Попутное поручение - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 12

— Нет, не надо, — хмуро сказал Сеня, когда Таня Ширяева, собиравшая деньги, спросила, брать ли ему билет.

— Киноартисты, они в кино не ходят, — съязвил подошедший к ним Гошка Комаровский. — Они сами киноартисты, сами снимаются! Чего им глядеть!

Из школы все вышли гурьбой, шли пересмеиваясь и толкаясь. Искрился снег, ещё не убранный дворниками, и было очень весело. На перекрёстке возле остановки трамвая все немного задержались. Гошка Комаровский торжественно поклонился:

— Привет и лучшие пожелания артистам!

А потом, уже издали, обернулся и крикнул:

— А на каток завтра пойдёшь? Артисты — они как, на каток ходят?

Но и на каток Сеня не мог пойти. Он и так едва управлялся. Хорошо ещё, что контрольную по арифметике написал неплохо — не зря до часу ночи сидел. И по ботанике получил четвёрку. Ботанику Сеня не любил и считал её пустым делом. Но он подумал, что Дмитрий Петрович, наверно, порадовался бы и сказал: «Так! Так продолжать!», как говорил во время съёмок, если бывал доволен.

К удивлению Сени, девчонки в школе уже знали, что сцена у скалы отснята окончательно. Это, конечно, сообщила Лидка Ранжилова.

Оказалось, что и в самом деле в павильоне уже сняли со стены картину со скалой, и она, свёрнутая трубкой, лежала у стены. Сеня очень обрадовался, потому что ему осточертело повторять про цветок и жеребёнка Буяна.

Сидя на стуле, он даже не очень хмурился, когда Аглая Борисовна, по обыкновению, начала мазать ему лицо.

— Сейчас несколько кадров с Катей, — сказал Дмитрий Петрович.

Был он сегодня какой-то весёлый: наверно, ему и вправду понравилась отснятая сцена возле скалы. Он шутил с Игорем и с рабочими, передвигавшими аппараты, а Сене сказал:

— Отдыхай пока.

Но Сеня не пошёл отдыхать во двор, куда артисты иногда выходили в перерыве подышать воздухом. Ему не хотелось уходить из студии. Так уж получалось, когда Дмитрий Петрович хмурился, все тоже хмурились и ходили мрачные — и оператор Игорь, и осветители, и рабочие, — а когда Дмитрий Петрович улыбался, щуря под очками светлые узенькие глаза, всем сразу становилось радостно. Потому что хорошее настроение режиссёра означало, что работа идёт хорошо и фильм получается. И Сеня, которому тоже передалось общее настроение, пристроился в сторонке и стал смотреть, как снимают Лидку — Катю. Катю снимали в комнате, устроенной в другом углу павильона. Сцена была коротенькой и простой. Катя гладила себе белый фартук к школьному вечеру и напевала песенку. Лидка гладила хорошо, но пела плохо и даже сфальшивила. Но Дмитрий Петрович не обратил на это внимания, потому что потом за Катю должна была спеть настоящая певица, а Лидка только разевала рот. Это у неё получалось. Съёмку закончили. Дмитрий Петрович позвал Сеню.

— Сейчас займёмся с тобой. Готовьте сцену: Костя на коне! — крикнул он своему помощнику и осветителям. — Так вот, — обратился он к Сене. — Заболел телёнок, за которым ухаживает Катя, и Костя на своём Буяне мчится в соседнее село за ветеринарным врачом. Сцена на коне!

— На коне? — Сеня даже вспыхнул от радости. Значит, ему предстоит учиться ездить верхом.

Он даже испугался немного, потому что ни разу в жизни не садился на лошадь. Но он научится, непременно научится. Он будет стараться.

— Ну, — сказал Дмитрий Петрович каким-то скучным голосом, глядя не на Сеню, а куда-то в сторону, — конь, на котором тебе придётся сниматься, не совсем обыкновенный. Он… как бы тебе сказать… Но, впрочем, для работы это не суть важно.

Сеня не успел ничего понять. Машинально глянул он в ту сторону, куда смотрел Дмитрий Петрович, и замер.

На середину комнаты под юпитеры рабочие тащили деревянную кобылу, похожую на игрушечную лошадку, только огромного размера. Спереди у кобылы всё было как всамделишное: глазастая морда с чёрными ноздрями и длинная грива; широкая, крепкая грудь. Но тут лошадь кончалась. Спереди этого видно не было. Но когда Сеня взглянул сбоку, то ему сразу вспомнился конь барона Мюнхаузена, у которого турки отхватили воротами заднюю половину. С одной только разницей: у мюнхаузенского коня были, по крайней мере, передние ноги, а у этого вместо ног стояли грубые, наскоро сколоченные тумбы. Вот это чудовище и имел в виду Дмитрий Петрович, когда говорил, что конь, на котором Сене придётся сниматься, не совсем обыкновенный…

Где-то, как говорили здесь, в студии, «на натуре», то есть за городом, по настоящему полю на настоящем коне скакал цирковой артист-наездник. Он ловко брал на своём коне препятствия, летел через ветхий мостик, перепрыгивал через рвы. И Игорь с Дмитрием Петровичем ездили снимать его, только издали. А Сеня в студии усаживался на это безногое чудовище, выкрашенное в ту же масть, что и настоящая лошадь циркового наездника. Сеню снимали крупным планом — зрителю потом хорошо было видно его лицо.

— Ниже, ниже голову, к гриве! — командовал Дмитрий Петрович. — Да не сиди ты, как в кресле! Ты на коне! На коне! Ты скачешь рысью! Ты летишь галопом! Подпрыгивай! Подпрыгивай! — И Сеня трясся на пегом чудовище под ослепительным светом юпитеров.

…Ребята в классе всё больше убеждались, что Сеня Бармушкин, став киноартистом, заважничал. Когда его спрашивали про съёмки, он отворачивался и молчал как рыба. Или просто убегал. Стал какой-то нервный. Если ребята, собираясь, начинали смеяться, Сеня вздрагивал и испуганно поглядывал в их сторону.

«А что, если Лидка Ранжилова разболтала про эту деревянную кобылу?» — проносилось у него в голове.

Съёмки шли почти каждый день. Сам Сеня иногда бывал свободен, но Дмитрий Петрович, Игорь и все остальные работали с утра и до вечера… Дмитрий Петрович даже похудел. Не улыбался, а щурился из-под очков, заставляя рабочих и осветителей перетаскивать с места на место декорации и юпитеры. И всё говорил Игорю: «Не то. Нет, не то!» — и в голосе его слышалась досада. Артистами он тоже был недоволен. Даже Лидку Ранжилову останавливал сто раз.

— Проще! Проще! Ты не декламируй, а говори по-человечески!

Но говорить по-человечески было для Лидки, по-видимому, самым трудным.

— Ах, Костя, я не знала, какой ты! — восклицала она, подвывая.

Дмитрий Петрович махал рукой и кричал:

— Выключить!

Юпитеры гасли. Дмитрий Петрович лез за папиросой и говорил таким спокойным голосом, что всем становилось не по себе:

— Итак… начнём сначала.

Сеня подходил к Лидке. Игорь снова носился со своим аппаратом, выбирая лучший ракурс. Рабочие и осветители не ворчали, что Дмитрий Петрович заставляет их снова и снова передвигать декорации. Задерживались допоздна.

Даже Аглая Борисовна, кончив гримировать актёров, не уходила домой. И, когда Дмитрий Петрович однажды сказал ей: «Что ж вам тут мучиться! Да и дома вас ждут, наверно», ответила: «Ничего, посижу. А вдруг что нужно».

Утром Сеня с огромным трудом заставлял себя подняться с постели, потому что, вернувшись вечером из киностудии, засиживался за уроками. Так иногда хотелось всё бросить, но он представлял себе бледное, с красными веками лицо Дмитрия Петровича и его укоризненный взгляд из-под очков: «Как же это ты, брат? Сам понимаешь, наше дело такое. Держись!»

Однажды к концу дня, когда уже отсняли Лидку и одного толстого артиста с бородой, игравшего врача, Дмитрий Петрович подозвал Сеню и спросил:

— Тебя когда-нибудь обижали?

— Обижали? — Сеня пожал плечами.

— Ну представь себе… тебя обидел, обидел твой лучший друг.

Сеня честно пытался представить. Сперва он задумался: кто же его лучший друг? Гошка Комаровский, который учится с Сеней в одном классе, или Генка Пухов из их дома? Пожалуй, всё-таки Генка. Гошка хоть и весёлый парень, но не так уж Сеня с ним дружит. А Генка, толстогубый, неповоротливый Генка — кого он может обидеть? Просто смешно.

Костя был одинок в своём горе. Он стоял и плакал на пустынной улице посёлка… А Сеня стоял посреди студии под огнём юпитеров и никак не мог заплакать, хотя ему было не менее тяжело, чем тому Косте. Он, наверно, совсем бездарный и совсем не годится в артисты. Дмитрий Петрович ошибся, выбрав его, а не кого-нибудь другого. Будь на месте Сени талантливый артист, Дмитрий Петрович, наверно, не мучился бы так. Он уже выкурил всю пачку папирос. Сто раз по его команде вспыхивали и снова гасли юпитеры. А Сеня, вконец измученный, по-прежнему стоял посреди студии. Он уже не думал об этом Косте и его горе. Он думал о себе, о том, что у него в жизни всё так плохо, так неудачно получается. Вот учил он, учил всё время географию, но его не спрашивали. А когда он один раз, вернувшись поздно из студии, не выучил — просто сил не было, завалился спать, — его, как назло, вызвали, и учительница ругала его и сказала, что это, наверно, успехи в кино вскружили ему голову и он катится по наклонной плоскости. И мама, которая недавно всем знакомым рассказывала, как Сеня снимается в кино и какая у него почти что самая главная роль, теперь кричала: «Думаешь, артистом стал, так и учиться не надо! Моду завёл — по ночам домой являться».