Пешие прогулки - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Страница 24

Вернулся из Оби-Гарма Амирхан Даутович домой, на новую квартиру, накануне Нового года. Уже второй Новый год встречал он без Ларисы: уходящий провёл в реанимационной палате областной больницы, а этот предстояло встретить на необжитой квартире. Выходило, что у него два праздника сразу

– новоселье и Новый год, но не было у него праздника в душе. Вспомнил он, как прежде с Ларисой наряжал в эти дни голубую ель в своём саду на радость окрестной детворе.

«Как там новые, незнакомые хозяева на Лахути, догадаются ли нарядить ель?» – мелькнула на секунду и пропала мысль – заботы обступали его со всех сторон. Ведь он даже не разложил вещи толком, с тех пор как перевезли их с Лахути. На новой квартире не было у него привычного и столь необходимого в быту телефона: может, кто-нибудь справился бы о его здоровье, поздравил, пожелал ему более удачного года. Не был он знаком и с соседями, не удалось ему даже включить телевизор – в областях нужна мощная наружная антенна, а у него не было даже комнатной, все осталось на Лахути, в прежней жизни. Единственным утешением оказалось для него, что к полуночи он более или менее удачно растолкал свои вещи – квартира обрела жилой вид. Когда местные куранты отбивали начало 1980 года, он сидел на кухне, за скромно накрытым столом, и надеялся, что наступающий год будет для него удачнее и счастливее, чем два последних.

Но не стали более милосердными ни наступающий, ни следующий за ним годы… К тому времени, как он вернулся из Оби-Гарма, слух о том, что якобы Ташкент настаивает на его увольнении из областной прокуратуры, давно витал в её стенах. Сделали даже попытку заполучить в неврологической больнице бумагу о том, что Азларханову работа в органах правопорядка противопоказана. Но Зоя Алексеевна выдержала давление и на подлог не пошла, объяснив ретивому начальнику отдела кадров, что подобное нервное расстройство может произойти с каждым, даже не испытавшим того, что довелось вынести Амирхану Даутовичу.

В прокуратуре Азларханов проработал до лета, пришлось уйти – слишком уж нервозная обстановка складывалась вокруг него. Способствовало и то обстоятельство, что он был прежде прокурором требовательным, и теперь всяк пытался при случае припомнить ему давние обиды. Может, это случилось и оттого, что травля его как бы поощрялась новым руководством.

Устроился он на завод, откуда приходил к нему когда-то жаловаться токарь-эстонец, которого несправедливо обошли с наградой. Работа юрисконсульта на небольшом заводе не была обременительна для Амирхана Даутовича, но через год у него начались неприятности: к тому времени он разобрался в технологии производства, сбыте, себестоимости и плановых затратах на продукцию.

Производство было настолько несложным, бесхитростным – ассортимент изделий не менялся десятки лет, – что только абсолютно равнодушный человек не мог вникнуть в суть дела. А вникнув, Амирхан Даутович даже несколько растерялся: на новой работе от него требовали одного – отстаивать только интересы предприятия, а они, по глубокому убеждению юрисконсульта, разобравшегося с производством, противоречили интересам государства и потребителя, а если уж быть до конца откровенным, зачастую наносили только вред. Это-то и попытался объяснить он своему новому руководству, доказывая необходимость перестройки дела во благо и предприятия, и государства, и потребителя. Но его не захотели ни выслушать серьёзно, ни понять, более того, когда за ним закрывалась дверь, крутили пальцем у виска: ненормальный, сам себя без премии хочет оставить. После одного крупного скандала, когда Амирхан Даутович отказался подписывать акт на списание, ему пришлось уволиться.

Новую работу он искал долго… Мучился, переживал и оттого частенько наведывался к Зое Алексеевне. Она же благодаря своим связям помогла ему найти работу на кирпичном заводе в пригороде. Эта работа оказалась для Амирхана Даутовича ещё более тягостной, чем прежняя, потому что к тем же проблемам и разногласиям с администрацией завода, что существовали и прежде, добавились новые…

Больше половины рабочих завода были из досрочно освобождённых заключённых, давших согласие оставшийся срок отработать в горячих цехах кирпичного – так называемые вольнопоселенцы. И тут как юрист Амирхан Даутович видел явные промахи закона. Ведь чтобы выйти из заключения на вольное поселение, осуждённые соглашались на все, но согласие отнюдь не подкреплялось желанием и умением работать в горячих и опасных цехах. Странное это было социалистическое предприятие, и юрисконсульт откровенно жалел и рабочих, и администрацию, и самого себя, потому что ему нередко приходилось подменять то мастера, то технолога, учётчика или кладовщика – текучка была здесь неимоверной: больше увольнялось, чем принималось, недостающий персонал пополнялся досрочно освобождёнными… Не проходило недели без каких-либо происшествий или несчастных случаев. Работа Амирхана Даутовича осложнялась тем, что уже на другой день после его появления на территории все вольнопоселенцы знали, что он бывший областной прокурор; это, мягко говоря, не вызывало симпатий у издёрганных, озлобленных людей.

И Зоя Алексеевна с новой энергией принялась искать работу Амирхану Даутовичу, но повсюду встречала то вежливый, то холодный отказ, хотя знала, что юристы на тех предприятиях, куда она обращалась, были нужны.

– Стена, заговор какой-то против человека, – говорила она в отчаянии своим подругам, тоже в своё время хорошо знавшим Ларису Павловну и Азларханова.

Однажды Амирхан Даутович вернулся с работы поздно вечером – вышла из строя обжиговая печь, и вся администрация принимала участие в ремонте, потому что большинство рабочих не интересовал ни заработок, ни производительность, ни качество; им лишь бы день прошёл, среднее все равно выведут, и пусть за все голова у начальства болит, им даже было лучше, если завод не работал. Задержался он и на остановке – более часа прождал автобус, хотя тут же висел график движения и объявленный интервал не превышал десяти минут. Поведай ему кто в его бытность областным прокурором, что автобусы в области ходят с часовым перерывом, что есть предприятия, подобные кирпичному заводу, он бы наверняка сказал: сгущают краски, обобщают частные, не типичные случаи.

И к той горестной вине, что признал он за собой в апрельскую ночь, после ухода ночного посланника Бекходжаевых, он без жалости к себе прибавлял и горе-завод, и автобус, который люди дожидаются часами. Ведь все это должно было находиться под контролем прокуратуры, а он возглавлял её десять лет.

Наверное, на кирпичном заводе у него впервые и зародилась мысль продолжить свою теоретическую работу в области права, которую он вёл и учась в аспирантуре в Москве, и работая прокурором в Узбекистане, когда он активно сотрудничал в крупных юридических изданиях, серьёзно разрабатывал новое законодательство, неоднократно обращался к руководству республики с обстоятельными докладными о состоянии закона и права в стране.

Как человек, как гражданин он не имел права не обобщить опыт последних трех лет жизни.

В почтовом ящике вместе с газетой лежало письмо. Писем Амирхан Даутович ни от кого не ждал, потому удивился. Не имело письмо и обратного адреса.

На миг ему подумалось: может, Бекходжаевы ещё чем-нибудь решили порадовать, но он ошибся. Письмо оказалось от доброжелателя, от анонимного доброжелателя. Это обрадовало и огорчило Амирхана Даутовича одновременно. Если даже добро люди пытаются делать тайно, это ещё раз говорило о неблагополучии нравственной атмосферы вокруг. В письме была вырезка из газеты и краткая записка, отпечатанная на машинке. Амирхан Даутович сразу узнал пишущую машинку из прокуратуры, потому что часто сам печатал на ней и видел сейчас чёткий дефект, свойственный только её шрифту: у буквы «ф» не хватало одного кругляша. В записке говорилось, что отправитель письма знает о трудном положении Амирхана Даутовича; ему вряд ли найти в области подходящую работу, потому что его недоброжелатели широко распространили слух о его нервном заболевании – оттого-то ему везде и отказывают.