Нью-Йорк и обратно - Миллер Генри Валентайн - Страница 9

9

Знаешь, это напомнило мне о великой американской новелле «Время и Река», реклама которой висит нынче в каждом автобусе, проезжающем через Пятую авеню. Речь об одной из тех великих американских новелл, что всегда получают статус «той единственной великой и т. д.», а через месяц уходят в забвение, ибо подпорки, на коих держался их шаткий каркас, прогнили и разваливаются на глазах. Подобно своим сородичам, она просто заполняет собой пустоту. «Время и Река» существует в трех измерениях, вот только четвертого ей не дано. Новелла разрастается подобно раковой опухоли. Она не обжигает, не ревет, не шипит, не плюет искрами, не полыхает ине дымится. Начинаясь, как и все американские шедевры, с большого пальца ноги, она методично поднимается вверх. Уже на голени читатель теряет направление среди бесчисленных фолликул от волос, которые американкам вечно приходится удалять с тела. По-настоящему великая книга берет начало в груди, где-то у диафрагмы, а затем пробивается наружу. От первой до последней страницы она насквозь пропитана жизнью, да и возникает не для того, чтоб заполнить пустоту, а потому что голод и вера властно требуют свидетельства, конкретного символа, жилища, места для отдыха. Может, я и несправедлив к великому американскому писателю: признаться, я прочел всего лишь страниц сорок. С другой стороны, разве человеку, или его душе, так уж недостаточно четырех десятков страниц, чтобы хоть как-то проявить себя? Не спорю, встречались и всплески эмоций — правда, они скорее напоминали питьевые фонтанчики. И потом, мой желудок не в состоянии переварить столько генеалогии за один раз! Терпеть не могу книги, берущие начало в колыбели и шаг за шагом сходящие в могилу. Даже обычная жизнь не течет подобным образом, что бы там люди ни думали. Истинная жизнь возникает в минуту духовного рождения, которое может случиться и в восемнадцать, ив сорок семь лет. И уж конечно, смерть — это не цель. Жизнь, и только жизнь! Больше жизни!Кто-нибудь должен вставить палки в колеса этой пространственно-временной машины, созданной американцами; реки должны побежать вспять, как река Сент-Джонс! Стоит Господу сотворить новый бурный поток, люди возводят плотину, чтобы тот честно «отрабатывал свое». Нет уж, пусть волны мчат, как им угодно; лишь тогда мы получим довольно ила, пригодного на что-нибудь хорошее. Не нужны нам генеалогические новеллы, тем более история американского континента, увиденная глазами шведской семьи Робинсон. Кто-нибудь обязан запустить кошку в этот вентилятор. И я чувствую себя этим славным парнем, Джои, я поверну воды вспять. Во имя американских бизонов и краснокожих индейцев, во имя теней Монтесумыnote 46 и Кецалькоатляnote 47. Ради этого я даже готов оттяпать себе голову. А что, клево было бы пройтись по улице, лучше по Бродвею, с черепком под мышкой, и чтобы из всех моих «газопроводов» струился сладкий аромат. Шагать пружинистой походкой и смотреть на мир астрологически. Только представил — уже полегчало, повеселел даже. Пожалуй, голову можно оставить на Вилле Сера, хватит Бродвею и моего тела. Возьму с собою книгу, большую железную книгу, пристегнутую к поясу. Ох и странные же вещи запишу я туда! Я стану первосвященником великой американской новеллы, бегущей вверх по холму впервые со дня сотворения мира, — и пожалуйста, пошлите в Иерусалим чудесной вестфальской ветчинки.

Только что получил письмо от старушки Джульет. «Почему вы не заглянули к нам раньше? Почему вы сделали своим перманентным домом Париж? Да зачем вам отплывать непременно четырнадцатого июня? Да почему вы продолжаете вести жизнь экспатрианта?» Меня так и разбирает ответить ей прямо сейчас. Вот, полюбуйся, Джои…

Дорогая Джульет.

Причина, по которой я не навестил вас прежде, заключается в том, что я напрочь забыл о вас. И лишь на днях, в приличном подпитии, заказав дорогую сигару и взглянув на ярлык, я нечаянно вспомнил, что вы живы и обзавелись ребенком. Теперь о моем перманентном доме в Париже. Я ведь миллионер и могу позволить себе жить, где захочу. Спрашиваете, почему я отплываю именно четырнадцатого? Да потому что еще один день довел бы вашего покорного слугу до психушки; напиши вы парой дней раньше, и вместо того, чтобы утруждать себя сочинением ответа, я выслал бы вам предыдущие страницы, они все объясняют. Вы находите Америку восхитительной, не в силах вообразить, как жили бы где-то еще? Вам хорошо — простой мамаше, супруге издателя третьесортной надувательской газетенки. Вы обитаете на социально-экономическом уровне, а мне принадлежит астрономический. Чтобы подняться туда, вам пришлось бы отрастить пару крыльев. Говорите, прочли мою книгу «не без интереса»? Забавный способ утверждения через двойное отрицание. А как насчет вашего мужа, издателя, которому я послал экземпляр за собственный счет? С какой стати этот сукин сын поскупился на рецензию? Даже с версткой пожадничал! Что, не нашел достаточно социологии для своего продажного листка? Ладно, следующую книгу я посвящу привычкам тараканов во время гражданской войны — это будет для него в самый раз. Опишу работу эндокринной системы при наличии пищи, а также при отсутствии таковой, покажу связь между климатическими переменами и ростом безработицы; непременно добавлю скучную обложку, подходящую для политической брошюры, мелкий шрифт и список опечаток в конце. Жаль, не довелось прочесть ни единой строфы, написанной вашим благоверным. Все, что я когда-либо слышал о нем, это отзыв Джо Гулда: «Однажды я помочусь ему на голову — пускай наконец станет мужчиной». Не знаю, правда ли это, но так говорят. Позвольте же теперь дать совет по воспитанию вашего малыша. Когда варите ему кашку, всякий раз подливайте в кастрюлю немного конской мочи; надеюсь, она войдет в его плоть и кровь, и через годы презренному американскому автору не придется мочиться парню на голову, чтобы сделать его мужчиной. А если хотите вырастить эрудита, читайте ему на ночь «Городского человека» в переводе Кеннета Бурка, славная выйдет колыбельная. И кстати, для чего вам стирать пеленки? Пользуйтесь «Котексом» — это недорого и гигиенично. Не откладывайте, сегодня же закажите в Смитсоновском институте целую упаковку. «Проявляя заботу, учтивость и здравый смысл, — учит нас комиссар полиции Валентайн, — вы и ваши близкие проживете долгую и счастливую жизнь». Помните об этом. До скорого, Джульет… вы были классной сигарой… к сожалению, довольно дорогой… Подпись: Генри Валентайн Миллер.

Ну как, Джои, оценил? Вспомни на досуге еще пару-тройку телок, которым я мог бы черкануть. Пусть даже не отвечают, это необязательно. Главное, давай имена с адресами. Открываю сезон для писем. Были бы у меня деньги, так не нацарапал бы ни строчки. Пошел бы в бар, взял бы сандвич и пивка… Лучше всего наведаться в закусочную к Стефану Фанти, он каждый раз зовет меня по имени. С ним не соскучишься. «Пей сколько влезет, — говорит он, глядя в глаза, — а когда соберешься уходить, я куплю тебе стаканчикnote 48. Вот так, честно и без обиняков. За что и люблю европейцев. Задаром у них ни шиша не получишь. За все плати с лихвой. Здесь, в Америке, жизнь кажется дешевой, словно песня, однако она обходится дороже, чем ты можешь себе позволить. Поначалу это выглядит чудесно — не оставлять чаевых ни в баре, ни в магазине. Ни гроша чаевых! Утопия, да и только! Но пересчитай сдачу — и поймешь, что истратил в три раза больше, чем в Европе, pourboirecomprisnote 49. Одни лишь разносчики содовой воды на каждом углу сдирают королевские чаевые. Эти парни здорово поимели меня; точнее, их владельцы, великая компания «Атлантик энд Пасифик».

Вдруг пришло в голову: жаль, меня не командировала в Америку редакция «Пари-Суар», за компанию с Блезом Сандаром и Клодом Фаррером. К этому времени поездка, глядишь, и завершилась бы, не говоря уже о бесплатном шампанском и «Корона-Корона». Может, мой стиль не совсем хорош для «Пари-Суар»? С другой стороны, разве Клод Фаррер чем-то лучше? Представь, ну что эта птичка способна чирикнуть по поводу «Normandie»? А как, интересно, держится на плаву Сандар? Ведь он, поди, по сей день диктует собственные рукописи. Видишь, а я экипирован до зубов, даже копировальная бумага с собой. Более дешевого репортера им не найти. Если этим ребятам не угодит мое письмо к Джульет, пусть вырезают, на здоровье. Одно время я покупал «Ле журнал» на завтрак вместо утренней зарядки. Припоминаю модные статейки, присылаемые Морисом Декобра, кое-где приправленные английскими фразами (с исковерканной орфографией, разумеется) — для придачи местного колорита. Помню парня, командированного в Индию, и как мило он сочинял про paviliondesfleursnote 50. А те дурацкие репортажи с велосипедных гонок, не то Пола Моранда, не то другого ничтожества! Подобную чушь я настрочил бы одной левой — причем запросил бы не дороже цены заурядного погребения! Конечно, я был бы вынужден писать на английском для несуществующего читателя — таков уж мой удел. Пожалуй, возьмись я изучать китайский, и то принес бы больше пользы. (На правах бесплатной рекламы: полистай как-нибудь «Повешенный на Юнион-сквер»! Чистая поэма! Накропал ее один китаец, Чианг. «Тра-та-та-та! Деньги тю-тю, дома никого. Тра-та-та-та!» Потрясающий образчик англо-китайского языкового гибрида, только что из Рэндовской Школы социальных исследований.) Мистер Чианг — один из моих любимых авторов. Забыл, кто остальные. Наверно, Эзра Паундnote 51. Когда-нибудь обязательно проглочу его «Незавершенные кантоны». После надо будет почитать Гертруду Стайнnote 52 и Унамуноnote 53. Затем, если время позволит, сесть за «Четвертую Эклогу» note 54 и, может быть, даже за три предыдущих. А сейчас не мешает устроить передышку и вздремнуть. Теперь у нас четыре часа по восточному стандартному времени; когда я проснусь, в Нагасаки или Мозамбике пробьет примерно столько же. Вот и отлично. Не люблю терять время, ведь это единственная ценность, которой я располагаю. Так что я, пожалуй, прикорну немного, дабы восстановить свои тающие силы и все-таки закончить это письмо, которое, я уверен, вызовет живейший интерес как у тебя, так и у читателей «Пари-Суар». Не забудь напомнить мне рассказать о человеке, надраивавшем свои ботинки. Парень работал чистильщиком, и дела его шли так плохо, что бедолага принялся натирать ваксой собственную обувь. Ну и времена пошли, хуже не придумаешь.

вернуться

Note46

Последний император ацтеков.

вернуться

Note47

Бог ацтеков, который, по преданию, научил индейцев Анауака всем ремеслам и искусствам, а также политике и управлению государством. Возможно, существовал в действительности и был скандинавом.

вернуться

Note48

включая чаевые (фр.).

вернуться

Note49

включая чаевые (фр.).

вернуться

Note50

цветочный павильон (фр.).

вернуться

Note51

Паунд Эзра Лумис (1885 — 1972) — известный американский поэт и теоретик искусства, представитель «модернизма».

вернуться

Note52

Стайн Гертруда (1874 — 1946) — американская писательница. С 1901 г. жила в Европе. Посетителями ее «салона» были Пикассо, Матисс, Брак, Кокто, Жид, Паунд, Хемингуэй, Жакоб и др. Считается, что она ввела в обиход понятие «потерянное поколение». Автор романа «Становление американцев» (1906 — 1908, изд. 1925), повестей и рассказов, а также теоретических работ, в частности, «Как писать» (1930). Умерла в Париже.

вернуться

Note53

Унамуно Мигель де (1864 — 1936) — испанский философ, новеллист, поэт. Его литературно-философские эссе «О трагическом чувстве жизни» и «Агония христианства» были включены в папский индекс запрещенных книг. Был ректором университета в Саламанке; вступив в конфликт с диктаторским режимом, эмигрировал; вернулся после победы республики. Умер во время франкистского мятежа, отказавшись сотрудничать с франкистами. Тема Унамуно часто всплывает в письмах Миллера и Анаис Нин парижского периода, особенно муссируется идея «трагического чувства жизни», понимаемого как «жажда бессмертия» и «голод по бытию».

вернуться

Note54

«Четвертая Эклога» Вергилия, издавна привлекала всеобщее внимание прежде всего из-за содержащегося в ней загадочного прорицания о наступлении нового золотого века, «Сэтурноза царства», связанного с рождением таинственного младенца.