Факультет патологии - Минчин Александр - Страница 62

И в этот момент появляется она.

— Где мне можно садиться? — сама скромность, очарование, и губы уже не заметно.

— Где пожелаете, Наташа, гостю почетное место. — Она садится рядом, с другой стороны ее — папа, он на почетном месте, как всегда.

— Мам, сядь уже, — говорю я, она вечно суетится, что-то добавляет и прибавляет.

Я встаю и поднимаю бокал.

— Папа, я тебя поздравляю от всей души с успешным завершением диссертации, тогда. Рад, что не в сына растешь, не в меня удался, грызешь гранит науки, нам его осколки собирать предоставляя…

Мама усмехнулась чуть-чуть, вспоминая.

— И я желаю тебе только здоровья, потому что, когда есть оно, есть все, — счастья, исполнения, долгих лет жизни — и чтобы ты пережил еще меня.

Батю это тронуло, он встал.

— Ответный тост. Пережить тебя, сынок, я не хочу, не дай бог, как говорится. Мой отец, твой дед, говорил, что родители не должны переживать своих детей. А вот я желаю тебе, чтобы ты пошел по стопам отца, и если уж не на учителя, как Наташа, то в ученые, и внес свою посильную лепту, желательно побольше, в прекрасную науку — литература!

Я улыбаюсь: батя, батя, он педагог от рождения.

— И в заключение, если ты, конечно, позволишь, если, конечно, — и Наташа поцелует меня, я буду полностью вознагражден и отмщен за все мои страдания.

Она все еще удерживает хрустальный бокал, не ставя.

И смотрит на меня.

— Ты как, чеченец, не против, не убьешь отца?

— Конечно, пожалуйста.

Она встает, наклоняется и целует его в щеку. Папа расплывается от счастья.

— Поцелуй Чаниты, теперь я понимаю, почему Саша с вами встречается… С молодыми я просто молодею, должен сказать вам. Ну, на здоровье и спасибо за все!

Мы пьем шампанское.

На столе мои любимые салаты, которые делает мама. Отец ухаживает за Наташей и говорит:

— Наташа, если вы еще захотите, говорите, не стесняйтесь.

— Нет, спасибо, этого достаточно.

— Я не о салате…

Я уже понимаю о чем.

— Я о поцелуях…

Мама смеется, не останавливаясь. Наташа тоже от души смеется, она, правда, не поняла сначала. Батя, когда есть кто-то третий, бесподобный, острит и добрый, и чувство юмора у него прекрасное, но как со мной наедине — опять то же самое, опять к проблемам образования, поведения и воспитания.

Я смотрю на нее, как она ест: очень воспитанно. Мне почему-то было неудобно приводить ее к нам в дом, маленькая квартира, сжатая с туалетом ванная, мне все время вспоминается наша квартира на Кавказе, она была огромная, а в коридоре я и кегли играл, бросая шар из одного конца в другой. Но она как-то сразу вписалась в эту комнату заставленным столом, что чувство этой неловкости и тесноты московского жилья у меня исчезло.

— Наташа, еще шампанского?

— Да, пожалуйста. — Она поднимает бокал, и сверкает кольцо.

Отец обращает внимание.

— А это что, дань моде, сейчас все молодые люди носят?

— Нет, я замужем.

Отец останавливается, осмысливая, а мама вскинула взгляд на меня.

— Мне нравится, что вы честны, Наташа, и не делаете секрета. А Саше я скажу, что нехорошо вмешиваться в чужую жизнь и мешать чужому дому.

— Что вы, это я, скорее, вмешиваюсь в его жизнь и мешаю, он здесь ни при чем.

— Ну да, конечно — «святой дух», — говорит отец, и мы улыбаемся.

— Помнится, когда-то он давал себе обещание… Ну, да не важно. Раз вам нравится, то на здоровье. Это личное дело. Хотя с какой стороны смотреть.

— А где ваш муж, Наташа? — спрашивает мама, она простая, как все простое.

— Во Франции, работает экономистом.

— Мам, ты еще спроси, как он к этому относится.

Батя смеется, оценивая:

— Она у нас с повышенным чувством такта.

— Ну, прямо мать выставили, как деревню. Я просто спросила, а налетели сразу, как коршуны. Я ничего не имела в виду. Наташа, я надеюсь, вы не обижаетесь на меня?

— Что вы, нет, конечно.

— У Наташи вот, например, есть хорошие привычки. — Папа тонко переводит разговор.

— Какие? — Она смотрит открыто на отца.

— Руки мыть перед едой.

Мы смеемся так, что бокалы и тарелки трясутся. Она даже развязывает легкий платок-шарф на шее.

— Вы напрасно смеетесь, — говорит отец, — я с Сашей бился до седьмого класса, пока приучил руки мыть после двора, и, чего уж там греха таить, после туалета тоже. Правда, сейчас он исправился, стал хорошим мальчиком, по двадцать раз на день руки моет, я уж думал, не сводить ли его к психиатру. А у вас, Наташа, никого медиков в семье нет? Вы руки сами научились мыть? Или они вас тоже долго и упорно приучали?

— Нет, я сама с детства. Хотя у меня дедушка медик был…

— Хотите сказать — это его заслуга, а иначе нет, да?

Мы опять смеемся.

— А в какой области медицины он практиковал?

— У нее, пап, дедушка не практиковал, он изучением и исследованиями субтропической медицины и инфекций занимался. Ты слышал такую фамилию — Гарус?

— Конечно! — Он даже привстал. — Это ваш дедушка, Наташа?

— Да, — ответила она.

— Крупнейший был ученый, его же именем в Москве институт назван, большой мозг был. Я еще когда в институте учился, изучал его работы и труды, выдающийся ученый.

Он поднял бокал.

— Ну, Наташа, второй тост выпьем за вашего знаменитого дедушку (земля ему пухом) и сильнейший ум ученого, преклоняюсь перед тем, что он сделал в медицине.

Мы встали все и выпили до дна. Кроме мамы, она не могла пить много.

— Спасибо большое, — тихо и грустно сказала Наташа.

— И мне очень приятно, — добавил отец, — что внучка такого ученого в нашем доме сидит со мной за одним столом, — и он поцеловал ее тонкую руку.

— Благодарю вас. — Она немного была смущена.

— Ну все, батя, — шучу я, — теперь твои симпатии к ней безмерны и нескончаемы.

— А я это сразу сказал, как только увидел ее… ноги.

Улыбки на лицах, а мама подает горячее. Жареную курицу в майонезе со сметаной, картофель, запеченный с грибами, и еще вареный язык, как второе добавление ко второму.

— Ну, тут и покушать можно, да, Сань, жаль, что твоего брата здесь нет, ох, покушать любит, редкий мастер.

И он останавливается, глядя на мое лицо.

— Ну, хорошо, хорошо. Я-то могу упоминать его имя.

Наташа вопросительно смотрит на меня. Я еле сдерживаюсь, отец это понимает и переводит моментально разговор:

— Ну, навались, ребята, студенты всегда голодные, тем более после занятий. — Кстати, ты был сегодня на занятиях, Саша?

— Конечно, пап, как всегда.

— Поразительный человек, Наташа! Когда бы ни спросил — он всегда бывает на занятиях, но я ни разу не видел ни книжки, ни учебника, ни портфеля в его руках, как он учится, не понятно.

— Вам какую часть? — спрашивает мама.

— Любую, пожалуйста.

— Удивительный ученик! Правда, читает много, этого не отнять. И что у вас там за институт такой, куда смотрят ваши профессора! Вы тоже так учитесь?

— Как? — спрашивает она, принимая из маминых рук тарелку.

— Ну, без портфеля.

— У меня сумка, всегда.

— А, ну что ж, — говорит отец, смеясь, — это существенный довод.

Я смеюсь, не могу остановиться. (Я когда смеюсь, то не могу остановиться.)

— Па, но ее не надо воспитывать, она уже воспитанная.

— Напрасно ты так думаешь: человека, говорил Макаренко, надо воспитывать до глубокой старости.

— Ну, пап, теперь давай, что говорил Пирогов, потом твой Павлов.

— Наташа, а почему вы так мало едите?

Я тоже обратил внимание. Я не узнаю ее, где та решительная девочка. Отец вставляет:

— Если будете мало есть, с Сашей вам никогда не справиться. Это точно! О, это еще та акула, тигровая. Его челюсти я на себе знаю. Когда он маленький был и обижался, я подставлял ему руку ко рту, и он впивался, — клыками, — а я поглубже старался засунуть, чтобы зубы его раздвинуть, и мне не больно было.

Все улыбаются воспоминаниям детства. И тут я говорю:

— Папа, я тебя хотел спросить давно, насчет сифилиса…