Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 52

– Соня, – Осаф Александрович взял подругу под локоть, – вспомни, что делал Глеб двадцать второго октября? Ты уже была в больнице?

– Двадцать второго? Какой это был день недели?

– Среда.

– У нас тут неприемный день, и Глеб ездил на дачу. Надо было посмотреть, что там и как. Да, вспомнила, как раз на следующий день по телевизору просили прийти всех пассажиров той электрички, на которой он ехал. Глеб, конечно, никуда не пошел, хотя я считаю, это был его гражданский долг.

– Да, – мрачно кивнул Осаф Александрович, – в той электричке была убита женщина.

– Господи, – одними губами прошептала Софья Николаевна.

– Да…

Они замолчали.

– И ты думаешь…

– Я пока ничего не думаю. Но то, как началось следствие, мне не нравится.

Я обещаю тебе, что во всем разберусь. Прости, что пришлось тебе сказать, но ты и сама бы обо всем узнала.

– Ты обещаешь… – начала Софья Николаевна и замолчала.

– Обещаю во всем разобраться. И не допущу, чтобы пострадал невиновный человек. А ты постарайся не волноваться.

Вместо ответа Софья Николаевна вдруг уронила голову на грудь своего «милого Оськи» и расплакалась.

Ну, успокойся. Соня… Бедная моя девочка… Он довел женщину до входа в отделение. Больше не сказали друг другу ни слова.

Дубинин вышел из здания больницы, завел машину, но вместо того, чтобы ехать домой, отправился в «Эгиду». Нужно было срочно узнать адрес старшего следователя Самарина из транспортной прокуратуры.

По дороге Осаф Александрович погрузился в тяжелые раздумья. Да, он обещал Соне во всем разобраться. И это он сделает. Но помогать Глебу он станет только в том случае, если тот невиновен. Конечно, он знал его с детства, но сколько людей жили бок о бок с серийными убийцами и считали их милейшими людьми. Однако Дубинин хорошо помнил и другие факты. За первое убийство Чикатило расстреляли невинного человека. В Смоленске, когда арестовали Стороженко, по одному из его убийств давно сидел во всем признавшийся человек. Когда в Витебске начали убивать женщин, убийцу быстро нашли, осудили и расстреляли. Затем был арестован еще один. И только потом – настоящий преступник. И никто не понес ответственности.

«Если Глеб невиновен, подобного не должно случиться», – сказал себе Осаф Александрович, подходя к неприметной двери, ведущей в агентство «Эгида». Здесь круглосуточно, днем и ночью, находился дежурный. «Если невиновен… Если…»

– Садитесь, Пуришкевич, – услышал Глеб как сквозь слой ваты.

Без очков он плохо ориентировался в незнакомом помещении и потому не видел ни стула, ни указывающей на него руки.

– Стул справа от вас, – сказал голос. Интеллигентный приятный баритон.

Нормальная комната. Компьютер на столе, на стене большое цветное пятно.

«Календарь», – понял Глеб, Комната из прежней нормальной жизни, где нет ни Игорька Власенко, ни остальных.

– Садитесь, – повторил голос, – я следователь, которому поручено ваше дело. Моя фамилия Березин. Михаил Игоревич.

– Но ведь… – губы почти перестали слушаться, – был другой…

– В настоящее время ваше дело передано мне, – твердо сказал Березин, – так распорядилось начальство. Что ж, начнем. Курите?

Глеб отрицательно покачал головой.

– Это хорошо. Полезно для здоровья, – без тени иронии сказал следователь.

– Значит, так, гражданин Пуришкевич, вы подозреваетесь в убийстве Марины Александровны Сорокиной, совершенном в электричке Гдов-Петербург двадцать второго октября сего года.

– Я не убивал, – тихо сказал Глеб.

– Послушайте, Пуришкевич, – следователь встал и начал расхаживать по кабинету от окна к двери и обратно, – бросьте вы эти ваши хитрости. Ну чего вы добиваетесь? Против вас собраны неопровержимые доказательства. Понимаете?

Неопровержимые! Вас видели и на станции Школьная, и в электричке. Свидетели составили ваш фоторобот, по которому вас опознали. Вы были с убитой соседями по дачному поселку, поэтому неудивительно, что она вышла вместе с вами в тамбур.

Мы узнавали: такая женщина, как Марина, никогда не пошла бы с незнакомым мужчиной. А вас она знала.

Глеб хотел ответить, но Березин прервал его:

– Подождите отвечать, Пуришкевич, обдумайте все как следует. А сейчас я распоряжусь, чтобы вам принесли чаю. Раз вы не курите…

Следователь вышел в коридор. Глеб остался в кабинете один.

Было тихо и спокойно. Мягко шумел на столе компьютер, по экрану которого плавали разноцветные рыбы, за окном слышалось: «Электропоезд из Тихвина прибывает на вторую платформу левая сторона». И все, что поздно вечером происходило в камере. Гусаков и Власенко, стало казаться нереальным кошмаром.

Дверь открылась, и вошел молодой милиционер со стаканом горячего чая. Глеб его еще не видел, впрочем, без очков он вообще не разбирал лиц и, возможно, просто не помнил его. Милиционер поставил стакан перед Глебом и вышел.

«А может быть, действительно… – потянулись смутные мысли, – может быть, взять все на себя… Убьют, ну и черт с ними. Все равно и так и так убьют… только там – раз и конец». Мысль о том, что можно взять и разом окончить страдания, каралась все более и более привлекательной. Но тут в голову пришла другая: «Господи, что же скажет мама!» Ведь если он признается, все будут думать, что он действительно убил. А он не убивал. Нет, он не убивал. Он вообще никогда не видел эту Марину…

Дверь открылась, и вошел следователь Березин.

– Ну, Пуришкевич, что-нибудь надумали? Что же вы не пьете чай?

Глеб протянул руку и отхлебнул. Чай был крепкий, горячий, сладкий. Он сделал еще несколько глотков и поставил стакан на место.

– Я не убивал, – засохшими губами сказал Глеб. – Не убивал.

– Все-таки стоите на своем, Пуришкевич, – вздохнул Березин. – Ну что ж, подождем. Посмотрим, что вы скажете вечером. – Он подошел к двери и громко сказал кому-то:

– Увести!

Глеб упал на грязные деревянные нары и затих. Сначала он ни о чем не думал, потом в голове снова зашевелились мысли об ужасной ошибке. В камере было душно, пахло немытыми потными телами, но это было безразлично. Больше всего хотелось пить. С тоской думалось о недопитом стакане чая.

Глеб вспомнил фотографию убитой женщины. Что-то знакомое в лице, пожалуй, было… Возможно, он и видел ее. Но он никогда бы не смог сказать, где именно – в дачном поселке, на собственной лестнице или в «Публичке». Был уже такой случай: Глеб покупал в «Норде» пирожные и ломал голову, откуда он может знать девушку, стоящую перед ним. Потом увидел ее в библиотеке – оказалось, она не один год выдает ему книги.

Господи, как давно это было… Книги… Библиотека… Девушка на выдаче…

Да было ли это вообще?

Снова открывается дверь. Знакомый голос капитана Чекасова:

– Вот он, Валентин Николаевич.

Глеб чувствует несильный удар ботинком в бок:

– Вставай, вампир. К дознавателю.

На этот раз его ведут не наверх, а куда-то вниз.

«Подвал», – понял Глеб.

Его вталкивают в большое освещенное помещение. Свет такой яркий, что режет глаза. Глеб пытается оглядеться – вокруг ничего нет, только пятном темнеет у одной из стен стол. Больше ничего.

Его сажают на табуретку, накрепко привинченную к полу, и Глеб спиной чувствует шероховатость стены. Она, как нарочно, не оштукатурена гладко, будто раствор бросали и оставляли засыхать как есть.

– Смотреть на меня! – слышится голос того, кого Чекасов назвал «Валентин Николаевич Гусаков». Дознаватель. Глеб пытается сообразить, что это за должность, но тут следует окрик:

– Смотреть на меня! Глеб поднимает глаза.

Дознаватель стоит прямо перед ним, и теперь Глеб может разглядеть его лицо. Красное, мясистое и злое.

– Ты убил Марину Сорокину? – жестко спрашивает дознаватель. Глеб молчит.

– Еще раз спрашиваю.

Гусаков достает из кармана небольшой предмет.

Монета. Она ярко блестит в ослепительном свете, заливающем подвал.

Дознаватель методично подбрасывает монету в воздух и ловит ее. Взгляд Глеба как завороженный не может оторваться от яркой точки, мелькающей перед ним.