Далеко от Москвы - Ажаев Василий Николаевич - Страница 105

Вся сжавшись, она думала в эту минуту о своем давнем знакомстве с Хмарой. К счастью, оно оборвалось вовремя, Хмара ужаснул ее своим грубым домогательством.

— Слушать то, что я говорю, конечно, не легко, — согласился Батманов. — Что ж поделаешь, в жизни немало приходится таскать на себе тяжестей. Я вот мучительно пытаюсь понять: почему у меня не вышло настоящего семейного счастья? Ведь я, кажется, любил Анну. Она — сестра моего товарища, и все говорили нам, что мы хорошая пара, советовали жениться. Мы и поженились. Сначала жили вдвоем, потом появился сын. Выглядело все благополучно: дружная семья, только мальчишка не очень здоров. Вроде мне не в чем себя упрекнуть. Однако я сейчас места не нахожу себе и с горечью думаю: жил рядом с женой и ребенком, дышал одним с ними воздухом — и был все-таки далек от них. Анна Ивановна однажды сказала мне об этом. Собственно, вряд ли можно назвать это упреком. Женщина она умная и достойная, но относилась ко мне слишком уж уважительно и говорила несмело. Наконец отважилась: «Василий Максимович (она даже не называла меня просто по имени, и я почему-то считал это нормальным), нам с Костей не хватает тебя. Ты и живешь с нами, но тебя и нету. Больше так нельзя, мы просим тебя уделять нам побольше внимания. Сделай так, чтобы вместе, хоть на время, куда-нибудь уехать. Мы поживем втроем, и ты к нам как бы заново привыкнешь». Меня ее слова поразили, я впервые задумался над тем, что живу как-то неладно. Кстати, подоспела сдача стройки, которую я вел, мне дали отпуск. И я поехал с ними в деревню, на ее родину в Белоруссию. Там не было ни работы, ни друзей моих, только она и сын да тихая белорусская природа. Я захватил с собой мольберт и книги по искусству — дань юношескому увлечению...

Батманов как ни сдерживался, но вздохнул. Этот вздох будто ножом резанул Таню.

— Теперь я с умилением вспоминаю время, прожитое с ними в деревне, а тогда... Долго я не вытерпел, за месяц эта жизнь мне наскучила. Чего мне тогда нехватало? Пожалуй, не развлечений, а работы. После бурной жизни на стройке трудно было довольствоваться только семейным уютом. Я с облегчением вздохнул, получив срочный вызов из Москвы... Анна не сказала мне ни одного укоризненного слова, но видно, понимала, что я уезжаю с охотой... Я припомнил только один давний эпизод. В Крым, уже перед отъездом сюда, я заехал всего на сутки. И с тех пор уже не видел их...

— Найдутся они, Василий Максимович! — горячо сказала Таня.

— Нет уж, не найдутся. Сына-то нет. Умер. А как сойдутся наши пути с Анной — я не знаю. Боюсь, не вернется она ко мне... Вот вы мне и скажите — почему самое дорогое начинаешь ценить только после его утраты? Сейчас, как только остаюсь один, припоминаются тысячи семейных этих подробностей. Как они отложились в памяти, если раньше я будто и не замечал их...

Таня молча кусала губы, стараясь не расплакаться. И боялась: вот сейчас большой и сложный этот человек устыдится своей откровенности и опять скажет что-нибудь насмешливое и резкое.

— Вам, кажется, двадцать четыре года, Таня? — заговорил снова Батманов. — Я от души советую вам быть осмотрительней. Пусть истории, подобные моей, послужат вам предостережением... Правда, Залкинд сказал мне как-то: «Ты еще сложишь свою песню»... Но попробуй начать жить сначала, когда тебе уже сорок три года!..

Наступившее молчание было нестерпимо для Тани. Ее выручила остановка. Возок перестал колыхаться, дернулся раз, другой, заскрипел и застыл на месте... Они куда-то приехали.

Глава двенадцатая

Вот он, край света!

Адун остался позади. Второй день Батманов и его спутники ехали по участку Мерзлякова — последнему участку на материке. Дальше был пролив и за ним, наконец, остров Тайсин.

Все чаще и чаще выходили управленцы из саней и подолгу шли пешком. И чем ближе становилась цель, тем больше они убеждались, что участок чрезвычайно отстал от других, хотя должен был опередить их: будучи за пределами Адуна, он не претерпел потрясений из-за переноса трассы на новое направление.

На ближних участках многое радовало глаз: зимняя дорога с вереницами автомашин и конских обозов, домики блокпостов, жилые поселки, штабеля и линейки труб, оживленное движение и хлопоты тысяч людей. Здесь ничего этого не было. Только пролегала просека в тайге, да по кое-каким признакам угадывались попытки построить автомобильную дорогу. Помещений тоже не было, кроме нескольких грубо сколоченных сараев под склады. Но и они пустовали. Развозить продовольствие, трубы, материалы и оборудование от пролива в глубь материка, как видно, еще не начинали.

— Участок безлюден, мертв, — с возмущением и тревогой говорил Батманов. — Где же люди, которых мы сюда послали?

В нескольких километрах от пролива облик трассы несколько изменился. Появился зимник, запущенный и почти непригодный для автомобильного транспорта. Чаще попадались склады, иногда и жилые бараки, кое-где встречались небольшие группы людей, неторопливо и вяло расчищавших проезды. На дороге виднелись запорошенные снегом автомашины — порожние и с грузом; появились трубы — иногда в штабелях, больше — сброшенные в беспорядке.

Батманов приказал выйти из поезда и дальше идти пешком до пролива, оглядывая и замечая каждую мелочь. Один Тополев остался лежать в санях под тремя тулупами. Таня на лыжах убегала то вправо, то влево от дороги, разведывая местность, на которой в скором времени предстояло трудиться ее связистам. Батманов и все остальные заходили в склады и бараки, считали трубы, опрашивали встречавшихся людей. Они останавливались возле каждой брошенной на дороге машины — Филимонов осматривал ее, записывал номер и состояние, в котором она находилась.

Одна такая машина надолго задержала всех. Нагруженная трубами, она стояла посредине дороги, загораживая проезд. Возле нее возился шофер. Угрюмо и со злостью он отвязывал стойки, пытаясь тут же выгрузить свою громоздкую и тяжелую поклажу.

— Фамилия? — кратко спросил Филимонов. Он и Алексей подошли к машине первыми.

— Сморчков, — так же односложно ответил шофер, спрыгивая с машины на землю.

— Сморчков?! — удивился Алексей.

Инженеры переглянулись. Значит, Сморчков добрался до пролива! Удалось ли ему довести свою машину до Чонгра или, оставив ее где-то на Адуне, он добрел пешком и получил новую? Но факт оставался фактом: Сморчков был на месте. Что-то случилось с ним. Худой, с лицом, обросшим рыжеватой щетиной, с воспаленными, запавшими глазами, он совсем не походил на того бодрого, подтянутого парня, которого инженеры провожали со Старта.

— Что с машиной? — осведомился Филимонов, оставляя другие расспросы на дальнейшее.

— Мотор неисправен.

— Пробовали пустить и не вышло? — подошел с остальными Батманов. Он тоже не узнал шофера.

Сморчков взглянул на окружавших его людей и отвернулся:

— Сто раз пробовал, и не вышло.

— Что же думаете теперь делать? Замерзнете, бедняга!

Шофер пожал плечами и апатично ответил:

— Авось, подойдет другой трубовоз, с ним вернусь на мыс Чонгр.

— Зачем же вы тогда разгружаете трубы? — вмешался Беридзе. — Вам ведь дальше их везти. И потом, если машина стоит, не все ли равно — пустая или нагруженная? Объясните-ка свои действия.

Шофер горько усмехнулся и ничего не ответил.

Батманов попросил Филимонова попробовать пустить машину. Филимонов, сосредоточенный, повозился несколько минут с мотором и вдруг оживил его. Все налегли на кузов и помогли сдвинуть машину с места.

— Что же теперь с вами делать? — гневно спросил Батманов шофера, когда Филимонов, не выключая весело рокотавшего мотора, вышел из кабины. — Вы понимаете, что делаете, или нет?

Сморчков нехотя пробормотал что-то насчет никудышного профремонта машин на трассе.

— Зачем же лгать! — сразу оборвал его Филимонов. — Машина в исправности, она новехонькая!

— Что вы за человек? Русский? — спросил Батманов, в упор глядя на шофера.

— Русский. Не видно разве?