Генерал-адмирал. Трилогия - Злотников Роман Валерьевич - Страница 147

147

Заслушав долгий и перегруженный деталями доклад Куропаткина, суть которого заключалась в том, что наши войска пока не обладают достаточным потенциалом для наступления и он предлагает всю стратегию действий русских войск строить от обороны, я благосклонно кивнул и высказался в том духе, что оставляю вопросы стратегии на усмотрение столь компетентного лица, а сам ограничусь следующими принципами. Во-первых, в определении линий и узлов обороны я никого из командующих не ограничиваю, но как только они определятся — отступать запрещаю. Совсем. Офицер, отдавший приказ об отступлении, не вызванном тактическими соображениями либо соображениями военной хитрости, а также и вызванном оными причинами, но затем приведшим к прорыву линии обороны и невозможности восстановить позиции, будет уволен из армии без пенсии и права ношения мундира. То есть с позором. Во-вторых, дабы сего не произошло, я потребовал оборудовать позиции полевыми укреплениями, предусмотрев при этом возможность боя в полном окружении, для чего, кроме основных, надобно будет оборудовать еще и запасные и отсечные позиции. Причем, вследствие изменений в вооружениях войск за последние десять лет, основой этих полевых укреплений теперь должны стать не привычные редуты и люнеты, а укрепления, расположенные ниже или на уровне земли, — окопы, траншеи, блиндажи и тому подобное. Если войска по каким-то причинам проигнорируют мои указания и оставят позиции из-за того, что построенные по старинке укрепления разбиты современной скорострельной артиллерией либо противник, вклинившись с фланга, на котором не окажется запасных и отсечных позиций, принудит их к отходу, — санкции к командирам таких частей и соединений будут применены аналогично уже озвученным. И третье — все пехотные части должны непременно усиливаться пулеметами и артиллерией. Я специально вызвал на Дальний Восток все имеющиеся в русской армии пулеметные роты. Извольте их использовать по максимуму. Что же касается артиллерии, я бы очень просил распространить в войсках мои пожелания по поводу действий артиллерии с закрытых позиций, которые успешно применялись русскими артиллеристами еще во времена Крымской войны. Я считаю, что пришло время их возродить…

На этом мой спич и закончился. Судя по тому, что я знал о Куропаткине, наступать он не способен органически, а вот в обороне, пожалуй, его педантичность и осторожность помогут как-нибудь продержаться. Японцы же обречены наступать, и как можно скорее, ну а мы их, даст Бог, как следует проредим. Если же Куропаткин скомандует отступление… Что ж, будет хороший повод его снять. Вот только кем его заменить, я пока не представлял. Ну не знал я сухопутный генералитет.

Вообще, после того как я проанализировал обстановку, у меня в голове сложился план войны, определяющей идеей которого стала минимизация потерь. Кстати, с этим мне очень помог Боткин. Деятельная натура Евгения Сергеевича не позволила ему удовольствоваться излечением моей покоцанной тушки, и он энергично влез в медицинское обеспечение боевых действий. Быстро выяснив, что для нормального обеспечения медицинской помощью войск здесь нет ни людей, ни материалов, ни иных ресурсов, он через газеты обратился к широкой общественности и призвал всех имеющих отношение к медицине отправляться на Дальний Восток, дабы «сохранить жизнь и здоровье наибольшему числу русских людей, отражающих агрессию злобных азиатов». Ну, формулировки его я бы поправил, кабы не лежал пластом после покушения, но в общем это обращение сыграло свою роль. На Дальний Восток буквально хлынули медики — от опытных врачей до студентов старших курсов медицинских факультетов, массово отпрашивавшихся в своих альма-матер для получения, так сказать, реальной практики. Уже через полтора месяца в распоряжении Боткина оказалось около тысячи человек, которых можно было использовать как средний и старший медицинский персонал. И около пяти тысяч тех, кто почти ничего не умел, но был полон желания отдать все свои силы уходу за ранеными и покалеченными. После чего у нас с ним состоялся долгий разговор. Впечатлившись успехами Евгения Сергеевича на организационной ниве, я загорелся идеей использовать Русско-японскую войну для отработки новых методик организации медицинской помощи в армии, а также и операционной хирургии, и реабилитации, чтобы резко уменьшить число инвалидов после войны. Насколько я помнил, во время Великой Отечественной до восьмидесяти процентов раненых после излечения возвращались в строй, здесь же уровень военной медицины был таков, что раневые поражения конечностей приводили, как правило, к ампутации. И не вследствие тяжести поражения, а просто из-за того, что к моменту попадания на операционный стол у многих раненых уже начиналась гангрена. Как раз с этим я и предложил Боткину побороться. Ну а ежели он еще и разработает парочку собственных методик лечения раневых поражений или реабилитации после ранений, то… А чего бы нам не учредить специальную медицинскую премию? Ну, я так думаю…

Другой стороной моего плана была, наоборот, максимализация потерь японцев. Во всех отношениях — в людях, кораблях, финансах, ресурсах. Японцы поставили на эту войну всё, и если они проиграют, то есть не получат после войны тех ресурсов, которые им удалось получить в известной мне истории, Япония лет на пятнадцать-двадцать погрузится в жесточайший кризис, вызванный чудовищным внешним долгом. А если на это еще и наложится гибель гигантского (по японским меркам) количества молодых, крепких мужчин и пущенный на дно тоннаж торгового флота… да они от этого лет тридцать будут в себя приходить. Так что у нас тут, на Дальнем Востоке, все это время будут развязаны руки и его заселение пойдет быстрыми темпами. В известной-то мне истории что случилось? После поражения в Русско-японской войне наше продвижение на Дальний Восток уперлось в стену. Японцы не позволяли нам здесь практически ничего. Все торговые связи с Китаем они переключили на себя, все финансовые потоки тоже, и российский Дальний Восток превратился в этакий огромный тупик. Да еще и опасный, вследствие того что в той истории не случилось Маньчжурского замирения и хунхузы с этих мест никуда не делись. Более того, после Русско-японской войны, изрядно ослабившей уссурийское казачество, и потери возможностей преследовать банды хунхузов, перешедшие границу, число оных возросло в разы! А кому захочется ехать в смертельно опасный тупик?

Вечером принесли очередную почту с «Большой земли», доставленную фельдъегерем, прибывшим с очередным войсковым эшелоном. Кац, временно вернувшийся в Санкт-Петербург, сообщал мне, что новое Общество вспомоществования победе русского оружия, созданное по нашей инициативе, собрало уже более семидесяти миллионов рублей. Правда, сорок миллионов из этих семидесяти были мои. Ну да и черт с ним, сбор средств еще только разворачивается — авось народ поддержит… Профинансированы закупки оборудования для разворачивания производства пулеметов на Тульском, Ижорском и Сестрорецком заводах. Этот вид оружия уже показал себя, так что насчет увеличения его выпуска и оснащения им русской армии в военных кругах сложился полный консенсус. Спешно разрабатываются проекты двух новых пороховых заводов и трех заводов по производству взрывчатых веществ. Кроме того, выделены деньги для модернизации артиллерийского производства на пермских заводах. Свои письма с соболезнованиями и заверением в поддержке прислали Чернов, Тимирязев и даже Тесла.

Но самый большой пакет пришел от Канареева. Обо всех срочных новостях Викентий Зиновьевич сообщал мне по телеграфу, а раз в неделю отправлял с фельдъегерем обширный отчет, а также ту информацию, которую не рисковал передавать по телеграфу. Я до полуночи разбирался с его докладом и потом еще два часа размышлял, как это так случилось, что наши борющиеся за светлое будущее революционеры так удачно скоррелировались с началом войны. И ведь в той истории, которую сейчас знал только я, все так же совпало. Ну никак Российская империя не могла проиграть Русско-японскую войну! Один шанс на это был, один — внутренняя смута! И вот ведь как все сложилось, она-то — раз, и началась. И с Первой мировой тоже все как-то непонятно. Уж больно все интересно совпадает. Пока Англии и Франции жизненно нужна была сильная и стойкая Россия — все было нормально. Даже несмотря на военную «почти катастрофу» лета 1915-го и жуткий снарядный голод, Россия держалась и дралась. А когда все уже стало ясно и пришло время отдавать России то, что было ей по итогам войны обещано,[89] так на тебе — революция, и в результате страна не получила от войны, которую выиграла в составе коалиции, ничего. Да что там не получила — потеряла территории, не только завоеванные во время Первой мировой, но и принадлежавшие ей до начала этой войны, а также в десять-пятнадцать раз больше людей, чем было потеряно в мировой войне, и шесть седьмых промышленного потенциала…[90]

вернуться

89

В ноябре-декабре 1916 г. Германия и ее союзники предложили мир, но Антанта отклонила это предложение. Многие считают, что именно для того, чтобы не отдавать России то, что ей было обещано. Косвенно это подтверждается тем, что именно с начала 1917 г. пошел резкий подъем революционной антигосударственной деятельности в России. Уже в феврале произошла первая революция — и понеслось…

вернуться

90

К 1921 г. промышленный потенциал советского государства составлял всего 14 % от уровня 1913 г. Продукция сельского хозяйства сократилась на 40 %. С учетом смертей в войнах и эпидемиях, эмиграции и отделившихся территорий страна потеряла около 32 млн населения (на 1 января 1914 г. население Российской империи составляло более 167 млн человек, на 1921 г. (оценочно) — не более 135 млн).