Вольный стрелок - Миленина Ольга - Страница 40

— Во, бля, времена — вспоминаешь Леню, только когда нужен, а как за бутылкой вместе посидеть, уже никак. — В голосе его слышался пусть легкий, но упрек. — Я вон молодым всем говорю — смотрите на Ленскую, со спорта начинала, а как поднялась. И девка класс — и башка варит, как вам не снилось. А Юлька, смотрю, крутая стала, старых друзей вспоминает, только когда чего надо от них…

— Да брось, Лень, — я тебя, между прочим, своим учителем считаю. — Это было верно лишь отчасти, но Вайнберг расцвел, в нем все-таки присутствовало тщеславие, несмотря на весь его пофигизм. — Просто мне писать надо — тебе же завтра материал нужен…

— Завтра и напишешь — с утра в редакцию приходи и пиши. — Ленька встал, подходя к двери и запирая ее изнутри на ключ. — А сейчас давай по соточке махнем — мне тут презентовали кое-что, попробуем заодно…

И мы попробовали. И еще достаточно долго пробовали и пробовали хороший французский коньяк — Ленька старой закалки человек, он за пропихивание материала, о котором просят его близкие, денег не возьмет, но от коньяка не откажется — и вспоминали старые времена. Те самые, когда в кабинетах пили и трахались, в коридорах стоял мат и смех, а дежурная бригада могла напиться так, что отказывалась подписывать номер в свет, пугая ночную смену верстальщиков; как спьяну умудрялись тем не менее заметить все ошибки на полосах и их поправить — хотя сейчас, когда никто не пьет и все модернизировалось вдобавок, набор стал компьютерным, ошибок в каждом номере хватает. И случаев, когда одна строчка в какой-нибудь статье набрана два раза подряд, а где-то, наоборот, строчка пропущена, ломая смысл всего материала, — их более чем достаточно.

В Ленькину дверь стучал кто-то время от времени, и мы отвлекались, а потом продолжали вспоминать. Про то, какие проходили юбилеи газеты, когда вся редакция выезжала в какой-нибудь загородный дом отдыха — и какой беспредел там творился. Вспоминали, как Ленька, под влиянием момента жутко возжелавший секретаршу главного, туповатую грудастую девицу, затащил ее в одну из комнат и долго уламывал, и она согласилась наконец. Но только с презервативом — у нее жених был иностранец, и она жутко боялась, что брак сорвется, а Ленькина слава внушала опасения, что с половым, так сказать, здоровьем у него не все в порядке.

И они разделись быстренько, и предусмотрительная секретарша извлекла из кармана джинсов упаковку презервативов — которые по иронии судьбы рвались, когда она пыталась натянуть их на соответствующее место. То ли размер был не тот у жениха, то ли перевозбудился Вайнберг — но в любом случае секса не получилось. Хотя девица была расстроена куда больше уставшего от ненужных формальностей и уже начавшего скучать Леньки.

Вспоминали, как один из недавно пришедших в редакцию напился настолько, что умудрился затащить в постель самую некрасивую корреспондентшу — проще сказать, самую уродливую, — после чего в течение месяца уволился, потому что каждый день минимум десяток человек приносили ему соболезнования. Вспомнили, как любовница тогдашнего зама главного, которую тот поставил руководить одним из отделов, на одном из таких выездов на природу воспылала безадресной похотью в отсутствие задержавшегося в Москве любовника и начала приставать ко всем подряд. Но зама того не любили и опасались — и потому и ее обходили стороной. И только один клюнул — невзрачный плюгавенький внештатник, которому накануне подписали заявление и который, по сути, в редакции работал первый день.

А в разгар событий из Москвы приехал-таки тот, кого она не дождалась, — и, быстренько получив последние известия от намеренно скорбных «доброжелателей», скорее всего Антоновой, в ее стиле поступок, — начал ломиться в запертую дверь, на которую ему указали. И неудавшийся донжуан попытался, наспех одевшись, уйти по балконам — там такие двухэтажные домики были деревянные, старые и скрипучие — и, обрушив одну из конструкций, рухнул со второго этажа в сугроб. И хотя остался цел и невредим, по возвращении в Москву его заявление о приеме на работу порвали и в редакции он больше не появлялся.

И еще мы вспоминали, как после ежегодного праздника газеты, отмечавшегося летом, отправлялись на всю ночь на теплоходе по Москве-реке — и странно, что никто ни разу не вывалился за борт, хотя все предпосылки к этому были. Вспоминали, как ждали в августе 91-го и во время октябрьских событий 93-го, что вот-вот в редакцию ворвется толпа с оружием и разнесет все к чертовой матери, — но не уходили, сидели на местах. И как однажды, днем тридцать первого декабря, мы втроем отмечали в редакции наступающий Новый год — я, Вайнберг и наш главный.

Напились мы тогда так, что Ленька приехал домой и лег спать, едва не проспав праздник, главного увез водитель, буквально дотащив до машины, а я доплелась до дома и несколько часов тупо лежала в ванне. В итоге никуда не поехав и зачем-то пригласив в гости позвонившую мне однокурсницу по Инязу — по настоянию мамы с папой вечерний я все-таки закончила, хотя странно, как меня не отчислили за пропуски. А однокурсница, между прочим, оказалась лесбиянкой и весь праздник провела между моих ног, пользуясь моей слабостью и бессилием.

Нам было что вспомнить — и бутылка коньяка пустела постепенно. Это были хорошие времена — до середины девяностых. До того момента, как главный повзрослел сразу как-то, из бесшабашного газетчика солидным бизнесменом стал, разъезжающим на бронированном «шестисотом» «мерее», а на смену двум раздолбанным редакционным «Волгам», днем катавшим замов главного, а по ночам развозившим ответственных за выпуск, пришли корейские «хенде», а грохочущие, но такие приятные пишущие машинки заменили на компьютеры. И появилось свое рекламное агентство и пара приложений — и веселое занятие превратилось в чистый бизнес. А приходящие в редакцию новички уже ничем не напоминали корреспондентов прошлого.

Не то чтобы я любила пьянство и ежедневную смену партнеров — я и в выпивке, и в сексе сдержанна, — но та атмосфера мне нравилась по-настоящему.

Творческая она была, и люди были поярче, и писавшиеся тогда материалы были куда интереснее того, что пишут сейчас. Да, тогда правительство не хаяли и коррупцию в верхах не разоблачали в каждом номере — но сейчас это делают все, а тогда материалы были штучные.

Помню, какой фурор был, когда в 87-м, кажется, у нас статья вышла про собирающихся у Большого театра голубых. Сейчас все грамотные и просвещенные — а тогда про тусовку эту мало кто знал, и, естественно, такие темы не обсуждались в газетах, и потому и эффект был такой оглушительный. Голубые, проститутки, откровения рок-певцов, допинг в спорте — все это тогда было ново. А сейчас хоть фотографии министра с голыми девками в бане публикуй, хоть рассказ о том, что известный политик отдыхал на яхте в Средиземном море в обществе популярных фотомоделей, — никого уже ничем не удивишь.

В общем, весело тогда было — и это стоило вспомнить. И потому не было ничего удивительного в том, что часов в девять мы перебрались из редакции в один небольшой ресторанчик — а оттуда ко мне домой. И я, пригласившая его совершенно искренне — потому что перенеслась в то прекрасное прошлое, о котором мы говорили, — только усмехнулась, когда Вайнберг сказал, что скоро уйдет, но прежде хочет убедиться, не забыла ли я его уроки и не разучилась ли делать то, чему он меня учил когда-то. И долго убеждался с перерывами на возлияния — а потом сам проявил неслыханную активность, словно тоже в былые времена перенесся. Но часа через два заснул-таки — хотя, проснувшись посреди ночи, снова захотел, быстренько сделав свое черное дело.

А я в итоге заснула часов в пять — и встала в девять довольно разбитая, и даже получасовое стояние под душем не помогло. И ровно в пол-одиннадцатого мы вернулись в редакцию, и я села писать интервью, пропустив из-за него планерку.

А где-то в час дня, сдав Леньке материал, вдруг вспомнила о Перепелкине.

Которого не оказалось на работе — а дома меня посылали туда, куда мне совершенно не хотелось сейчас.