Любовники чертовой бабушки - Милевская Людмила Ивановна - Страница 49

— Ты и сейчас настаиваешь, что голограмму тебе не передавали?

Сколько можно?!

— Клянусь своей шубой! — воскликнула я.

Коля мгновенно поверил.

— Тогда другого выхода нет, — развел он руками. — Придется тебе какое-то время пожить с моей Капой. Пойми, возможен и такой вариант: твой Казимеж оставил голограмму в надежном месте, из которого в случае его смерти она должна проследовать прямо к тебе.

— Почему ко мне?

— Потому что он больше всех тебе доверял, разве не очевидно?

— Не очевидно, — призналась я, слыша об этом впервые.

Коля деловито продолжил:

— Казимеж, видимо, подозревал, что его могут убить, раз он открыл счет на твое имя. Если все свои сбережения он оставил тебе, значит, и открытие мог оставить.

Я уточнила:

— Мне?

— Тебе! Да! Тебе! Кому же еще? — взбесился вдруг Коля и пояснил причину своей несдержанности:

— Какая ты бестолковая.

— А зачем оно мне, это открытие? Что оно мне принесет?

— Кроме неприятностей, ничего. Поэтому жить будешь в моей квартире. Там тебя никто не найдет. Ты будешь в безопасности.

Я поразилась:

— В безопасности рядом с Выдрой?!

Коля взорвался:

— Не смей так говорить о моей жене!

Я согласилась:

— Ладно, не буду.

Согласитесь и вы, приятно, когда муж яростно защищает свою жену. В жизни чаще наоборот, он яростно на нее нападет — если исключить первые два месяца их знакомства.

— И долго мне жить с твоей Капой? — поинтересовалась я вполне дружелюбно.

Коля вздохнул:

— До тех пор, пока не найдем голограмму и не выясним, кто убил американскую дублершу. Еще нам хочется знать, кто таскал ее тело по твоей квартире.

— И куда пропадал мой ковер, а также тапочки и халатик, — вставила я.

Коля не возражал:

— Да, хотелось бы и это узнать.

— Но если меня не будет в моей квартире, вы этого никогда не узнаете.

— Не волнуйся, ты будешь в своей квартире, — загадочно успокоил меня Коля.

Я догадалась: «Он клонит к клону!» — и завопила:

— Что? Снова дублерша? Не надоело вам уродовать бедных девиц?

Коля восторженно меня заверил:

— Мы нашли готовую страхолюдину. Пластическая операция нашей дублерше если и пригодится, то лишь с целью стать симпатичней.

Вынуждена была признаться:

— О чем вы? Ничего не пойму.

— Среди наших сотрудниц нашлась одна, очень похожая на тебя. Поразительное сходство!

— Неужели косолапая, шепелявая и с легкой косинкой? — ревниво осведомилась я.

— Именно, — «обрадовал» меня Коля. — Подгримируем ее для окончательного сходства и поселим в твоей квартире.

Пришлось осведомиться — из вредности, нельзя же верить всему подряд.

— А левой ногой она загребает? — спросила я в надежде услышать «нет».

— Похлеще тебя! — с гордостью сообщил Коля и пояснил:

— Она прошла отличную выучку и готова довести операцию до конца.

И тут я вспомнила про бабулю!

Недели две не была я в своей квартире. Ох, боюсь, бабуле не понравится это. Она примчится и в два счета расколет их выученную дублершу.

Вынуждена была радостно поделиться своим опасением с Колей.

— А вот чтобы этого не произошло, звони бабуле и говори, что у тебя все в порядке.

Пришлось именно так и поступить.

Глава 46

На следующий день я покинула Быдгощ, отправившись в Варшаву. Все выглядело естественно. Моя многочисленная родня погрузила мои чемоданы в поезд, я расцеловалась со всеми по три раза и клятвенно пообещала передать приветы бабуле.

Лишь я да бабушка Франя с дедушкой Казиком знали, что мой возлюбленный внезапно погиб.

Знала, конечно, и Марыся Сташевская, но Коля заверил, что беднягу Марысю безжалостно запугали. Теперь ее необычный голос сипнет при одном только имени Балицкого. Даже на своего соседа — моего дедушку Казика — она не может смотреть без содрогания, потому что он тезка Казимежа.

Больше о Балицком в Быдгоще никто и не слыхивал. Тетушка Казимежа умерла три года назад, а других родственников у него не осталась. Он был, как и я, сирота.

Отправить меня решили железной дорогой. Самолеты казались уже ненадежными. В Варшаве я погрузилась на скорый поезд и безвылазно сидела в своем купе, в котором находились еще три человека: двое мужчин и одна женщина. Уверена, были они людьми непростыми, что мне придавало уверенности: авось, не погибну в пути.

Смерть Казимежа…

Чем дальше время уносило меня от того страшного дня, тем нестерпимее становились горе и боль утраты. Если в Польше я еще как-то держалась, то, подъезжая к Питеру, уже белугой рыдала. Я страдала. Казалось, теперь так будет вечно.

В Петербурге я вышла из поезда и под невидимым присмотром отправилась в свою квартиру. Там я находилась до середины ночи, естественно, под охраной четырех бравых ребят. Потом меня заставили нацепить какой-то ужасный парик, не менее ужасное пальто и повезли домой к Коле.

Капа, оказывается, действительно с нетерпением меня поджидала. На лице ее отразилось такое сочувствие, что я завыла у нее на груди страшным воем. Она гладила меня по волосам и приговаривала:

— Девочка, успокойся, все будет хорошо.

«Разве может быть хорошо без Казимежа?» — думала я, но не возражала.

Потом Капа повела меня на кухню, напоила чаем, дала мне каких-то пилюль и уложила в постель.

Лишь утром я поняла, что сплю на семейной кровати, на которой, может быть, Капа и Коля занимались любовью. Сама Капа переселилась в гостиную на потертый диван.

Пока я размышляла над тем, какую линию гнуть в отношениях с Капой, ее непривлекательная физиономия показалась в двери.

— Проснулась? — шепотом спросила она, просунув голову в приоткрытую дверь.

Я с недоумением смотрела на эту говорящую голову и тосковала.

«Подлый Коля. Подложил мне свинью», — думала я, не собираясь вступать в дружбу с Выдрой, хоть и очень она к этой дружбе стремилась.

Думаю, в интересах того же Коли. Звездочки на погоны мужа она решила на мне заработать, не иначе.

— Мы сейчас встанем, умоемся и пойдем пить кофеек, — сюсюкая, сообщила Выдра.

Знаком я показала, что хочу остаться одна. Когда говорящая голова скрылась, я долго лежала в постели, вспоминая Казимежа. И долежалась до того, что поняла: возникла необходимость выпить. Разумеется, с горя..

Я оделась, вышла на кухню и традиционным жестом дала хозяйке понять о возникшем с горя желании. Капа мгновенно меня поняла и полезла в шкаф за графином. Потом я полировала свое горе водочкой, а Капа старалась меня развлечь, пускаясь в воспоминания. К воспоминаниям ее склоняло все, за что она ни бралась.

— Это подарок свекрови, — зачем-то просветила меня она, кивая на чайник. — Коля майора как раз получил. Нет, вру, он тогда еще был капитаном.

С радостной грустью она призадумалась.

Люди так старательно считают годы своей жизни, словно собираются потратить их с пользой или верят, что есть смысл в прожитом. Когда я увидела то, что осталось от моего Казимежа — гениального, фонтанирующего открытиями, идеями, — я осознала: жизнь не имеет смысла. Любое начинание — это всего лишь утро вечера, за которым Ничто, Пустота: неизбежно наступит ночь, несущая вечный покой. Не к этому ли покою стремится все? Все живое!

Ах, жизнь моя утратила смысл!

— Точно, чайник у нас появился, когда Коленька был Капитаном! — радостно воскликнула Капа, очень некстати проникнув в мою философскую мысль.

"Чайник — критерий истины, — с горечью подумала я. — Как живут наши люди? Появление в доме какого-то чайника не может быть событием знаменательным, даже если его подарила свекровь. Впрочем, как появление холодильника, телевизора и даже спального гарнитура. А ведь эти предметы быта являются вехами в жизни российских людей. В чем-то не права моя Родина, которой я (горемыка и неудачница!) обязана всем.

В чем-то не правы мы все!

И они, харизматики".

Уж простите меня за неуместные мысли политического характера. Но ИХ политика — это наша плохая жизнь, от которой, увы, никуда нам не деться. Нам, простым людям, остается только страдать от чужой харизматичности. Вот бабуля моя, кстати, тоже харизматичка…