Медовая ловушка - Млечин Леонид Михайлович - Страница 51

Если в течение трех месяцев не удавалось ни с кем и словом перемолвиться и вдруг разрешали поговорить целых полчаса подряд, то через десять минут он с непривычки чувствовал себя так, словно без подготовки спел оперу Вагнера. Язык не слушался, и однажды он даже потерял голос.

Поскольку у Фохтов было шестеро взрослых детей, то каждый из них был темой трехминутного разговора. Еще две минуты посвящались самочувствию жены профессора. Остальное уходило на препирательства с охраной. Иногда при встрече присутствовали два офицера госбезопасности, тогда Фохт даже не мог подать жене руку. Их рассаживали по разным углам. Говорить о своем деле заключенным запрещалось.

После нескольких лет в одиночном заключении можно было просить о переводе в общую камеру. Но сами надзиратели советовали Фохту этого не делать:

— Вы не сможете привыкнуть к жизни с другими заключенными.

Они оказались правы. Когда Фохта поместили в общей камере с заключенными-уголовниками, он впервые почувствовал, что такое тюремная среда.

Для сидевших в камере он был, во-первых, новичком, над которым полагалось измываться, и, во-вторых, слабым физически интеллигентом, вдвойне достойным презрения.

Вся предыдущая жизнь приучила профессора к тому, что, когда он говорит, его слушают со вниманием. В камере его никто не слушал. Над ним потешались. Одним из любимых развлечений сокамерников было бросать профессору в миску испражнения.

Фохт не получал посылок, не курил, словом, ничем не мог завоевать симпатии товарищей по камере.

Через год в камеру привели новичков. Положение Фохта — теперь уже «старичка» — должно было улучшиться, но именно в этот момент его отправили в карцер.

На сей раз новички были не обычными уголовниками, а бывшими высокопоставленными функционерами, осужденными за экономические преступления, то есть интеллигентными людьми. Фохт буквально вцепился в них, радуясь возможности поговорить с образованными людьми, но уполномоченному госбезопасности в тюрьме эти контакты не понравились, и професора перевели в карцер.

В карцере было очень холодно. Два дня выдавали только по 400 граммов хлеба в день, каждый третий день приносили что-то горячее. Максимальный срок пребывания в карцере не должен был превышать 21 дня. Фохт провел там втрое больше, но как физиолог он сумел сохранить себя: он разламывал хлебную пайку на равные порции и съедал их каждый час.

Кристина фон Хассель читала рассказ профессора со странным интересом. С недавних пор её преследовала пугающая мысль: а не окажется ли она сама за решеткой?

Вот ведь Вилли Кайзера, который вернулся на Запад добровольно, все-таки не простили. Кайзер уверял, что он вовсе не собирался переходить в ГДР, что его, опоив наркотиками, похитила советская разведка. А что касается его пропагандистских выступлений, то он был вынужден притворяться, чтобы сохранить себе жизнь. Тем не менее его судили и приговорили к четырем годам тюремного заключения.

Но Кристи успокаивала себя. Все это выяснение внутригерманских отношений. Западногерманская контрразведка сумела выявить только разведчиков бывшей ГДР, потому что получила доступ к материалам Министерства госбезопасности Восточной Германии. Но она-то работала на советскую разведку. О Кристине фон Хассель восточные немцы ничего не знали и, следовательно, не могли её выдать.

Петра Вагнер повесилась у себя в камере. Ночью она выдернула провод из стоявшего в камере старого радиоприемника. Один конец привязала к вентиляционной решетке, из другого скрутила петлю. Она встала на стул, просунула голову в петлю и сильным движением ног оттолкнула стул. Он упал с грохотом, но надзиратель был в другой стороне тюремного коридора и ничего не слышал. Ее труп обнаружили только утром.

Следствие пришло к выводу: это самоубийство через повешение. Но на всякий случай, чтобы исключить сомнения, была проведена тщательная экспертиза. Если кто-то из террористов умирает в тюрьме, находятся люди, которые утверждают, что заключенного убили тюремщики.

Через две недели после смерти Петры Вагнер ведомство по охране конституции получило копию заключения независимой экспертизы: Петра покончила с собой. Это заключение принесли Кристине фон Хассель, хотя последние две недели она не исполняла обязанности руководителя отдела по борьбе с экстремизмом.

Хайнц Риттген попросил её отложить все текущие дела и подготовить доклад об истории леворадикального движения в стране. Доклад предназначался для самого канцлера, поэтому Кристи работала над ним, не отрываясь.

Всей оперативной работой в отделе занимался её опытный заместитель из бывших полицейских. Только он и, конечно же, сам Хайнц Риттген знали, что Кристи едва ли вернется к своей работе.

Петра Вагнер оставила предсмертную записку. Об этом Кристи не знала. Петра много чего написала. Но самой оглушительной информацией были её слова о том, что Кристина фон Хассель состоит в любовной связи с офицером КГБ и, вероятно, сама работает на русскую разведку.

Две недели письмо Петры проверяли. За Кристи следили, её дом обыскали и нашли кое-какие сомнительные бумаги. Сами по себе они ничего не значили, но направили сыщиков по следу.

Предварительное следствие по её делу было закончено в пятницу, и судья санкционировал задержание Кристины фон Хассель, государственной служащей, обвинявшейся в шпионаже. Но её было решено арестовать в понедельник, чтобы не заставлять следователей работать в выходные дни.

Трудно сказать, предчувствовала ли Кристи, что все кончено. Но страх поселился в её доме. Только внешне ничего не изменилось. Порядок и самодисциплина превыше всего. В половине шестого подъем, гимнастика, душ. Затем просыпался ребенок. Вместе завтракали, потом ребенка следовало отвезти в спецшколу и самой отправляться на работу.

В конторе тоже все было, как прежде. Элегантный начальник каждое утро целовал ей руку и желал удачного дня. В обеденный перерыв коллеги жужжали в служебном буфете, вполголоса обсуждая последние новости из Восточной Германии, которые устаревали прежде, чем их успевали осмыслить.

Правда, никогда ещё не было столько работы. Шифровки сыпались из Берлина и Москвы, как из мешка. Но начальник запрещал ей отвлекаться на текущие телеграммы и оставаться в кабинете сверхурочно.

— Занимайтесь докладом и сыном, — мягко говорил он.

Весь день Кристи методично вгрызалась в бумаги, как врубовый комбайн в твердую породу. В четверть седьмого она вставала из-за идеально чистого стола. Запирала сейф и выходила из комнаты. Дежурный охранник при её появлении вставал и прикладывал ладонь к козырьку фуражки:

— До свидания.

Вечером темнело рано. Когда сын появлялся из школьных дверей, его лицо трудно было разглядеть под козырьком вязаной шапочки. Они вместе ужинали, делали уроки, потом сидели в гостиной у телевизора.

Это был большой и светлый дом с гаражом и с небольшим участком земли, на котором, помимо обязательных цветов, стояли две большие деревянные фигуры, изображавшие деревянных рыцарей. Фигуры красили осенью, чтобы они не сгнили за зиму, и весной, чтобы обновить.

Это был молчаливый дом. Если в комнате или на кухне звучали громкие голоса, то они доносились из радиоприемника или телевизора. Около полуночи она включала мощный радиоприемник, настроенный на волну одной и той же далекой радиостанции, которая передавала классическую музыку, лишь изредка прерывая её прогнозом погоды.

Иногда прогноз бывал утешительным и даже оптимистическим, и тогда дом наполнялся радостью. Но ноябрьская погода не радовала.

По традиции каждый вечер приемник продолжали включать, но от зажигательной мелодии атмосфера в доме становилась ещё мрачнее. Ребенок ничего не понимал и виновато шел спать в свою комнату на втором этаже.

Он клал рядом с собой на подушку любимого плюшевого медвежонка по имени Майкл и делился с ним собственными тревогами. У медвежонка был костюмчик из зеленого вельвета и кожаные тапочки, которые каждый вечер аккуратно ставились у кровати.