По пути Ясона - Северин Тим - Страница 34

34

Подобные встречи были приятными отвлечениями от долгого и утомительного пути на восток. Признаться, путешествие начало приедаться. Как правило, вставали мы в 6 утра, поднимались с прибрежного песка, на котором спали, и присоединялись на борту к тем троим или четвертым вахтенным, которые ночевали на корабле на случай, если вдруг поднимется ветер и сорвет «Арго» с привязи. После чего вытаскивали якорь и принимались грести; одновременно на веслах сидели десять человек, прочие отдыхали, и каждые пять минут гребцов одной скамьи сменяла свежая пара. Примерно через час команда разбивалась надвое: одна группа оставалась на веслах и гребла, не прерываясь, минут пятнадцать, а вторая завтракала, потом группы менялись местами, а затем возобновлялся привычный распорядок смен, и «Арго» шел вперед со средней скоростью 3–3,5 узла еще пять часов; гребцы отрывались от весел лишь для того, чтобы выпить кофе.

Новичкам приходилось несладко. Даже самые крепкие из них шатались от изнеможения после трех часов гребли, а вот бывалые аргонавты продолжали грести до полудня, когда наступало время обеда. Мы бросали якорь на отмели, команда поглощала еду, приготовленную коком, потом все отправлялись купаться, а около 1:30 раздавался крик: «Все по скамьям! Пора двигаться! Весла на воду! Готовы! Поехали!» И рутина возобновлялась — до вечерней стоянки. В худшие дни мы гребли по одиннадцать часов, прежде чем удавалось подвести «Арго» к берегу для ночевки.

Не стану скрывать, никто из нас не был в восторге от гребли как таковой — это бессмысленное, монотонное, чрезвычайно скучное занятие, которое так и подмывает бросить. Некоторые члены команды пытались читать, сидя на веслах, ставили книгу на скамью перед собой; другие надевали наушники и слушали музыку на кассетных плеерах до тех пор, пока не выучили записи наизусть. Еще мы играли в слова и в шуточные списки — каждому полагалось рассказать шутку или анекдот, чем длиннее, тем лучше, но если анекдот оказывался не смешным, он подпадал под запрет и его нельзя было повторять вслух как минимум две недели, а совсем уж кошмарные шутки и анекдоты запрещались сразу на два года. Самым же популярным развлечением было пение, в одиночку или хором. Песни задавали ритм и помогали поддерживать темп. Современная эстрада тут не годилась, лучше всего подходили застольные песенки или англиканские церковные гимны, чей музыкальный размер и такт почти идеально соответствовал ритму гребли. Турки-волонтеры озадаченно прислушивались, когда аргонавты — запевалой выступал чаще всего Тим Редмен — запевали что-нибудь из сборника «Церковные гимны, древние и современные», перемежая духовные песнопения «шумелками» из тех, что поют в барах. Солировал обычно Кормак, у которого обнаружился поставленный голос и широкий репертуар моряцких и традиционных ирландских песен; остальные подхватывали, и наши голоса разгоняли тишину над побережьем Анатолии.

Галера двигалась на восток. В погожие дни, бывало, на помощь приходил попутный бриз, и люди отдыхали, пока «Арго» скользил по волнам под парусом. В такие дни никому не приходило в голову останавливаться, чтобы пополнить провиант. Мы уяснили на собственном опыте, что нельзя пренебрегать и десятью минутами благоприятного ветра. Кок Питер и баталер Тим отправлялись на берег на резиновой лодке с мотором — мы также использовали ее, чтобы фотографировать с моря — и закупали продукты в ближайшем поселении, а «Арго» продолжал идти вдоль побережья, ловя драгоценный ветер. Покончив с покупками, «продотряд» нагонял нас и поднимался на борт.

Чем дальше мы забирались, тем труднее становилось пополнять запасы: случалось так, что в местной бакалейной или мясной лавке не было столько еды, чтобы утолить аппетит двух десятков оголодавших мужчин. Кок Питер ломал голову над тем, как накормить этакую орду; йогурт мы пожирали коробками, фрукты и хлеб — мешками, а мясо ели, когда его удавалось купить. Что касается рыбы, единственный раз кок ее приготовил, когда рыбачить отправился Кормак. А так… Оба Питера, Уоррен и Уилер, равно как и Трондур, были заядлыми рыбаками, и окрестности их скамей кишели всевозможными снастями, жуткого вида крючьями, грузилами, мотками лески, гнилым мясом для наживки и прочими атрибутами этого почтенного ремесла. Но поймать им удавалось в лучшем случае колюшку. Кормак же обладал поистине магическим даром: рыба сама приплывала к нему, и он добыл нескольких морских собак длиной не меньше 3 футов, оказавшихся вполне съедобными.

Трондур развлекался не только ловлей рыбы. В порту Кефкен и под Зонгулдаком он обшаривал прибрежные пещеры и скалы в поисках гнездовий птиц. Надевал на теннисные туфли толстые носки из шерсти фарерских овец, чтобы не поскользнуться на покрытых водорослями камнях, садился в резиновую лодку и уплывал к пещерам, поблизости от которых кружились чайки и бакланы. Достигнув берега, он выбирался на камни и начинал карабкаться вверх.

— Потрясающее зрелище! — сказал мне Тим Редмен, вернувшись из одной такой вылазки. — Трондур полез на самый верх, откуда на него таращились птенцы бакланов, явно напуганные вторжением. Внезапно его голова исчезла за выступом, послышались отчаянные вопли, и во все стороны полетели перья. Я видел только ноги Трондура в этих его толстенных носках. Потом он показался целиком и стал спускаться, и в каждой руке у него было по птенцу; он держал их за шеи.

— У бакланов шеи и так длинные, — заметил Кормак, разглядывая добычу, — но Трондур постарался на славу, и теперь они смахивают на жирафов.

Похлебка из бакланов по рецепту Трондура Патурссона вызвала всеобщее одобрение. На вкус мясо баклана напоминало тушеного зайца, а в качестве закусок нам подали мидий, собранных на стенах прибрежных пещер и поджаренных на камнях.

Девятнадцатого июня, в 2:30 пополудни, Марк Ричардс объявил, что мы сделали 200 000-й гребок, и вдохновленные гребцы убыстрили темп; весла вспарывали воду, и каждый гребок сопровождался одобрительным ревом. Казалось, все забыли, что гребут с 7 утра и что ни завтрака, ни обеда в этот день толком не было. Вечером погода начала портиться, но подул попутный ветер, и вскоре мы увидели очертания мыса Эрегли, за которым, по словам Аполлония, лежит вход в Аид.

Навстречу нам вышла целая армада рыбацких лодок — все из гавани Эрегли, битком набитые любопытствующими. Один крупный катер, к моей тревоге, пересек курс «Арго»; мускулистый турок разделся до плавок, забрался на леер мостика и прыгнул в воду с высоты 25 футов — прямо по ходу галеры. Он исчез под водой, и я, признаться, испугался, как бы его не затянуло под винты катеров за нашей кормой. Но едва Питер Уилер сделал шаг в направлении носа галеры, из моря показалась рука и ухватилась за скобу на таране; пловец поднялся на борт, весь мокрый, усатый и с чрезвычайно волосатой грудью и плечами. Он был пьян и порывался обнять всех аргонавтов. Первым в объятия угодил Трондур, бородатый и косматый, и, рассмотрев его поближе, буйный турок слегка присмирел.

Ахеронтский мыс

Аполлоний пишет:

В гавань они вошли Ахеронтского мыса с охотой. Кверху воздвигся тот мыс крутым и высоким утесом, В море как будто глядясь Вифинское. Скалы же мыса Гладкие вглубь вкоренились, и море их моет, а окрест Волны, катясь одна за другой, шумят. На мысу же Ряд платанов растет, над кручей ветви раскинув. Скатом от мыса того спускаясь в сторону суши, Вбок долина идет, а в ней — пещера Аида, Лесом и скалами скрыта; все время оттуда морозный Валит пар, поднимаясь из недр холодных и страшных, И замерзает всегда, в кристалл превращаясь блестящий, Тающий, солнце когда достигает часа полудня. И никогда тишины не бывает у страшного мыса, Но у подножья его непрестанно плещутся волны И наверху трепещет листва от пещерного ветра. Там как раз и реки Ахеронта находится устье, Что, прорываясь сквозь мыс, впадает в море с востока… Тут немедля гребцы к Ахеронтской скале повернули Носом корабль и пристали к земле при ветре упавшем.