Новый мир построим! - Смирнов Василий Александрович - Страница 81

81

— 1) Поручаем революционному комитету в городе поскорей созвать уездный съезд Советов и избрать на нем органы власти, такие же, как в Петрограде. 2) От имени волостного съезда единодушно выдвигаем на пост председателя уездного Совета Народных Комиссаров кандидатуру нашего земляка т. Горева А. С. Ему же просим доверить составление уездного Советского правительства. 3) Низкий поклон и крестьянское спасибо партии большевиков — защитнице мужицких интересов. Да здравствует навечно Советская власть и ее Председатель тов. Ленин — Ульянов Владимир Ильич!»

По настойчивому требованию все того же делегата с ясными глазами Татьяна Петровна приписала еще в протокол: «Принято единогласно, с большими рукоплесканиями».

Председатель волостного Совета Народных Комиссаров присел за стол и помолчал. И все в президиуме и в классе посидели недвижимо-молча. Так поступают всегда перед дальней дорогой, чтобы она была счастливая. Шурка с Яшкой опустились на пол. И все старшеклассники их послушались, шлепнулись рядом, кто как сумел. Стало в школе так тихо, что слышно было, как скрипело перо Татьяны Петровны, она что-то дописывала в свой длиннющий протокол, наверное, выводила красивым своим почерком положенные подписи: председатель, секретарь.

Потом дядя Родя поднялся во весь свой могучий рост, позвенел для чего-то в школьный колокольчик и объявил съезд закрытым.

— Полагалось бы, мы скажем, по новому революционному порядку спеть пролетарский гимн «Интернационал», — добавил он. — Да ведь, наверное, слов-то еще не знаете?

Ему сконфуженно-стеснительно откликнулись с парт:

— Слыхали… Да где запомнить?.. Не знаем слов!

Дядя Родя подумал, сдвинул брови, и постоянная, сокрушающая препятствия, скрытая сила проступила на его побледневшем лице.

— Ну так я вам прочитаю «Интернационал», — решительно сказал он. — Прошу встать и снять головные уборы.

Жаркий мороз радостно-сладко пронзил Шурку с головы до пяток. Все с шумом поднялись, стуча крышками парт. Шапки и картузы давно у многих были сняты, только ребятня по привычке парилась в ушанках. Содрав их, вскочили с пола. Растрепа сдернула вязаный материи платок и рассыпала, добавила меди и золота на лисий воротник. Другие девчонки повторили фокус с платками и шалюшками, только золота и меди на их воротниках не оказалось.

Было душно и дымно, делегаты потихоньку так накурили, что не продохнешь. Все были кирпичные, потные и заметно довольные.

Сильным, крепким своим голосом дядя Родя стал читать «Интернационал», и торжественно-молитвенная строгость легла на мамкины румяные щеки, на тугие багровосиние Минодоры, Солиной тетки Надежды, на бородатые лица мужиков. Эта торжественная строгость так там и осталась по твердо сжатым и удивленно раскрытым губам, напряженным от внимания и слуха, прищурам доверчивых глаз, сурово нахмуренным, и блаженно заломленным бровям.

Никто не скрывал, что слышит «Интернационал» от слова до слова впервые, иные знали с пятого на десятое по пению, понаслышке от солдат и ребятишек-школьников.

А тут громко, внятно читают им, и каждое слово стучится молотом в грудь, в разбереженную душу и откликается в ней правдой, смелостью, гневом и добром. И то, что все набожно встали и мнут шапки и картузы, а не крестятся, — не в церкви они, в школе! — было ново и удивительно; и то, что громко-отчетливо и выразительно произносил Родион Семенович Петушков, по прозвищу Большак, и был он с этого часа председателем Совета Народных Комиссаров, такого же, как в Питере, только волостного, тоже было удивительно и ново и чем-то еще более удивительно знакомое, свое; и от всего этого у народа, как у Шурки, как у всех ребят, перехватывало дыхание. Они, ребятки, не прочь были петь «Интернационал», многие его знали, кто чуточку, кто от начала и до конца, недавно разучивали с Татьяной Петровной на уроке пения. Володька-питерщичок уж и рот раскрыл. Но дядя Родя говорил, не пел, и школьники послушно, терпеливо молчали. Они повторяли про себя каждое словечко вместе с председателем волсовнаркома, не отставали от него и не забегали, и не смели шелохнуться, так им всем, замерев, было хорошо, как и отцам и матерям, одинаково радостно-торжественно.

Все было справедливое, желанное, что читал отец Яшки Петуха:

— Никто не даст нам избавленья — Ни бог, ни царь и не герой, Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой. Чтоб свергнуть гнет рукой умелой, Отвоевать свое добро, Вздувайте горн и куйте смело, Пока железо горячо!

Ну дяденька Прохор их, молодцов-удальцов, этому давно научил: раздувать горн в кузне-слесарне и ковать диковинки. Но тут был другой горн, и они догадывались, какой, и гордились.

— Лишь мы, работники всемирной Великой армии труда,

Владеть землей имеем право,

Но паразиты — никогда! — гремело в школе.

— Подходячая песенка, — невольно, весьма одобрительно откликнулся кто-то из мужиков.

На него зашикали.

— А что? — оправдывался тот, оглядываясь на соседей за поддержкой. — Правильно говорю — наша песенка. Про нас!

«Да, про всех голодных и рабов… И про меня», — подумал Шурка. Его мальчишеское сердце громко, ответно билось, душа трепетно пела:

— И если гром великий грянет Над сворой псов и палачей («Грянул! Грянул!..»), Для нас все так же солнце станет Сиять огнем своих лучей…

ОБЪЯСНЕНИЕ МЕСТНЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В КНИГЕ

Баять — говорить.

«Березовый кондуктор». Ехать с «березовым кондуктором» — идти пешком.

Вдругорядь — в другой раз, потом.

Вёдро — теплая ясная летняя погода.

Возыкать — поднимать кверху, качать.

Голбец — припечье со студеньками для лазания на печь и полати.

Голик — веник без листьев.

Голицы — кожаные рукавицы.

Дресва — измельченный камень.

Завозня — большая лодка.

Замать — трогать.

Зобать — вдыхать, затягиваться табаком.

Казёнка — казенная (государственная) винная лавка.

Козуля — короткая скамеечка для катания с гор.

Комелья — рубленые сучья без веток.

Кужлявый — кудрявый.

Куть, кутя — задняя часть избы.

Матица — балка, брус поперек избы, на котором настилается потолок.

Надысь, намедни — на днях, недавно.

Обогнушка — верхняя одежда.

Окстись — перекрестись.

Омяльс — костсрика, остатки обмятого на мялке льна.

Останный — оставшийся, последний.

Очеп — гибкая жердь, на которой подвязана зыбка.

Поветь — место под навесом в крестьянской избе.

Полица — полка в избе вдоль стен.

Пота — пока, покамест.

Ражая — здесь: красивая.

Солоть — низина, вязкое, болотистое место.

Суднавка — кухонный стол с внутренними полками.

Уповод — время работы в один прием.

Ухайдакал синенькую — здесь: истратил пять рублей. Ухайдакать — сгубить, истратить, докопать.

Чу, чутко — междометие, означающее обратить внимание на что-нибудь.

Чугунка — железная дорога.

Чухны, чухонцы — так называли финнов, живущих в пригороде Петербурга.