Далеко от Москвы - Ажаев Василий Николаевич - Страница 141

Глава восьмая

Печальные вести

Таня Васильченко недаром гордилась делом своих рук — селектором. Недаром колонна связистов перенесла столько лишений в зимней тайге. Металлический провод, протянутый от управления до последнего пункта трассы на острове, как бы врос живым нервом в тело коллектива. Если бы теперь отнять селектор у строителей, они сразу же лишились бы слуха и языка.

Селектор непрерывно, днем и ночью, нес потоки человеческой речи и многообразнейшие отголоски жизни: очень важное и совсем маловажное, общественное и личное, трагическое и смешное. Радио тревожно сообщало о наступлении немцев на Изюм-Барвенковском направлении. Фельдшер с пролива читал врачу Родионовой акт о несчастном случае с механиком Серегиным — он был при смерти. Залкинд поздравлял шофера Сморчкова: нашлись, наконец, его родители, они вовремя эвакуировались из Орла в Канск на Енисей. Инженеры участков по очереди докладывали Беридзе о том, как в первые дни шли сварочные работы. Либерман из Новинска распекал своего подчиненного на восьмом участке: «Маменька родная, куда вы девали такую уйму крупы? Медведей кормите кашей, что ли?» Экономист с десятого участка монотонно перечислял управлению цифры выработки за день. Девушка-диспетчер с седьмого участка спрашивала у диспетчера-парня со второго: «Голос у тебя хороший, но интересно, каков ты собой?» — «Я рыжий»,— отвечал парень. «Не верю». — «Приезжай, посмотришь». Начальники участков Темкин и Хлынов обменивались опытом прошедших суток. Пущин из Новинска расспрашивал Карпова о положении на острове, рассказывал ему, в свою очередь, о весенней путине в крае и в заключение просил на минуточку позвать к проводу Махова.

— Жив? — спрашивал редактор у своего однокашника.

— Кажется.

— Вымпелок на радиаторе? Не отбили еще?

— Вымпелок у меня наглухо припаян, не оторвать никому.

— Что Муся?

— Хлопочет, кормит бутербродами и потчует кофеем, улыбается интересным парням.

— А тебе?

— И мне, поскольку я интересный.

— Когда свадьба? Свадьба, я говорю, когда?

— Загса тут еще не завели. Вот скоро заведем.

— Долго ждать. Долго ждать, говорю.

— Ничего, мы терпеливые. Ходили в нивхское стойбище, шамана искали, чтобы обвенчал.

— Отказался?

— Вывелись, оказывается, шаманы. Последнего недавно похоронили.

— У меня вопросов нет. Целую и обнимаю. Не выпускай из рук баранку. Жму мозолистую.

— Жму холеную редакторскую. Крепче держи перо.

После Батманова самым большим хозяином на проводе считался главный диспетчер Гречкин. Он говорил часто, по нескольку раз в день, всегда что-нибудь выяснял и постоянно чем-нибудь был недоволен. По цифрам он угадывал изменения на участках и привязывался по любому поводу, его настораживало как повышение, так и понижение выработки. Отправив ругательную телеграмму за подписью Батманова, он спустя короткое время звонил на участок и справлялся, понравилась ли она.

На острове с главным диспетчером часто разговаривал Алексей. И на этот раз Гречкин вызвал Алексея к селектору.

— Я спрашиваю: что у вас на проливе? Лед все идет?

— Идет. Дьявол его знает, откуда берется столько, — отвечал Алексей. — Нам с Беридзе пора выбираться с острова.

— Вы мне зарядили туфту, товарищи островитяне. Туфту, говорю, зарядили.

— Не понимаю вашего жаргона, товарищ главный диспетчер.

— Прекрасно все понимаешь, не притворяйся. По вашей сводке выходит, что вы за день сделали девять километров лежневой дороги. Это не укладывается ни в какие нормы. Набрехали?

— Никак нет, мы люди честные. За день сделано девять километров. Скоро пришлем рапорт об окончании. Не слышишь? Я сказал — скоро дорога будет готова.

— Что-то не верится. Откуда такая выработка?

— Как откуда? Помножь свои нормы на патриотизм строителей. А не веришь — приезжай, проверь.

— То-то и жалко, что не могу приехать. Начальник не пускает на трассу. Каждый день пишу: «поворотная сварка», «потолочная сварка», а сам не видел, что это за штука. Вы там уложите весь нефтепровод, а я его так и не увижу, — жаловался Гречкин.

— Ничего... Лет через десять приедешь сюда на экскурсию, тогда и посмотришь, — насмешничал Алексей. — Я думаю, тебе разрешат взглянуть на нефтепровод. У тебя ведь на широкой груди будет блестеть значок: «Активному участнику строительства».

— Одичал ты на острове, Алексей, острить научился, — вздыхал Гречкин. — Скучно с тобой говорить. Вот Женя Козлова хочет что-то сказать. Интересуешься?

— Очень.

Женя пожаловалась: ей осточертели бумаги, чернила, цифры.

— Весна в разгаре, а я сижу в четырех стенах, запертая Гречкиным.

— Махни на него рукой и приезжай к нам.

— Раньше сбежала бы, — вздохнула Женя. — Теперь не сбежишь. Сама на каждом шагу проповедую уважение к дисциплине. Я теперь комсорг.

— Похлопотать за тебя? Я говорю, похлопотать за тебя?

— Я тебе похлопочу! — вмешался Гречкин. — Нечего мне работников сманивать. Она за тобой на остров Борнео побежит, только позови.

— Ты ее пока на остров Тайсин отпусти. Отпусти, говорю, на остров Тайсин пока.

— Алеша, тут тебе телеграмма пришла! И два письма,— сообщила Женя. — Все сразу подоспело. Будешь ждать оказии?

У Алексея громко застучало сердце.

— Пришли поскорее, — попросил он. — Нет, прочти телеграмму сейчас.

— «Родимый Алешенька мужайся наша Зина погибла...» — быстро прочла Женя, и голос ее сорвался.

Фраза эта, четко дошедшая до слуха Алеши среди шума и неясных голосов, ударила его в сердце.

— Ч-читай! — вымолвил он, собрав силы.

— «...послала тебе письмо видно не получил, — цедила Женя по словечку. — Где взять силы Алеша чтобы перенести такое горе»...

Тихо стало на линии, лишь жалобно ныла морзянка. Строители любили инженера и теперь молча сочувствовали ему.

— Прочти письма, Женя, — сказал Алексей, опомнившись.

Женя не отзывалась. Алексей повторил просьбу.

— Не надо, Алеша. Письма перешлем, через два-три дня получишь, — вместо Жени ответил Гречкин.

— Читай! — потребовал Ковшов.

— Письмо от начальника военной школы, — объявил Гречкин и, сильнее обычного окая, начал: — «Уважаемый товарищ Ковшов! Ваша посылка прибыла после того, как Дмитрий Ковшов выбыл на фронт. Ваш брат был лучшим курсантом, и я полагаю правильным выдать ее лучшему курсанту нового набора. Подтвердите согласие телеграфом...»

Алексей только вздохнул в ответ.

— Что? — спросил Гречкин. — Что делать с посылкой?

— Пошли телеграмму, пусть распорядится по своему усмотрению, — с отчаянием в голосе сказал Алексей. Мелькнула мысль: «Человек был ранен и вернулся в строй... Может быть, он снова ранен, а посылка все никак не может его найти».

Не переводя дыхания, люди в разных местах трассы слушали у провода разговор Гречкина с Ковшовым. Селектор молчал. Затихла даже морзянка.

— Не падай духом, Алексей. Будь мужественным, дорогой мой, — вдруг послышался голос Беридзе.

Он находился в это время в Кончелане и пришел к аппарату, чтобы вызвать Батманова. Притихший Гречкин был рад вмешательству Георгия Давыдовича. Но Алексей не забыл о втором, еще не прочитанном письме.

— Читай! — сказал он неестественно спокойно.

— Мы тебе перешлем письмо. Потерпи, Алеша, — просительно сказал Гречкин. Письмо, может быть, несло новое горе товарищу.

— Не мучай же, читай, будь другом! — надрывно сказал Ковшов. — Это письмо от матери Зины... Я должен знать.

Наступившую тишину разорвал чей-то плач, кажется, женский — и опять все стихло.

— «Алешенька, я молчала сколько могла, хотела уберечь тебя от горя, — опять закричал Гречкин. — Все ждала, что придет новое известие, которое опровергнет первое. Но я уж не могу больше, не имею права скрывать от тебя. Все твои телеграммы и письма получила... Очень мучилась и переживала за тебя. И отец твой мне говорил не раз: «Напишите ему всю правду, молчанием дела не поправишь». И я пишу тебе. Были оттуда товарищи, они рассказали...»