Первые товарищи - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 16

— Прежде всего надо сдвинуть постели, чтобы образовалась площадка — это и будет арена цирка, — командовал Принц. — Кругом мы поставим зажженные огарки… Ты, Грушин, будешь лошадью, а я наездницей, Сережа пусть ходит по канату — он акробат. А Жучок и Петух будут клоуны. Остальные все садитесь на пол! Просят только почтенную публику не очень громко аплодировать, а то придет начальница и всем попадет на орехи.

Принц, с помощью Грушина, зажигал огарки свечей, вытащенные им из его ночного столика, невесть откуда приобретенные им. Зажженные огарки он расставил полукругом на полу, а затем наскоро надел коротенькую, как у наездниц, юбку из газетной бумаги и в то же время помогал Жучку и Петуху пудрить лица зубным порошком и мазать щеки золой из печи, как подобает настоящим клоунам. Остальные мальчики важно расселись на полу в два ряда, изображая из себя публику.

— Динь-динь-динь! — позвонил в воображаемый колокольчик Морозов, и в ту же минуту Жучок и Петух выскочили, перепрыгнув через горящие огарки свечей, на арену.

Они гримасничали, хохотали, награждали друг друга шлепками, как настоящие клоуны, которых не раз видели в цирке. Наконец, разошедшийся не в меру Жучок захотел поддать Петуха ногою сзади, чтобы он подпрыгнул, но вместо того, чтобы попасть в спину Петуху, попал ему в нос.

Из носа тотчас потекла алая струйка крови. Петух заревел во все горло, совсем уже не по-клоунски, а по-настоящему, да вдобавок еще так громко, точно ему совсем оторвали нос. Заревел и Жучок от страха, что сломал нос Петуху. Обоих пострадавших увели с арены под руки Сторк и Морозов, изображавшие капельдинеров цирка. Мальчики, стоя у медного рукомойника, еще долго кричали и бранились. Петух держался за свой распухший нос, а Жучок — старался доказать Петуху, что это только игра и что сердиться друг на друга даже и настоящие клоуны не смеют.

Потом Сторк и Морозов протянули между двумя кроватями толстую веревку и, придерживая ее за оба конца обеими руками, предложили акробату Сереже пройтись по «канату».

Однако Сережа, как ни боялся прослыть трусом в глазах товарищей, но идти по веревке не решался… К тому же, ржавший от нетерпения конь-Грушин с наездницей Принцем на спине так и порывался, став на четвереньки, прыгнуть на арену. И публика требовала скорейшего исполнения номера верховой езды гораздо громче, нежели акробатических штучек неумелого акробата, каким оказался Сережа. Поэтому он благоразумно уступил свое место Грушину и Принцу.

Грушин неуклюжими прыжками и с продолжительным ржанием выскочил на арену.

— Браво, Грушин! Принц, браво! — кричали мальчики и неистово хлопали в ладоши.

Принц, на голове которого высился в виде шляпы большой мешок из сахарной бумаги, любезно раскланивался на все четыре стороны со спины Грушина, где он сидел так же спокойно, как в кресле. Потом, желая, очевидно, подражать настоящей наезднице, он осторожно встал на ноги на спине Рыжего и, вытянувшись во весь рост, крикнул бесстрашно:

— В галоп! В галоп! Живо!

И Грушин помчался галопом, рискуя свалить Принца на пол.

Публика аплодировала неистово, выражая свое полное одобрение прыткому коню и храброй наезднице. И вдруг среди общего шума, раздался испуганный голосок Мартика Миллера:

— Принц! Принц! Ты горишь, Принц!

Действительно, воздушная бумажная юбочка Принца горела с одного бока. В пылу игры мальчик не заметил, как близко подъехал на спине своего воображаемого коня к одному из огарков, стоявших на полу, и задел его листом газетной бумаги.

Когда Мартик, увидевший пламя на юбке Принца, закричал, тут только остальные мальчики и сам Принц заметили несчастье.

Они бросились со всех ног к Принцу, стараясь потушить охватившее его пламя, как обыкновенно тушат горящую свечу. Но этим они только раздували огонь.

Если бы мальчики были немного постарше, они бы поняли, что движение благоприятствует огню, и постарались бы помочь Принцу более подходящим средством. Но они были еще очень малы и к тому же испуганы.

Огонь уничтожил уже бумажную юбочку и принялся теперь за длинную ночную рубашку мальчика, обжигая Принца. Один из огненных языков достиг кудрявой головки, и вмиг запылали чудесные белокурые локоны Принца. Он рыдал от боли и страха; мальчики метались, как безумные, не зная за что схватиться. Сережа и Мартик Миллер потеряли сознание и лежали без чувств посредине спальни. Но никто на них не обращал внимания, все были поглощены одною только мыслью, как бы потушить огонь и спасти Принца.

Крик и шум в спальне маленьких был ужасный.

В ту самую минуту, когда несчастный Принц был уже охвачен пламенем, в спальню неожиданно вбежала Антонина Васильевна, разбуженная криками.

Она схватила одеяла и подушки с ближайших постелей и, толкнув горящего Принца на пол, забросала его ими… Огонь сразу потух. Из-под груды вещей послышались стоны.

— Слава Богу, Принц жив! — произнесла Пушка и, освободив мальчика из-под кучи наваленных на него одеял и подушек, подняла его и с помощью Морозова и Грушина, считавшихся самыми сильными в классе, понесла в лазарет.

Бесчувственных Сережу и Мартика тоже уложили по постелям.

Все говорили только шепотом, насмерть перепуганные происшествием, и никто не мог спать в ту ночь. Так весело начиналась сегодняшняя затея и так плохо кончилась она для их веселого, любимого друга.

Принц получил сильные ожоги. Длинные локоны мальчика сгорели: их пришлось сбрить наголо.

Бедный Принц очень страдал.

Доктор ходил ежедневно навещать его. Мальчик был болен очень долго и очень серьезно. Думали, что Принц умрет, и многие из его товарищей, в том числе Сережа, горько плакали втихомолку. Другие сидели нахмуренные, игры и шалости никому не шли теперь на ум.

Только перед самым праздником Рождества Христова, в то время, когда мальчиков распускали на рождественские каникулы, Принц вернулся в класс.

Похудевший, побледневший, выбритый, со следами ожогов на лице и руках, он очень мало походил теперь на прежнего хорошенького, кудрявого мальчика, каким был до болезни.

Но все его товарищи, опасавшиеся за его жизнь, обрадовались выздоровлению Принца.

— Принцынька, миленький! Выздоровел! — говорил Мартик Миллер, умильно глядя на общего любимца.

Сережина мама просила начальницу отпустить Принца на рождественские каникулы к ним. Сначала Антонина Васильевна долго не соглашалась, говоря, что лишний ребенок в доме прибавит и лишние заботы, да еще особенно такой шаловливый мальчик, каким был Принц, но когда г-жа Горина сказала ей, что Принц достаточно наказан за свои шалости и что у него пропала охота на новые проказы, то, подумав, начальница согласилась отпустить Принца в отпуск к Гориным.

Накануне дня разъезда пансионеров на праздники по домам Антонина Васильевна позвала Принца в свою комнату.

— Видишь ли, Вакулин, шалости никогда не доводят до добра, — произнесла Антонина Васильевна, когда Принц предстал перед нею. Надеюсь же, ты постараешься удерживаться от твоих проказ и не оставишь в чужом доме после себя дурного впечатления? Я ведь очень люблю тебя, мой мальчик, и страшно боюсь, как бы опять не случилось с тобой чего дурного! — и начальница притянула Принца к себе.

У Принца не было матери… Она умерла, когда мальчику было два года, и он не знал материнской ласки.

Слова Антонины Васильевны звучали такой добротой, такой искренней любовью, какую только можно встретить в сердце родной матери.

А у Принца было доброе сердечко, несмотря на то, что он был самый отъявленный шалун из всего пансиона… От ласковых речей начальницы сердечко Принца как-то разом размякло, и слезы хлынули из глаз.

— Какая вы чудесная! Какая добрая! — говорил он, заикаясь. — А я-то… как часто сердил и огорчал вас… Теперь я вижу, что я самый негодный мальчик.

— Вовсе нет, — успокаивала его начальница. — Котя Вакулин прекрасный мальчик! Не смей его бранить, я не позволяю! А лучше скажи ему, чтобы он дал слово в том, что никогда не будет так проказничать. Скажешь?