Плащ и шпага - Ашар Амеде - Страница 50

— Перестань стонать, и марш!

Бедняга встал и потащился кое-как к концу переулка.

— Приятное приключение, нечего сказать! — проворчала незнакомка, идя за ним, — и вот бы посмеялись, если бы узнали с кем оно приключилось!

— Посмеялись бы или поплакали, — сказал Югэ, шедший рядом.

— Почему вы так думаете?

— Потому что одно без другого не бывает. Женщины, как кошки, то прячут когти, то царапаются. Когда одни смеются, другие плачут.

— А вы это знаете?

— Что бы вы подумали обо мне, если бы я не знал!

— Немного или много?

— Достаточно, чтобы не иметь желания делать новые опыты.

Разбуженный шумом, жилец одного из соседних домов, приотворил немного окно, чтобы узнать, что случилось. При свете свечи у него в руках, дама посмотрела на Югэ внимательно, в упор.

Югэ рассмеялся.

— Мое лицо говорит вам что-нибудь?

— Ничего.

— Мы встретились с вами, как два ночных призрака.

Скоро показались стены большого сада, сквозь деревья смутно виднелся в темноте дворец.

— Да это Люксембург! — сказал Югэ сам себе.

— Теперь мне уже нечего бояться, можете уйти.

Монтестрюк остановился и уже было повернул назад, как вдруг она его удержала.

— А если бы мне пришла в голову фантазия поблагодарить вас, неужели вы не дали бы мне возможности вас найти? — спросила она.

— Ничего нет проще. Угодно ли вам снять перчатку?

— Вот, — сказала она, подумав минуту.

Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку. Югэ взял её почтительно кончиками пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:

— Теперь я должен благодарить вас.

Он ещё раз поклонился незнакомке и ушел, не поворачиваясь, между тем как она следила за ним глазами.

— Вот человек с сердцем, — сказала она, — а будет придворным.

Фраза, которой закончила Орфиза де Монлюсон свой разговор с Шиврю, когда ушел от неё Монтестрюк, заставила сильно задуматься раздражительного Цезаря. Он хорошо знал женщин и, следовательно, знал также, что многие из них любят известную смелость в речах и поступках. Он чувствовал, что Югэ, не испугавшись насмешек Орфизы, много выиграл в её мнении. Сверх того, он удачно вышел из происшествия, в результате которого не только не потерял свободу, но и приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из трудного положения, то что можно ожидать от этого человека, когда ему подует попутный ветер?

Правда, у Шиврю всегда был под рукой Брикетайль, взбешенный поражением и дороживший теперь жизнью только для того, чтобы отомстить Монтестрюку. Но он, проколотый насквозь, ещё долго пролежит в постели, и не будет в силах что-нибудь предпринять. Так что надо было ждать, а пока бороться тем оружием, которое давали ему имя и общественное положение.

Теперь надо было смотреть на герцогиню д'Авранш, как смотрит полководец на крепость. Нельзя уже было надеяться, что она преподнесет ему ключи от своего сердца на серебряном блюде, счастливая, что должна сдаться по первому требованию. Надо было вести осаду. Граф де Монтестрюк нашел неожиданного союзника в лице короля. Почему же и графу де Шиврю, в свою очередь, не обратиться тоже к Людовику XIV, имевшему над герцогиней особенную, почти неограниченную власть? Внезапно возникшая мысль показалась ему недурною.

Оставалось только выполнить её искусно, но с этой стоНесколько минут размышления показали ему, каким способом надо подступить к королю, характер которого он знал отлично, и какую выгоду можно извлечь из этого плана для себя.

Шиврю скоро добился случаЯ явиться к королю и, приблизившись к нему с видом глубочайшей почтительности, он сказал:

— Государь! Желая выразить вашему величеству свое уважение, я едва не навлек на себя вашего неудовольствия.

— Вы, граф де Шиврю?

— Увы! Да, государь! Я осмелился поднять глаза на особу, которую доброта вашего величества освещает своим покровительством.

— О ком вы говорите?

— О графине де Монлюсон. Я предавался с упоением очарованиям её прелестей, как вдруг вспомнил, что она связана с вашим величеством такими узами, которые для меня священны. Быть может, по незнанию я шел против намерений своего государя. За моей любовью наступило раскаяние и я дал себе клятву, что, если я имел несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволив себе мечтать об особе, на которую вы имеете, может быть, другие виды, то пусть мое сердце обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь от своей любви. А у ног короля я ожидаю своего приговора… Повиноваться ему я сочту таким же священным долгом, каким я счел признание в моей вине.

Эта речь, в которой рассчитано было каждое слово, понравилась Людовику XIV, который уже стремился решать своей властью всякое дело. Он улыбнулся милостиво и отвечал:

— Вы рождены от такой крови, с которой может соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсон, хотя она и возведет в герцоги того, кого выберет её сердце. Поэтому разрешаю думать вам о ней. Вы имеете мое королевское позволение.

— Чтобы графиня де Монлюсон не подумала, что я поддаюсь тщеславию и действую под влиянием слишком высокого мнения о самом себе, ваше величество, не разрешите ли мне также повторить ей слова, которые я имел счастье выслушать из уст ваших и за которые я не нахожу слов благодарности моему государю?

— Мое позволение дает вам все права.

Это было больше, чем Шиврю смел ожидать, Людовик XIV почти сам дал ему слово.

— Теперь уж не одного меня встретит этот проклятый Монтестрюк между собой и Орфизой де Монлюсон, — сказал он себе, — но и самого короля!

22. Кто сильнее?

Югэ не виделся с маркизом де Сент-Эллисом с того вечера, как оказал ему неожиданно помощь на улице Арси.

На следующий же день после встречи с дамой в черной маске в окрестностях Люксембурга, он пошел искать маркиза по адресу, сообщенному ему при расставании.

Выпутался ли он из беды? Когда Югэ вошел, маркиз мерял комнату взад и вперед и так и сыпал восклицаниями, из которых можно было заключить, что он здоров, но в самом скверном расположении духа.

— Что тебя так сильно злит? — спросил Югэ. — Ведь не ранен, надеюсь?

— Что значит такой вздор по сравнению с тем, что со мной случилось. Всякая рана показалась бы мне счастьем, блаженством. Знаешь ли ты, что со мной случилось после твоего отъезда из Арманьяка?

— Понятия не имею…

— Так слушай же. Как то раз, помнишь, злая судьба привела меня в Тулузу, там я встретился с одной принцессой. Что тебе сказать о ней? Фея, сирена… Одним словом — чудо! Но к чему рисовать её портрет? Ты видел её в Сен-Сави, куда она приезжала по моей убедительной просьбе.

— Короче, принцесса Леонора Мамьяни?

— Она самая. Само собой разумеется, как только я увидел её, я влюбился безумно. Чтобы понравиться ей, я пустил в ход все приемы самой утонченной любезности. Но у нее, видно, камень в груди, ничего не помогло. В одно утро она меня покинула без малейшего сострадания к моему отчаянию, но позволила себе, однако, приехать в Париж.

— Короче, мой друг, пожалуйста, покороче! Я помню, как раз утром я встретил тебя, когда ты отправился на поиски принцессы. Помню также, как ловкий удар шпагой положил конец твоей одиссее в окрестностях Ажана, и ты был вынужден искать убежища под крышей родового замка, где, помнится, я тебя и оставил. Потом?

— Говорит, как по писанному, разбойник! Потом, говоришь? Ах, мой милый Югэ! Как только я выздоровел и стал готовиться к отъезду к моей прекрасной принцессе, как появилась в наших местах одна танцовщица, совсем околдовала меня и поскакал за ней в Мадрид. Наверное, её подослал сам дьявол!

— Не сомневаюсь. А потом?

— Заметь, что танцовщица была прехорошенькая, и потому я поехал за ней из Мадрида в СЕвилью, из Севильи в Кордову, из Кордовы в Барселону, где наконец один флорентийский дворянин уговорил её ехать с ним в Неаполь. Моя цепь разорвалась и у меня не было другой мысли, как увидеть снова мою несравненную Леонору, и вот я прискакал в Париж.