Служба внешней разведки - Млечин Леонид Михайлович - Страница 60

60

Его появлению на свет сопутствовали, вероятно, какие-то непростые семейные обстоятельства.

Что заставило его мать срочно покинуть Киев? Можно только предполагать, что за решением Анны Яковлевны, взяв грудного младенца, проехать почти через всю страну и обосноваться в Тбилиси, стояла какая-то жизненная драма.

Практически ничего не известно о его отце. Самые близкие друзья утверждают, что Примаков об отце никогда не заговаривал. Считалось, что его отец стал жертвой сталинских репрессий и погиб. Расспрашивать его было не принято.

В своей автобиографии Примаков пишет:

«Отец умер, когда мне было три месяца (к этому времени мы уже переехали в Тифлис). Воспитывался матерью, проработавшей последние тридцать лет своей жизни врачом в поликлинике Тбилисского прядильно-трикотажного комбината. В 1972-м она умерла в Тбилиси».

Юный Примаков похож был на маму. Полным он еще не был, средней комплекции. Его иногда называли самураем: глаза раскосые, лицо худое, тонкие усики.

Семейные дела Евгения Максимовича Примакова, разумеется, исключительно его личное дело. Они представляют общественный интерес только в одном смысле: как детство без отца повлияло на его дальнейшую жизнь, на его отношения с людьми, на его характер, взгляды и образ действий?

В Тбилиси Примаковы жили в двух комнатах на Ленинградской улице в доме номер 10. К его матери, Анне Яковлевне, которая всю жизнь проработала врачом, в городе очень хорошо относились. Милая, добрая, скромная, интеллигентная женщина, она многое передала сыну. Но растить его в одиночку ей было наверняка непросто.

Нет сомнений в том, что Примаков, как и любой мальчик в столь незавидных обстоятельствах, тосковал и страдал от того, что рос без отца. Рассказывают, что родители его друзей были особенно к нему внимательны, и это несколько компенсировало невосполнимую утрату.

Примакову повезло в том, что он оказался именно в Тбилиси, замечательном городе с особым теплым и душевным климатом. Тбилиси тех лет был одним из немногих городов, где в какой-то степени сохранились патриархальные нравы и человек не чувствовал себя одиноким, а был окружен друзьями, приятелями, знакомыми, соседями и тем самым принадлежал к какой-то группе, клану, сообществу.

Здесь было принято кто чем может помогать друг другу.

Потом все знающие Примакова будут восхищаться его умением дружить и верностью многочисленным друзьям. Это качество было заложено тогда, в Тбилиси. Он понял, как важно быть окруженным друзьями, и научился дорожить близкими людьми.

— Тбилиси — это рассадник дружбы, там высока культура дружбы, — рассказывал покойный Леон Аршакович Оников, который долгие годы работал в ЦК КПСС и был знаком с Примаковым шестьдесят лет. — Многонациональность Тбилиси — это достоинство города. Грузинам присуща большая деликатность в личной жизни, рафинированность. Русские, живущие в Тбилиси, в дополнение к своим качествам — твердости, открытости — вбирали замечательные грузинские черты. А кроме того, в городе кто только ни жил — и греки, пока их Сталин не выслал, и персы, пока их Сталин не выслал. Это делало нас интернационально мыслящими людьми.

А вот в Москве Примаков столкнулся с непривычной ему практикой делить людей по этническому признаку.

Его друзья не любят говорить на эту тему. Отделываются общими фразами насчет того, что «в нашем кругу его национальность никого не интересовала». В этом никто не сомневается, порядочные люди не могут вести себя иначе. Но Москва не состоит из одних только друзей Евгения Максимовича.

Озабоченные еврейским вопросом не сомневаются в том, что русская фамилия Примакова — не настоящая, а придуманная, что не только его мать, но и отец — евреи. Эта тема заслуживает внимания опять же с одной только точки зрения: в какой степени это обстоятельство повлияло на жизнь Примакова?

Надо исходить из того, что он получил чисто грузинское воспитание. Примаков воспитывался как грузин, и, судя по всему, в юношеские годы ему и в голову не приходило, что он чем-то отличается от окружающих его грузинских ребят.

Когда Примаков приехал в Москву, то он говорил так, как принято произносить слова в Тбилиси, то есть как бы с сильным грузинским акцентом. Потом его речь очистилась, и он стал говорить очень интеллигентно, чисто по-московски. Но его друзья посмеиваются насчет того, что еще и сейчас в минуту крайнего душевного волнения в его словах могут проскользнуть характерные грузинские интонации.

Антисемитизма в Грузии никогда не было. Евреев не отличали от грузин, и многие из них сами себя считали в большей степени грузинами, чем евреями.

От анонимок и чьей-то злобы это не спасало, но Примаков на эти глупости внимания не обращал.

В «Правде» и в Институте мировой экономики и международных отношений Примаков был под надежной защитой академика Николая Николаевича Иноземцева, который, как это свойственно русскому интеллигенту, к антисемитам относился брезгливо и даже с нескрываемым отвращением.

Собственно политическая карьера Примакова началась уже в перестрочные времена, когда пятый пункт анкеты стал терять прежнее значение.

В известных кругах, озабоченных чистотой крови, в его еврейском происхождении никто не сомневается. Но к нему подчеркнуто хорошо относятся даже те, кто не любит евреев.

В подметных листовках Примакова обвиняли в сионизме, когда он был в горбачевском окружении. Когда Примаков стал министром иностранных дел, а затем и премьер-министром, левая оппозиция, вне зависимости от того, что она думает на самом деле, публично высоко оценивала его патриотическую позицию — в противостоянии Соединенным Штатам, в борьбе против расширения НАТО, в критике монетаристов и готовности поддерживать отечественного производителя.

Как выразился в 1998 году один из губернаторов:

— Евгения Максимовича Примакова мы считаем истинным российским патриотом.

Юный Примаков выбрал себе профессию военного моряка.

В пятнадцать лет он в первый раз надолго уехал из дома, отправился в Баку, чтобы стать морским офицером. В 1944 году он был зачислен курсантом Бакинского военно-морского подготовительного училища Наркомата обороны.

Морские подготовительные училища были созданы с той же целью, что и артиллерийские спецшколы — для подготовки старшеклассников к военной службе в Рабоче-крестьянской Красной армии. Это был, так сказать, советский кадетский корпус. Курсанты одолевали учебный курс последних трех классов средней школы — восьмого, девятого и десятого, изучали ряд военных дисциплин и «оморячивались», то есть плавали, осваивали морское дело на Каспийском море.

Моряком Евгений Максимович не стал — в 1946 году его отчислили из училища по состоянию здоровья. Он вернулся в Тбилиси и через два года благополучно закончил школу. Сомнений в дальнейшем пути не было — ехать в Москву и поступать учиться.

Он выбрал Московский институт востоковедения. Надеялся, что именно в этот институт он поступит. Так и получилось. Примаков сдал экзамены и был зачислен. Его определили изучать арабский язык. Это не был тогда самый популярный язык. В первые послевоенные годы Советский Союз еще мало интересовался арабским миром.

Любовь к Ближнему Востоку

Генерал Вадим Кирпиченко вспоминает, что Примаков поставил рекорд по количеству друзей:

— Через несколько недель пребывания в институте его уже знали все, и он знал всех. Быть все время на людях, общаться со всеми, получать удовольствие от общения и не уставать от этого — здесь кроется какая-то загадка. Скорее всего, это врожденное качество, помноженное на кавказское гостеприимство и южный образ жизни…

На фотографиях того времени можно увидеть симпатичного молодого человека с усиками, с горящими глазами — совершеннейшего грузина, хотя грузинской крови в нем нет.

В те далекие времена молодой Примаков, как человек с Кавказа, был вспыльчив и горяч. Он был утонченно внимателен к женщинам и был готов драться, если ему казалось, что кто-то бросил косой взгляд на его женщину.