Вольный стрелок - Миленина Ольга - Страница 77

Я вдруг представила ее себе рядом с Улитиным на какой-нибудь тусовке — такую, какой я видела ее сейчас, — и то, что получилось, показалось мне чем-то нереальным. Я не могла поверить в то, что преуспевающий банкир — пусть уже не президент банка, но зампредседателя правления не менее авторитетной финансовой структуры — будет таскать с собой девицу, обладающую такой походкой. Потому что ей достаточно сделать два-три шага, чтобы привлечь всеобщее внимание — и вызвать у собравшихся вопрос, на кой Улитин водит с собой какую-то инвалидку, если он не извращенец, конечно.

И тут же что-то щелкнуло в голове, словно я подсознательно дернула за ручку находившегося внутри меня игрального автомата и он загудел негромко, а когда остановился, на табло были три одинаковых картинки — показывающих мне, что я выиграла.

— Вы простите меня, Ирина Александровна, — я могу называть вас Ирой?

Она кивнула, повернувшись ко мне, стоя посреди огромной своей комнаты, а потом, так и не дождавшись новых звонков, медленно пошла в мою сторону.

— И еще раз простите — это бестактно, но… Мои глаза уткнулись в ее ноги, которые она вытягивала сейчас, опускаясь в кресло напротив. Так, чтобы она поняла, о чем я хочу спросить. Но она молчала, наверное, предоставляя мне возможность понять, что она не хочет об этом говорить, и вспомнить про правила хорошего тона и сменить тему.

— Это у вас — это от той аварии, правда? — Я всем видом изображала смущение — и воспетое писателями чисто женское любопытство, лично у меня отсутствующее. — Я слышала, что Андрей Дмитриевич в прошлом ноябре в аварию попал — а вы… Вы простите, я вот подумала — вы с ним тогда были в машине?

— Да. — Голос ее был сух — вполне справедливо. — Да, была. Я, знаете, не запомнила ваше имя-отчество — вы сказали, что вы по делу, какие-то там у вас бумаги…

— Ой, Ира, вы простите — я так некрасиво поступила. Такой вопрос нехороший. — Я молитвенно сложила руки, думая про себя, что делать дальше. Я уже узнала кое-что — хотя и не знала, что мне это дает, — но рассчитывать на большее в этом обличье не приходилось. А значит, пора было снимать маску. — И за то, что я вас обманула, тоже простите. Я не из банка, если вы еще не поняли…

— Ты любовница его, что ли? — Во взгляде ее был интерес, холодный и злой, — но заметить на моем лице она могла только растерянность от столь неожиданного хода ее мыслей. — Рассказывал он тебе про меня, а ты посмотреть захотела? Вот посмотрела — и чего?

— Нет, Ира, — я из газеты, — произнесла негромко, понимая, что предложенная ею роль мне ничего не даст, да и не смогу я, наверное, ее сыграть.

— Из «Молодежи Москвы». Извините, что я вас обманула, — но мне надо было с вами встретиться. Для вашего же, кстати, блага — чтобы не писать заочно о том, что у покойного Улитина была любовница, Соболева Ирина Александровна, экс-модель, студентка второго курса лингвистического университета, которой он купил квартиру за сто двенадцать тысяч долларов за счет банка. Не думаю, что ваша мама была бы счастлива — да и в университете вряд ли бы кто-то за вас порадовался. По крайней мере ваш декан мне показалась строгой женщиной…

Это было нечто типа шантажа — но я не испытывала угрызений совести.

Будь она влюбленной бессребреницей, верившей, что любовник на ней женится, а теперь тяжело переживающей его смерть, — возможно, я бы говорила с ней иначе.

Но она играла во взрослые игры, она встречалась с мужчиной, который был очень богат и делал ей весьма дорогие презенты, — а значит, она должна была быть в курсе того, что просто так ничего не дается и за все надо платить. И не только телом — которое лично мне было не нужно.

— Ира, я пишу статью об Улитине. — Она молчала, вертя в пальцах тоненькую сигаретку. — И я заинтересована в том, чтобы это была объективная статья. Я уже знаю о нем достаточно много плохого — это связано с его профессиональной деятельностью, — так что мне не нужен компромат. Мне нужны ваши воспоминания…

— О том, что он за мужик был? — Она, кажется, пыталась язвить — но я ее понимала. — В порядке с ним все было — импотентом не обзовешь…

— Интимные вопросы мне неинтересны. — Я улыбнулась ей, показывая, что говорю правду и не желаю ей ничего плохого. — И еще, Ира, — я вам могу пообещать, что ваше имя упоминать не буду. Потому что совершенно не хочу причинять вам неприятности. Я могла написать статью и без встречи с вами, и назвать вас по имени, и вашу фотографию напечатать, у меня есть, с собой даже, — но мне показалось, что"то некрасиво. А вот если вы мне что-нибудь расскажете — не эмоции, но факты, — я вам буду очень признательна. И пожалуйста, не думайте, что вы его предадите тем, что поговорите со мной, — тем более, как я поняла, ваши отношения…

— А тебе что надо-то конкретно? — Она перебила меня довольно бесцеремонно, но я была не в обиде — ей надо было все взвесить, чтобы понять, что лучше поговорить со мной, чем выставлять меня вон. — Как мы познакомились, что ли, и куда ходили? Где трахались и сколько денег он мне давал? Я в агентстве работала когда, у нас девка одна так попала — с журналистом трепалась, подкатывал к ней все придурок один, а потом про нее такое написал, что хоть вешайся. Она и не говорила такого — тот сам написал. Так ее чуть из агентства не поперли — жалуешься, говорят, на нас, так и вали! На всю страну блядью себя показала — нас только позоришь. И ты меня на понт не бери с фамилией и фотографией — надо тебе, пиши и фото ставь. Мне же реклама, пусть мужики нормальные прочитают. Адрес даже дать можешь — мне же лучше. И напиши, что любовь у нас была, у меня была — и не за деньги. А что сам дарил — так я не просила! Давай пиши! Потом мужики звонить тебе будут, меня искать — если слышишь, что нормальный, давай мой телефон, я тебя в долю возьму. А сейчас все, подруга, — некогда мне, притомила ты меня…

Как ни странно, она была права — моя статья с ее именем и снимком действительно была бы для нее рекламой. Ее мать так и так была в курсе отношений дочери с Улитиным — а университет это никак волновать было не должно.

Хотя, признаться, она плохо представляла, на что способен современный журналист — который может не просто приврать, но наврать много и всерьез. Я, правда, не из этого числа, я отвечаю за то, что пишу, — но все же.

— Ира, я уже извинилась за вынужденный обман — и мне совершенно не хочется с вами ругаться. — Я произнесла это как можно мягче, хотя уже без всяких елейных улыбок. — И поверьте, мне абсолютно неинтересно, каков он был в постели. И что он вам дарил, я тоже знаю, и про квартиру, и про машину…

Я просто так это сказала, начет машины, наобум — но ее почему-то это задело.

— Напиши — дарил «бээмвуху» «триста восемнадцатую», в гараже стоит у дома. Гараж тоже он купил! Про золото и брю-лики напиши, про шмотки из бутиков.

В загранку летали три раза, во Францию, тоже пиши. Да что хочешь пиши — мне-то что?! Да хоть напиши, что он мне самолет подарил да брюликов десяток кило!

— Ира, я понимаю, что вы на меня злитесь, но мне интересно совсем другое. — Я игнорировала ее вспышки, и она это видела, и злость ее была бессильной такой — может, потому, что она не могла вытолкнуть меня за дверь. — Не знаю, читали ли вы газету «Сенсация» — у меня есть с собой ксерокопия, я вам дам, если хотите. В любом случае существует версия, что Улитин умер не сам, что его убили, — и очень многие этой версии придерживаются. Я знаю, что ему угрожали, его пытались скомпрометировать, чтобы он ушел из «Нефтабанка», — и наверное, вы можете мне что-то об этом рассказать. И еще я думаю, что вы в курсе, кто мог его убить, — возможно, он кого-то опасался, и…

Она так ожесточенно мотнула головой, словно не могла поверить, что это было убийство — словно сама мысль об этом ее пугала.

— Да не знаю я ничего — мне откуда знать?! — Она выпалила это буквально, как-то слишком поспешно выпалила. — Он со мной свои дела не обсуждал — я ему для другого была нужна. И вообще…

— Ира — если вы боитесь, то не стоит, потому что я обещаю не упоминать вашего имени, — вставила я быстро. — Может быть, ему кто-то звонил при вас, что-то говорил в вашем присутствии, когда он с кем-то встречался.