В тихом омуте - Миллар Маргарет - Страница 31

Телма скрестила руки на животе, словно вдруг подумала, будто плод уже что-то понимает, и его надо оградить от глаз и слов посторонних людей, которые могут повредить ему.

– Что с нами будет, Ральф, с ним и со мной?

– Не знаю.

– Какие у меня были надежды, какие чудесные планы!

Телма была низведена до своей голой сущности, словно гоночная машина со снятым капотом, без крыльев, с оголенным мотором без глушителя, с обеими ревущими выхлопными трубами – "я" и "мне". Все высокие надежды Телмы были построены на обмане, и свои чудесные планы она возводила за счет счастья других.

Что-то зашуршало в окне портика и шлепнулось на пол. Телма подпрыгнула, словно это звук был выстрелом пушки, нацеленной на нее.

– Наверное, вечерняя газета, – сказал Тьюри, – Если хотите, я принесу.

– Не хочу. Я ... а в ней будет это самое, насчет Рона?

– Возможно.

– И про меня?

– Трудно сказать, кто знает про вас, кроме Гарри, Эстер и меня. – Через несколько минут ему пришлось добавить про себя: "... и всего Управления полиции".

Заголовок о смерти Рона красовался на первой странице: "Видный гражданин Торонто погиб в заливе Святого Георгия".

Эстер, очевидно, отказалась предоставить последнюю фотографию Рона, поэтому кто-то из газетчиков порылся в подборках и нашел фотографию, сделанную несколько лет назад в Новогоднюю ночь в клубе "Гранит". Рон застенчиво улыбался в объектив, шея его была опутана серпантином, в волосах и на лацканах смокинга застряли кружочки конфетти. И фотография, и надпись на ней – "Гэлловей в веселом настроении" – свидетельствовали о дурном вкусе репортера. Тьюри питал слабую надежду, что Телма не станет смотреть на фотографию. Потом, конечно, увидит, но пока что уместнее просмотреть газету самому, так как все последние поступки Телмы указывали на отсутствие у нее собственнического чувства, которое было таким сильным у Эстер.

Хотя Телма сначала не хотела, чтобы Тьюри принес газету, теперь она нервно и нетерпеливо наблюдала за ним, заламывая свои маленькие пухлые руки.

– Ну, что там пишут?

– Прочтите сами.

– Нет. Я не могу. Мне режет глаза.

– Хорошо. Сначала излагается фактическая сторона дела – как и где его нашли. Не вижу смысла читать вслух, для вас это будет лишнее расстройство.

– Тогда читайте, что написано дальше.

– "Было отдано распоряжение о вскрытии. Специалисты пока еще не исключают возможности несчастного случая, хотя имеется свидетельство, указывающее на самоубийство. Сегодня утром вдовой Гэлловея, в девичестве Эстер Беллингс, было получено – письмо, где содержится намек на его намерение покончить с собой. Это письмо теперь в руках полиции, которая отказалась изложить его содержание представителям печати, учитывая его сугубо личный, интимный характер".

– Она отдала письмо полиции? – В тоне Телмы звучало недоверие; возможно, голос Тьюри звучал бы точно так же, если бы он в этот момент заговорил. Ему представлялось невероятным, чтобы Эстер передала такое сугубо личное письмо полиции. Сквозь щели запираемых на замок дверей полицейского управления просачивается не меньше сведений, чем через щели любых других дверей, а Эстер достаточно умна, чтобы понимать это. Возможно, она не могла поступить иначе, потому что полиция потребовала письмо как доказательство того, что у Рона было намерение совершить самоубийство. А может, Эстер, не подумав о последствиях для себя и своих детей, решила немедленно предать огласке поведение Телмы.

– В письме написано обо мне, я полагаю? – спросила Телма.

– Да.

– Названо мое имя?

– Я думаю, да.

– Значит, скоро весь город будет знать. Господи, как мне это выдержать?

– У вас есть друзья.

– Друзья Рона и друзья Гарри. Моих собственных ни одного.

– Есть еще решение, – сказал Тьюри. – Если вы проявите благоразумие и согласитесь...

Но Телма отвернулась, словно захлопнула перед голосом разума бронированную дверь:

– Нет.

– Но вы даже...

– Спрятаться за спину Гарри – это ваше решение?

– Гарри готов, как я вам уже говорил. Вы недооцениваете его. Он прекрасный, великодушный человек.

– Да, я его знаю. Добрый старина Гарри, всегда готовый отдать другу последнюю рубашку или проиграть ему в покер. Гарри – мастер проигрывать, не за это ли все так его любят?

Он проигрывает так мягко и изящно, но проигрывает. Он всегда опаздывает на пароход. Почему?

– Может, он не хочет никуда плыть.

– А я хочу. И поплыву. Что бы меня ни ждало, это будет лучше, чем оставаться с Гарри в этом доме, в этом городе.

В ее голосе звучала решимость, и, словно в подтверждение своих слов, Телма взялась за иглу. Стала обшивать петли для пуговиц, пальцы ее двигались точно, быстро и не дрожали. То ли маятник остановился, то ли она от него отцепилась.

Тьюри встал и с трудом заковылял по комнате. У него затекли ноги, в ступни впились тысячи игл гораздо острей, чем та, которую Телма держала в пальцах. Она подняла голову и встретила его вопросительный взгляд.

– Перестаньте беспокоиться за меня, – резко сказала она. – Со мной будет все в порядке, пока я занята, пока что-то делаю. Завтра начну шить приданое ребенку. Все сошью сама... Не собрались ли вы уходить Ральф?

– Уже довольно поздно.

– Я-то надеялась, что вы побудете, пока Гарри не заедет за своими вещами. Он, наверное, прочел газеты и, может быть, очень потрясен. Гарри страшно волнуется за всех на свете: за друзей, дом, за пропавшую собаку.

– А вы – нет?

– Я? У меня нет друзей, никогда не было ни дома, ни матери, ни даже собаки. Вы удовлетворены моим ответом?

– Не совсем.

– Как вы любите анализировать людей, Ральф; только, пожалуйста, не пытайтесь анализировать меня.

Тьюри вспомнил, как то же самое, почти слово в слово, говорил ему Гарри под утро в воскресенье, когда они возвращались из Уайертона в охотничий домик: "Не пытайся подвергать анализу Телму. Я люблю ее такую, какая она есть. Пусть себе видит сны наяву".

Да, она их действительно видела, – сухо подумал Тьюри. – Надо же Гарри быть таким слепцом и дураком. Он держался с ней не как муж, а как всепрощающий папаша, всегда готовый простить своему дитяте любые прегрешения, жаждущий принять любые утешительные для себя объяснения.

– Я приготовлю вам чай, Ральф. Может, съедите какой-нибудь бутерброд?

– Нет, спасибо, ни того, ни другого. А Гарри я подожду.

– Вы очень добры. – Она собрала с дивана белье и встала, несколько неловко, видимо, еще не привыкла к новому распределению веса своего тела. – Надеюсь, вы извините меня, я пойду упакую вещи Гарри.

– Где он собирается поселиться?

– Он сказал, что снимет комнату в гостинице. Не знаю, в которой. Не спрашивала.

– Он будет продолжать работать на прежнем месте?

– Об этом я тоже не спросила. – Она помедлила в дверях. – Я говорю вам, говорю, а вы все как будто меня не понимаете. У нас с Гарри все кончено. Для меня он – часть моего прошлого. Мы оба должны уже сейчас забывать друг друга. Я твердо решила: было бы несправедливо по отношению к Гарри, если бы я продолжала общаться с ним и тем самым подавала бы хоть какую-то надежду, что мы можем снова сойтись. Я знать не хочу, где он живет и чем занимается. Желаю ему удачи – только и всего. И счастья, конечно.

– Как вы великодушны. Телма не уловила иронии.

– Я не держу зла на Гарри. Да и с чего бы? Он делал все, что мог.

Когда она вышла, Тьюри взял в руки журнал, но читать был не в состоянии. Сидел и слушал шаги Телмы на лестнице и в прихожей, тяжелые и неуверенные, будто она тащила за собой какой-то груз. Он слышал, как она ходила по спальне прямо у него над головой, выдвигала и задвигала ящики, время от времени ворчала что-то, но звуки ее голоса глохли в перекрытии и не доходили до него в виде слов.

"Телма по-глупому испугалась, – подумал он. – Если бы Гарри смог заставить себя держаться с ней потверже, она, может, и уступила бы, согласилась бы опереться на него. Неоднократные протесты Телмы, ее притязания на независимость, возможно, лишь прикрывали тайное желание опереться на кого-то. Быть может, она не сделала этого только из страха, что Гарри не выдержит ее тяжести. И теперь надо, чтобы Гарри показал свою силу".