Владычица Рима - Мизина Тамара - Страница 17

– Молва многое приукрашивает…

– Цыц, грек! Молчи. Вы, греки, не чтите своих Богов и потому не верите в чужих. Я собственными глазами видел на плече госпожи серую полоску пепла – все, что осталось от плети Кривого Ксифия, а под пеплом ткань даже не обуглилась! И конь Ксифия был цел – без единой подпалины, а от самого Ксифия осталась только горсть праха. Даже доспехи его обратились в пыль!

Валерий, казалось, без интереса вслушивался в спор. Про Кривого Ксифия он кое-что слышал. Разбойник этот прославился жестокостью, удивлявшей даже римлян, привыкших к самым разным проявлениям варварства, но не так давно имя его само по себе как-то сошло с языков, стерлось.

– Говорят, он ударил госпожу, и потому она сожгла его, – вступил в разговор еще один из воинов.

– Нет, – Воцес помотал головой. – Она прокляла его за то, что он напал на наш лагерь. Там тогда оставались только женщины, старики и дети. Вот Ксифиевы молодцы и потешились над ними вволю. Госпожа, как вернулась (она в то время с воинами была), развернула коня и помчалась по их следам. Мы – за ней. Нас всего-то было человек пятнадцать. Надо быть или сумасшедшей или сестрой Богов, чтобы с таким отрядом бросаться в погоню за бандой Кривого Ксифия. Мы их догнали.

Госпожа стала кричать и стыдить их. У Ксифия в отряде было около полусотни воинов – все отъявленные мерзавцы, не знающие ни стыда, ни страха, ни жалости. У нас зубы застучали, когда они услышали госпожу и, поняв, что нас мало, повернули коней к нам. А госпожа, словно не видит ничего, с коня соскочила и к Ксифию. Клянусь мечом, но у нее на глазах были слезы: «Римляне землю твою топчут, – кричит, – а ты с детьми и стариками воюешь?! Жен бесчестишь?! Где честь твоя? Где совесть?!» Ну а он, видно, смутился сперва, но ненадолго. Гарцует перед ней: «Заткнись, – говорит. – Каждая баба будет тут мне указывать, что делать, а чего не делать. Да я тебя сейчас, собаку такую, в лепешку расшибу…»

Тут-то госпожа и воскликнула: «Огонь небесный, рассуди нас и покарай виновного!»

Ксифий рассвирепел, коня на нее направил, а конь не слушается, на дыбы поднялся. Ксифий как хлестнет ее плетью… Тут-то они и вспыхнули. Огонь их как кольцом охватил и стеной поднялся.

Жар от этой стены такой, что все, кто рядом был, прочь шарахнулись. И мы, и головорезы Ксифиевы.

А они стоят в пламени: госпожа, конь над ней навис, Ксифий склонился и плеть сжимает, а плеть эта госпоже через плечо легла. Успел-таки ударить, подлец!

Потом жар спадать начал, и Ксифий стал осыпаться. Понимаете? Как те песчаные фигурки, что дети из мокрого песка у воды лепят, когда они, фигурки эти, высыхать начинают. Потом голова у него отвалилась, о траву ударилась и раскололась, а сверху все остальное посыпалось. Конь на четыре ноги опустился – осторожно, чтобы госпожу не задеть, – дрожит, с морды пена клочьями падает.

А госпожа повернулась к головорезам Ксифиевым и молчит. Те с коней сошли, – а она молчит, на колени опустились – молчит, на земле распластались… Ну и глаза у них были! Не, неверно, мы не лучше смотрелись. Одно дело человека в бою мечом по башке хватить, а другое – когда он у тебя на глазах в пыль сгорает. У нас от того жара волосы скурчавились, а у госпожи хоть бы волосок скрутился. А ведь она такая же, как и все. Ксифий ее тогда так плетью огрел, что она два дня рукой шевельнуть не могла…

– Ты не о госпоже говори. Ты рассказывай, что дальше было, – перебил Воцеса парень, которого до этого сильно поразил рассказ о начале восстания.

– А что дальше? Ничего особенного. Те молили госпожу простить их, а она сказала, что передает их в руки Богов, и что пусть судьба их решится в честном бою с римлянами. Кто останется в живых, тот и дальше жить будет, а кто погибнет – своей кровью их грехи и оплатит. Так мы и вернулись. В лагерь, правда, госпожа их не пустила – не хотела расправы, а в решении своем не раскаялась. Воины они оказались отменные, только грехи их, видно, слишком велики были, – в живых сейчас их осталось не больше десятка… Что скажешь на это, Стафанион, сестра она Богов или нет?

Грек почесал затылок. Рассказ очевидца нелегко было отмести шуткой:

– Но ведь все знают, что госпожа прежде была простой знахаркой и гадалкой. Стала бы сестра Богов заниматься столь низким ремеслом?

– Чем плохо ее ремесло?! – возмутился один из воинов. – Как можно, не владея божественной силой, лечить людей, скот, предотвращать грядущие беды? Все знают: лучшей знахарки во всем мире не сыщешь! Да если она говорила, что все будет хорошо, значит, так тому и быть! Вон, растяпе Склиру она нагадала хорошее возвращение, а он напился в дороге и деньги потерял. Пришлось ему назад возвращаться. Так поверите? Кошелек его никто не тронул. Он сам его у порога и подобрал. А кто-то из городских умников говорит: «плохое ремесло».

Случай с растяпой и пьяницей всех позабавил.

– А сейчас? – продолжал воин. – Разве хоть раз госпожа ошиблась? Ну откуда она знает то, что происходит по другую сторону гор?

– В Греции жрецы не то могут…

– Да где же она, Греция-то твоя? У римлян под задницей? Нет, что ни говорите, а госпожа и вправду сестра Богов, только вспоминать об этом на людях не любит. Гордая она очень.

– Какая она гордая!? Урл – гордый, Авес – гордый, римляне, вон, – гордые… – вступил было в разговор один из воинов помоложе, но рассказчик перебил его:

– Авес, положим, молодой, да глупый – за Урлом тянется, а остальные – не гордые. Спесивые они, Остий. Ты гордость со спесью не путай. Спесивый всех топчет, дабы возвыситься, а гордый – свою честь бережет и других возвышает. Ему чужая гордость не помеха.

– Женщине положено дома сидеть и мужу угождать – вот и вся ее гордость.

– Нет, Стафанион, если Боги на большее разум дали – грех его дома запирать. Вот у меня жена: смирна, покорна, ласкова, а как разумно судит обо всем! Уж если что решит, я и спорить с ней не буду, потому что знаю: быть мне неправым…

– А если она решит другого мужа в дом привести?

– Дурак ты, Стафанион. Да если женщину в доме за рабыню держать, то она рабыней и будет. Лживой, подлой рабыней. И виноват в этом ты же и будешь, потому что раб всегда бесчестен.

Но Стафанион не спешил соглашаться:

– Люди, – заявил он, ловко подменяя тему, – всегда делились и будут делиться на господ и рабов. Всегда одни будут повелевать, а другие – подчиняться. Рабы всегда будут стремиться восстать, но даже восстав и победив, ничего нового не придумают и опять разделятся на повелителей и быдло.

– Лжешь ты, Стафанион! Мне, например, рабы не нужны! Я сыновей выращу, такие помощники будут, куда уж твоим рабам. Госпожа верно тогда сказала: «Нам чужого не надо. Пусть наше останется нашим». Ну, в крайнем случае, заплачу я царю налог, а остальное – не тронь. Я за это драться пошел. И рабом я быть не желаю. И госпожа рабыней не будет. Я ее не один год знаю. Было дело: приезжал один раз какой-то наместник и увидел госпожу. Она тогда простой знахаркой была. И сейчас-то она хороша. А тогда – вообще глаз не оторвать. Ну и разгорелось у него… Что он только ей не обещал! А знаете, что госпожа сделала? Повернулась, ушла и будто исчезла. Он тогда ей дом сжег. Ну и что? Если у человека гордость есть, его не согнешь.

– Просто ушла и все?

– А что с дураком спорить? Дурак он дурак и есть. И потом, ее ведь во многие дома звали, когда заболеет кто или так, по какому делу. И никогда она перед богатым не лебезила, никогда перед бедным не пыжилась. Так неужели она рабыней будет? А вот – римлянин. До сих пор считает себя гордым повелителем мира. Рабов у него, наверно, было, как песчинок у реки, а смерть в глаза глянула, – на коленях ползал. Ему-то рабы и нужны. Потому что он сам – раб. Или я не прав?

– Во всяком правиле есть исключение. Ты – исключение из правила, ошибка Богов, – резонно возразил грек.

– Сам ты «ошибка Богов»! – возмутился оскорбленный Телеф.

– Тогда скажи, почему подобные тебе или госпоже редки, как драгоценные камни среди гальки? Почему властвуют другие? Верю, тебе рабы не нужны, но скажи, деревенщина, почему другие покупают рабов?