Далеко от Москвы - Ажаев Василий Николаевич - Страница 100

— Цветы без запаха, птицы без голоса, — повторил он чью-то выдумку. — Холодная, очень уж строгая природа. Я ревнитель Смоленщины, был им и останусь.

Беридзе в восторге подтолкнул Алексея локтем:

— Ага! Задело. Сейчас нападет!

И в самом деле, докурив папиросу и отбросив в сторону окурок, Батманов начал:

— Слепцы! Курортные завсегдатаи: «Ах, Кавказ! Ох, Кавказ!..» Не клевещите на мать-природу, она прекрасна везде! Надо уметь ее видеть и вкус к ней иметь. Теперь введу правило: через каждые два часа вылезать всем на мороз и глядеть по часу на природу для уразумения ее красот.

— Ой, я уже уразумел их! — засмеялся Беридзе.

— Взгляните на закат, — тоном приказа сказал Батманов. — Видите, солнца уже нет, оно за той огромной сопкой. Вместе с тем, оно еще присутствует. Это солнце разрисовало перед вами белоснежные полотна. Как можно не залюбоваться затухающим светом, который так очертил контуры сопки! Если бы наш главный инженер способен был понимать что-нибудь кроме чертежей, он увидел бы и вон те густые ели, и то, как они, словно в ладонях, держат на ветвях пригоршни снега, и это — видите? — сплошное жидкое золото лучей, процеженное сквозь снег!

Беридзе любовался Батмановым: высокий, широкоплечий, в белом полушубке и меховой шапке, он был красив. В серых глазах его отсвечивались огни заката.

— Вы художник, Василий Максимович, — заявил Тополев. — Человек, который увидел в природе красоту, не увиденную другими, — художник.

— Вы хотите сказать, что начальник показал нам то, чего нет на самом деле? — поддел старика Алексей.

— Нет, я совсем не то хотел сказать, не передергивайте!

— Не обращайте внимания на этих остряков, — посоветовал старику Батманов. — Одна эта сопка — целая картина. Приглядитесь, она раскрашена как будто одним цветом, но сколько тонов и полутонов! На вершине — позолота, чуть ниже — светло-сиреневый оттенок, к подножью он все больше темнеет и внизу переходит в густо-сиреневый цвет. Где вы увидели сплошную серую краску, товарищ Беридзе?

Тот поднял кверху руки в больших рукавицах:

— Сдаюсь, она куда-то исчезла, проклятая!

— Теперь переведите ваши близорукие глаза на Адун. — Батманов оглянулся на спутников и остановил взгляд на Либермане, тяжело сопевшем после борьбы с Филимоновым. — Какие мысли приходят вам в голову, когда вы смотрите на реку?

Либерман повел большим багровым носом в сторону Адуна и поднял плечи:

— Мысли? Большая река. Она замерзла.

— И все?

— Все. Что ж еще, маменька родная? — Либерман простодушно моргал заиндевевшими ресницами и дул на озябшие руки. Не без иронии он добавил: — Вообще-то, я больше по снабжению, товарищ начальник.

Все захохотали.

— А вы что скажете? — Батманов взглянул на Алексея, пристально смотревшего на реку. — Неужели у вас не возникает никаких мыслей и чувств, когда вы смотрите на остановившийся Адун?

— Возникает, — серьезно ответил Ковшов. — Зимой меня в большой реке всегда поражает ее неподвижность. И хочется рассмотреть следы борьбы, которую вела река, прежде чем покориться силе, сковавшей ее.

Батманов выслушал его с явным удовольствием.

— Правильно! Нашелся хоть один человек со вкусом. Посмотрите, как сопротивлялся Адун, как он боролся! Что такое эти дико торчащие торосы на реке? Это ее омертвевшие движения! Тут целое поле битвы двух стихий! — Он повернулся и зорко вгляделся куда-то за реку. — Где вы еще увидите такой лес? На Кавказе?.. Тут, где мы стоим, на этом левом берегу лес отступил. А там он подошел к самой воде и словно говорит Адуну: «Я очистил тебе тот берег — гуляй, здесь мое царство, тебе сюда хода нет — сворачивай!..»

Беридзе улыбался в усы, Батманов заметил эту улыбку.

— Нечего ухмыляться, — притворно сердито бросил он. — Сугубо деловые люди, вроде вас, видят в живом лесе только дрова, столбы и доску-сороковку. Есть другие люди, которые, наоборот, видят в дровах и доске-сороковке зеленый лес, полный голосов и веселого шума!

— Ваше замечание принимаю, как директиву, и с сего числа перестаю смотреть на лес с точки зрения дров и доски-сороковки. Буду любоваться им — пусть он, милый, спокойно стоит еще пятьсот лет!

Алексей несогласно качнул головой.

— Вам слово дать? Вы не согласны? — спросил у него Батманов.

— Не согласен, чтобы этот лес спокойно стоял пятьсот лет, — ответил Алексей. — В этом лесу хозяин — медведь. Я — за другие пейзажи. Никогда не забуду картину, которую нам показал Рогов на своем участке.

— Что ты им там показал, Рогов? — спросил заинтересованный Батманов. — Знаю тебя, фокусника!

Рогов улыбался. Алексей опередил его, не дав ответить:

— Он показал огни по трассе на Адуне и огни на левом берегу по участку. Вот такая заря в полночь — это пейзаж!

Батманов одобрительно покосился на Рогова, но с той же внешней строгостью проворчал:

— Зря старался! Черствые инженерно-технические души, разве их чем-нибудь тронешь?

— Мою старую инженерно-техническую душу тронуло,— улыбнулся Тополев. — Каюсь, никак не предполагал обнаружить у начальства тонкий художественный вкус.

— Раскрою секрет: наш начальник с юных лет увлекается живописью, — не без ехидства заявил Беридзе. — Мне посчастливилось видеть его пейзажи. Однажды я даже застал начальника на месте преступления — возле мольберта, с кистью и палитрой в руках. Это меня так удивило, что я запомнил все до мельчайших подробностей!.. Наш уважаемый художник хотел запечатлеть на полотне осень. Несколько березок с золотистой листвой на скале. Будто брели откуда-то издалека, подошли к обрыву и замерли в испуге. Кроме них — ни деревца, только черные, скалистые сопки громоздятся кругом. И над ними бледное, холодное небо. — Беридзе рассмеялся. — Видите, Василий Максимович, весь ваш пейзаж в точности воспроизвел, а вы меня ругаете за черствость!

— Мало я еще вас ругаю, — сказал Батманов. — Ну-ка, залезайте в мои сани. Шепну вам несколько словечек, которые отучат вас сплетничать о начальстве!..

Глава одиннадцатая

Карпов уходит на стройку

Следя, как через маленькое отверстие в крышке возка пробивается рыжий лучик солнца, Батманов раздумывал о предстоящих делах. Часы, когда он передвигался от участка к участку, были для него редким временем уединения, в чем ему всегда приходилось себе отказывать. Теперь надо было хорошенько обдумать состояние всей стройки. Батманов вспомнил о своем последнем разговоре с Писаревым и Дудиным. Сталин сравнил строительство со сражением, имеющим стратегическое значение. Над этим следовало снова и снова подумать.

Особенно неотступны и беспокойны были мысли о проливе. Батманов перебирал в памяти посланных туда людей. Рабочих для этого участка отбирала специальная комиссия, и когда Ковшов сегодня опять докладывал о них, Василий Максимович чувствовал — за рабочих можно не беспокоиться. По заверениям отдела кадров, руководящие работники были посланы тоже из числа лучших. Вот в этом Батманов сомневался. Он не очень доверял отделу кадров, там сотрудники за длинными анкетами порой не видели живых людей. Мерзлякова, начальника участка, он не видел в глаза, зато слышал о нем неплохие отзывы отдела кадров. Однако Гречкин решительно опровергал их: «Темный он какой-то и себе на уме, этот Мерзляков. Больше о личной выгоде заботится. Наверняка гнать придется. Вот помяните мое слово...» Инженера Котляревского послали на пролив недавно. Он произвел неясное впечатление, хотя, судя по анкетам, участвовал в двух больших стройках. Вот в Панкове он безусловно уверен. Василий Максимович близко узнал его за это время совместного путешествия по трассе. Это был сверстник ему, Батманову, товарищ Залкинда по партизанскому движению, человек, умудренный трудной школой борьбы. Василию Максимовичу даже как-то спокойней стало, когда Панков, прощаясь с ним, сказал, что немедленно выедет на пролив. Почему же он молчит, что с ним произошло на проливе? Писареву Батманов сказал правду: нельзя было, бросив все, заниматься только этим участком. Время работ на проливе подоспело только теперь. Главное, конечно, не упущено, остальное же можно поправить, наверстать. Трудно поверить, чтобы Панков не сделал на участке ничего путного!