Барышня Эльза - Шницлер Артур - Страница 17

Чего же я еще жду? Я ведь готова. Представление может начаться. Не забыть письма. Аристократический почерк, говорит Фред. До свидания, Эльза. Ты красива в манто. Флорентийских красавиц писали в таком виде. В галереях висят их портреты, и это честь для них…

Надо, чтобы ничего не было заметно, пока я в манто. Только ноги, ноги. Я надену черные лакированные туфли, тогда подумают, что на мне чулки телесного цвета. Так я пройдусь по зале, и никому не придет в голову, что под манто нет ничего, только я, только я, я сама. И потом я все-таки могу взбежать наверх… Кто это так хорошо играет внизу на рояле? Шопен?.. Господин фон Дорсдай, вероятно, нервничает немного. Может быть, он боится Поля. Потерпите, потерпите, все выяснится. Я еще ничего не знаю, господин фон Дорсдай, я сама страшно заинтересована.

Выключить свет. Все ли в порядке у меня в комнате? До свидания, веронал, прощай. Прощай, мое горячо любимое зеркало. Как ты светишься во мраке! Я совсем уже привыкла быть голою под манто. Довольно приятно. Как знать, не сидят ли многие так в зале, и никто об этом не догадывается? Не ходят ли так многие дамы в театр и сидят в ложах, — шутки ради или по другим причинам?

Запереть ли дверь? Зачем? Тут ведь не бывает краж. А если даже… Мне ведь ничего не нужно. Конец…

Где же номер шестьдесят пять? В коридоре ни души. Все еще внизу за обедом. Шестьдесят один… шестьдесят два… Какие огромные башмаки перед дверью. Вот висят брюки на гвозде. Как неприлично! Шестьдесят четыре, шестьдесят пять. Так. Здесь он живет, виконт… Вот здесь я приставлю к двери письмо. Тогда он его должен сразу увидеть. Его ведь никто не украдет? Так, вот оно лежит… Ничего не значит, я все еще могу сделать что захочу. В крайнем случае он подумает, что я его дурачу… Только бы мне с ним не встретиться теперь на лестнице. Да вот же… нет, это не он!.. Этот гораздо красивее господина фон Дорсдая, очень изящен, с черными усиками. Когда же этот приехал? Я могла бы сделать маленькую репетицию — чуть-чуть приоткрыть манто. Право, меня разбирает охота… Взгляните же на меня, милостивый государь. Вы и не представляете себе, мимо кого проходите. Жаль, что вы как раз теперь поднялись наверх. Отчего вы не остались в зале? Вы прозеваете редкое зрелище. Отчего вы меня не задерживаете? Моя судьба — в ваших руках. Если вы мне поклонитесь, я поверну назад. Так поклонитесь же мне. Я ведь смотрю на вас так приветливо… Он не кланяется. Прошел мимо. Оборачивается, я это чувствую. Окликните меня, поклонитесь! Спасите меня! Может быть, вы виновник моей смерти, милостивый государь. Но этого вы никогда не узнаете. Адрес прежний Фиала.

Где я? Уже в зале! Как я пришла сюда? Так мало людей и так много незнакомых. А может быть, у меня в глазах темно. Где Дорсдай? Его нет. Не знамение ли это судьбы? Уйду обратно. Напишу Дорсдаю другое письмо. Жду вас в полночь у себя в комнате. Принесите телеграмму на адрес банка. Нет. Он мог бы заподозрить в этом ловушку. Да и можно было бы устроить ловушку. Я могла бы спрятать у себя Поля, и он с револьвером в руке потребовал бы выдать телеграмму. Вымогательство. Чета преступников. Где Дорсдай? Дорсдай, где ты? Может быть, он покончил с собою, раскаиваясь в моей смерти? Он, должно быть, в карточной комнате. Конечно. Сидит, вероятно, за ломберным столом. Тогда я остановлюсь на пороге и сделаю ему глазами знак. Он сейчас же встанет. «К вашим услугам, фрейлейн». Голос у него будет звенеть. «Не пройдемся ли мы немного, господин Дорсдай»? — «Как прикажете, фрейлейн Эльза». Мы идем в лес. Мы одни. Я распахиваю манто. Пятьдесят тысяч добыты. Воздух холодный, я схватываю воспаление легких и умираю…

Почему смотрят на меня эти две дамы? Заметили что-нибудь? Зачем я здесь? С ума сошла? Я вернусь к себе в комнату, быстро оденусь, синее платье, поверх него манто, как теперь, тогда никто не угадает, что раньше на мне не было ничего… Я не могу уйти. Да и не хочу. Где Поль? Где тетя Эмма? Где Цисси? Где же они все… Никто этого не заметит. Это ведь совсем нельзя заметить. Кто так хорошо играет? Шопен? Нет, Шуман.

Я блуждаю по зале, как летучая мышь. Пятьдесят тысяч. Время проходит. Надо разыскать этого проклятого Дорсдая. Нет, вернуться обратно в комнату. Я выпью вероналу. Только глоток, тогда я буду крепко спать… После работы хорошо отдыхать. Но работа еще не сделана… Если кельнер подаст черный кофе тому старому господину, то все окончится хорошо. Л если он его подаст молодой супружеской чете в том углу, то все погибло. Как? Что это значит? Он подал кофе старому господину. Победа! Все окончится хорошо.

А, Цисси и Поль! Ходят взад и вперед перед отелем. Весело беседуют. Он не очень-то волнуется из-за моей мигрени. Повеса!.. У Цисси не такая красивая грудь, как у меня. Впрочем, у нее ребенок… О чем они говорят? Если бы можно было услышать! Какое мне дело, о чем они говорят? Но я могла бы тоже выйти из подъезда, сказать им «добрый вечер» и потом упорхнуть, дальше, дальше по лугам, карабкаться, все выше, на вершину Чимоне, лечь, уснуть, замерзнуть. Загадочное самоубийство молодой дамы из Вены. Одетая только в черное манто, красивая девушка найдена была в неприступном месте Чимоне-делла-Пала…

Но, может быть, меня не найдут или только в будущем году. Или еще позже. Разложившеюся. В виде скелета. Лучше все же остаться здесь, в натопленной зале, и не замерзнуть! Разве я обязана вас ждать? Вы меня искать должны, а не я вас. Загляну еще в карточную комнату. Если там нет его, он лишился своего права. И я напишу ему: Вас нельзя было найти, господин фон Дорсдай. Вы добровольно отказались от своего права. Это не освобождает вас от обязанности немедленно отослать деньги. Деньги. Какие же деньги? Почему это меня беспокоит? Мне ведь совершенно все равно, отошлет ли он деньги или не отошлет. Я не чувствую к папе ни малейшей жалости. Никого мне не жаль. И себя самой не жаль. Сердце у меня мертво. Мне кажется, оно совсем уже не бьется. Может быть, я уже выпила веронал?

Почему смотрят на меня так эти голландцы? Ведь заметить что-нибудь совершенно невозможно. Швейцар тоже глядит на меня так подозрительно. Не пришла ли еще одна телеграмма? Восемьдесят тысяч? Сто тысяч? Адрес прежний Фиала. Будь у него телеграмма для меня, он бы это сказал. Он смотрит на меня крайне почтительно. Он не знает, что под манто на мне нет ничего. Этого никто не знает. Я вернусь назад, к себе в комнату. Назад, назад, назад! Если бы я споткнулась на лестнице, то-то было бы забавно. Три года тому назад на Вертерском озере одна дама выплыла из купальни совсем голая. Но в тот же день она уехала. Мама сказала, что это опереточная артистка из Берлина.

Туман? Да, карнавал. Она или он довольно хорошо играет. Но карточная комната — справа. Последняя возможность, господин фон Дорсдай. Если он там, я взглядом подзову его к себе и скажу, что в полночь приду к нему. Нет, подлецом я его не назову. Но потом назову… Кто-то идет за мною. Не надо оглядываться. Нет, пет…

— Эльза!

О Господи, тетя… Дальше, дальше!

— Эльза!

Я должна обернуться, ничего не поделаешь.

— Ах, добрый вечер, тетушка.

— Но, Эльза, что с тобою? Только что я собиралась за тобою послать. Поль сказал мне… Но что за вид у тебя?

— Какой же вид, тетушка? Я чувствую себя уже недурно. Я даже немного поела.

Она что-то замечает, замечает.

— Эльза, да ведь ты… без чулок!

— Бог с тобою, тетушка! А ведь правда, я без чулок. Нет…

— Тебе нездоровится, Эльза? Глаза у тебя… У тебя жар?

— Жар? Не думаю. Только мигрень у меня была такая сильная, как никогда в жизни.

— Ты должна сейчас же лечь в постель, дитя мое, ты смертельно бледна.

— Это от освещения, тетя. В этой зале все кажутся бледными.

Она так странно скользит по мне взглядом. Она ведь ничего не может заметить. Теперь главное — сохранить самообладание. Папа погиб, если я не сохраню самообладания. Я должна что-нибудь сказать.

— Знаешь, тетушка, что случилось со мною в Вене? Этой весною? Я вышла на улицу в одной черной и в одной желтой туфле.