой судьбе.

— Но, чтобы добиться такого славного результата, надо не скупиться на ласковую внимательность, милую предупредительность, на прекрасные фразы. Если бы тебе удалось привязать его к себе узами живейшей благодарности, ты стал бы его господином. А насколько я изучил графа де Монтестрюка, именно он способен быть благодарным.

Решившись действовать именно так, Цезарь приступил к делу тотчас же. За несколько часов его обращение совершенно изменилось и от неприязни перешло к симпатии. Он стал ловко предупредителен, постоянно стремясь овладеть доверием соперника, вложил весь свой ум и всю свою живость в ежедневные отношения, обусловленные житьем в одном доме и общими удовольствиями.

Югэ, совсем не знавший игры в мяч, нашел в нем опытного и снисходительного учителя, который радовался его успехам.

— Еще два урока, — сказал Цезарь как то раз Орфизе, — и ученик одолеет учителя.

Если Югэ забывал взять свой кошелек, Цезарь открывал ему свой и не позволял ему обращаться к кому-нибудь другому. Раз как то вечером был назначен маскарад, а портной не прислал графу Югэ нужного платья, а без этого ему нельзя было появиться с герцогиней. Югэ нашел что было нужно в своей комнате при записке от графа де Шиврю с извинениями, что не может предложить ему чего-нибудь получше. И когда Югэ стал было благодарить его, Цезарь остановил его и сказал:

— Вы обидели бы меня, если бы удивились моему поступку. Разве потому, что мы с вами соперники, мы должны быть непременно и врагами? И что же доказывает это само соперничество, делающее нас обоих рабами одних и тех же прекрасных глаз, как не то, что у нас обоих прекрасный вкус? Что касается меня, то уверяю вас честью, что с тех пор, как я вас узнал, я от души готов стать вашим Пиладом, если только вы захотите стать моим Орестом. Черт с ними, с этой смешной ненавистью и и дикой ревностью! Это так и пахнет мещанством и только могло бы придать нам вид варваров, что и вам, вероятно, так же противно, как и мне. Станем же лучше подражать рыцарям, которые делились оружием и конями перед боем. Все что есть у меня принадлежит вам, и вы огорчили бы меня, если бы забыли об этом.

За этими словами последовали объятия и Югэ был тронут: он ещё не привык к языку придворных с счел себя обязанным отвечать от всего сердца на эти притворные уверения в дружбе.

Коклико высказал ему свое удивление по этому поводу.

— Как странно! — сказал он. — Я готов головой поручиться, что вы терпеть не можете один другого, а делаете вид, что обожаете друг друга.

— Как же я могу не любить графа де Шиврю, который так любезен со мной?

— Он же вначале внушал вам совсем другие чувства!

— Да, признаюсь, во мне было что-то похожее на ненависть к нему, потом я сдался в ответ на его бесконечные уверения в дружбе. Знаешь ли ты, что он отдал в мое распоряжение свой кошелек, свой гардероб, даже свои связи и свое влияние в обществе, почти не зная меня, через какие-нибудь две недели после первой встречи?