Далеко от Москвы - Ажаев Василий Николаевич - Страница 77

Залкинд заканчивал совещание. Речь его была лаконичной, без общих мест и нравоучений. Он не повторял уже сказанного о недостатках, а говорил, как их исправить. Была в этой речи одна фраза — она как будто относилась ко всем, но Тополев понял: Залкинд адресует ее именно ему:

— Я напоминаю вам мудрые слова Ленина: «...не так опасно поражение, как опасна боязнь признать свое поражение, боязнь сделать отсюда все выводы».

Еще до того, как парторг дошел в своей речи до снабженческих отделов, Федосов передал записку Либерману: «Я думаю, нам надо серьезно поговорить. Если не возражаете, зайду к вам в десять вечера». Либерман написал на записке: «Согласен». И когда Залкинд с силой, хотя и спокойно, произнес: «Стыдно и неприятно говорить сейчас о том, что Женя назвала здесь пережитком, и я обещаю не вспоминать об этом, если Либерман и Федосов больше не дадут к тому повода», — оба снабженца, под взглядом парторга, с готовностью закивали головами.

Закрыв совещание, Залкинд поспешно вышел из кабинета. Внизу, у выхода на улицу, где бушевала пурга, он нагнал Тополева.

— Я подвезу вас, — сказал он. — Мы по пути заскочим в больницу к Родионовой — она нужна нам обоим. — И он, не слушая возражений старика, повел его к саням.

В больничных палатах Ольга Родионова с двумя фельдшерами делала обход больных. С неделю назад, в Новинске вспыхнула эпидемия гриппа. Палаты были переполнены, койки стояли даже в коридорах. Отовсюду слышались кашель, чихание и натужные вздохи. Буран и сюда пробивался сквозь щели стен и оконных переплетов, в палатах было холодно.

Ольга останавливалась около каждой койки, выслушивала жалобы, осматривала больных, давала указания фельдшерам.

— Доктор, вы и сами-то нездоровы, — говорили ей больные, глядя на забинтованные руки Ольги, на осунувшееся бледное лицо и лихорадочно блестевшие глаза.

— Доктор не имеет права болеть, — усмехнулась она, быстро выслушивая пациента. — Иначе, какой же он доктор?

Ей сказали, что приехал Залкинд. Она попросила подождать и вышла к нему, лишь закончив обход. Залкинд с тревогой заметил, что она действительно плохо выглядит. Ольга махнула перевязанной рукой.

— Вы же знаете, у меня ревматизм, давнишний. Мне только теплые края помогут. Это сейчас немыслимо, и поэтому лучше отложить разговор обо мне до конца войны.

Залкинда беспокоила вспышка гриппа, он спрашивал, какое сейчас положение. Ольга рассказывала: за два дня она обошла все дома в поселке — число заболевших все прибывает. Больница переполнена, выход один — надо изолировать больных от здоровых, отведя специальные комнаты в общежитиях и домах. Это сейчас важнее кальцекса и любых других лекарств.

— Что требуется от меня? — помрачнев спросил Залкинд.

— Надо повлиять на сознательность людей: они должны беспрекословно согласиться на уплотнение и на изоляцию заболевших. Заметьте, что среди населения ходят слухи, будто болезнь заброшена к нам японцами — мол, своего рода бактериологическая война. Слухи эти мешают нам бороться с гриппом. Затем мне нужны дрова, возможно больше. Дайте лошадей, укажите, откуда брать дрова, и мы сами будем возить. У нас, вы видите, холодно. Я должна топить круглые сутки, сверх всяких норм... Мне нужны помощники. Я не прошу врачей и медсестер, их не вернешь из армии. Но домашние хозяйки пусть идут помогать. Почему у нас нет женсовета, товарищ парторг? Он очень нужен, и не только мне. В детских учреждениях, в общежитиях и столовых недостает женского глаза и заботы. В любой организации есть женсовет, возглавляемый женой начальника. У нас начальник без жены и, наверное, поэтому нет женсовета. Почему бы вашей супруге, товарищ парторг, не возглавить наш женсовет? Много работы и без того? Вы примените к ней ваше любимое выражение: «Чем больше работы, тем лучше человеку». Пусть женщины, которые не справляются с домашним хозяйством, подумают, как управляется Лизочка Гречкина. У нее четверо детей, и вот уже третий день она приходит сюда на час-два дежурить. — Ольга улыбнулась. — Очевидно, довольно на сегодня вопросов? Если меня не остановить, я могу плакаться до завтра.

— Пока довольно, — согласился парторг и начал перечислять:— Значит, изоляция больных в общежитиях, борьба, с вредными слухами, дрова, домашние хозяйки. О женсовете я думал и, кажется, уже доказал жене свой любимый тезис. Женсовету придется много заниматься бытом, особенно бытом одиночек. У нас даже многие специалисты живут в холоде. Завтра я опять приеду к вам, продолжим разговор и поедем в город — не помогут ли нам? Теперь, Ольга Федоровна, взгляните на нашего больного. Я его насильно притащил.

— Кузьма Кузьмич в качестве пациента? Удивительно! — Она захлопотала около старика, не обращая внимания на его сопротивление. — Попались! Теперь уже не похвастаетесь, что за всю жизнь ни разу не имели дела с эскулапами.

Взяв руками голову старика, она долгим взглядом посмотрела ему в лицо.

— В постель его, у него грипп, температура, — сказала она Залкинду, а у Тополева тихонько спросила: — Что-то случилось, Кузьма Кузьмич?

Старик промолчал. Залкинд заторопился, надел меховую шапку с ушами и пошел, выпроваживая и Тополева. С порога он вернулся.

— Я не вправе скрыть... Лучше вам будет узнать это... Если вы готовы выслушать тяжелое известие... — Залкинд замялся, испытующе смотря на Ольгу.

— Да говорите же! Я ко всему готова, — нервно воскликнула Ольга, в глазах ее появилось выражение страдания.

— Мне сообщили, Константин Родионов уклонился от мобилизации. Обманным путем устроился врачом в санитарный поезд. Боясь, что его все-таки пошлют на фронт, он решил сделать себя на время инвалидом. Начал пить какую-то дрянь и, просчитавшись, отравился...

Какой-то странный звук издала Ольга горлом — будто хотела вскрикнуть, но подавила крик.

— Когда вам понадобится помощь, — сказал Залкинд, — я не говорю о больнице, это само собой... Товарищеская помощь... вам лично... Скажите... в любое время...

— Спасибо вам. Мне лично... ничего не надо, — прошептала Ольга.

Тополев, стоявший у дверей, понял, что у Ольги несчастье и ей тяжело. С уважением и состраданием смотрел он на нее из-под нахмуренных бровей. Все вокруг говорило о трудной борьбе; даже подростки и женщины выступали в ней мужественными солдатами. Как же могло статься, что он, инженер Тополев, уклонился от борьбы? «Освободившись от желаний, надежд и страха мы не знаем», — вспомнились ему полюбившиеся стихи. Теперь он повторил эти слова, внутренне их отрицая.

Глава шестая

Наедине с собой

Дома старика окутала благостная теплынь. Он сам готовил жилье к зиме, и никакие ветры не могли выдуть отсюда драгоценные калории. Марья Ивановна — хозяйка, у которой Тополев жил на полном пансионе, с тревогой смотрела на него. Залкинд предупредил ее о болезни постояльца.

— Не беспокойтесь, я здоров, — сказал ей Кузьма Кузьмич. — Тут тихо и тепло, больше мне ничего не надобно.

Он вынул из кармана выданные Родионовой пакетики с порошками, сунул их в ящик письменного стола, снял пиджак и улегся на диване, положив жесткие кулаки под голову и закрыв глаза. На совещании, во время речи Пети Гудкина, старику хотелось как можно скорее очутиться дома, но вовсе не для покоя. Сейчас, наконец, он остался наедине с самим собой.

И Петя, и Женя, и Залкинд, и Ольга, и Алексей, и Таня — все они возникали перед глазами, и все вдруг отступили, отодвинулись, впустив к нему кого-то, во сто крат более строгого, взыскательного и сурового. Этот строгий и суровый крикнул: «Давай поговорим», — и начал говорить голосами то Петьки, то Ольги, то Залкинда, то Алексея. Но все голоса пересилил голос Володи, племянника — его отчаянный возглас:

«Дед, пойми же ты — нет больше в живых Ивана Семеновича Миронова, нашего генерала. Мы были в одном бою за Москву, но я жив, а он мертв. Лучше бы наоборот, дед, понимаешь меня? Мы поклялись здесь, его солдаты и офицеры: мстить за него без пощады. Убитые немцы — вот наши поминки по генералу».