Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович - Страница 80

— Ну, Майк, — осторожно сказал Толик. — Миш…

Гай подтянул к животу колени и прерывисто сопел. Толик сел рядом. Спутанные волосы Гая пахли водорослями. А сам он был пыльный, исцарапанный и несчастный.

Коротко вздохнув от виноватости и жалости, от резкого толчка нежности, Толик сказал:

— Гай…

Тот полежал тихо секунды три, рывком обернулся, метнулся к Толику. Облапил его, прижался лицом к рубашке.

Толик молча гладил его вихры…

Через полминуты Гай прошептал:

— А стихи прочитаешь?

— Какие?

— Про Крузенштерна.

— Может, сперва поедим все-таки?

— Ага…

— Иди умойся. Дитя портовых улиц…

ПРОПАВШАЯ РУКОПИСЬ

Они молча поужинали. Толик отскреб сковородку, а Гай вымыл тарелки. Из кухни в комнату Гай вернулся первым. Прилег на диван. Пришел и Толик, стал возиться в углу над чемоданом: выбирал себе чистую рубашку.

Гай смотрел на Толика и думал, что он совсем не похож на ученого. Похож на Галкиных однокурсников: по-мальчишечьи курносый, с короткой ершистой прической. Щуплый такой…

Щуплый-то щуплый, а дубовый стул крутит за переднюю ножку одной рукой. А если они с Гаем борются — кто чью ладонь прижмет к столу, — Гай давит на левую руку Толика двумя да еще пузом помогает, и никакого проку: Толик шевельнет рукой — и Гай весь припечатан к столешнице. А поглядишь — у Толика и мускулов-то вроде бы нет…

Мама сказала перед отъездом: «Толька, от тебя одни глаза остались. Вы там постарайтесь отдохнуть, ешьте как следует, фрукты покупайте…» — «Обязательно», — сказал Толик.

Первые вечера он приходил из лаборатории просто черный. Что-то не ладилось с этим ДЗД, какие-то неясности возникали в плане испытаний.

— Ты же говорил, что все отлажено, все в порядке, — сказал однажды Гай.

— Это у нас отлажено. А там… — Толик возвел глаза к потолку.

— В Москве? — понял Гай.

— Не все зависит от Москвы…

— А от кого?

Толик посмотрел на него без улыбки.

— От Байконура.

Гай вытаращил глаза.

— Да? Ай, да ты смеешься…

— Отнюдь… — вздохнул Толик.

— А… при чем тут ваши аппараты?

— Все связано. Это раньше мы были сами по себе, а теперь комплексная программа исследований.

— Секретная? — прошептал Гай.

— Не секретная… Но и не такая, чтобы идти на площадь, вставать у памятника Нахимову и громко вещать всем туристам…

— Я и не собираюсь, — обиделся Гай.

— Вот и молодец, — серьезно сказал Толик.

… В последние три дня он повеселел: дела наладились. Но все равно забот полно — руководитель конструкторско-исследовательской группы, или как там еще… В общем, командир, хотя и моложе всех. «Ох, несладко ему приходится. А тут еще я…» — не первый уже раз подумал Гай. И вздохнул:

— Ладно уж, не читай.

— Что «не читай»?

— Стихи. Которые обещал…

Толик отложил рубаху, сел рядом с Гаем.

— Я ведь понимаю, — сказал Гай. — Ты со мной и так замучился.

Толик притянул его к себе. Гай потерся облупленным ухом о майку Толика.

— Ладно уж, слушай, — сказал Толик. — Это было, когда мы с мамой жили в Новотуринске. Я тогда такой, как ты, был… Нет, поменьше, в четвертом классе… Под Новый год мама подарила мне книжку «Русские кругосветные мореплаватели». Там как раз все с Крузенштерна начинается. Я, конечно, зачитался… И вот в те же дни познакомился я с одним человеком. По фамилии Курганов… Пожилой он был, одинокий и, видимо, неудачливый в жизни. Но было у него дело, которое помогало ему жить: он писал повесть про Крузенштерна… Помню, он в новогоднюю ночь мне отрывки из этой повести читал; так получилось, что мы вместе сорок восьмой год встречали… Мы с ним, с Арсением Викторовичем, даже подружились, хотя я мальчишка был, а ему пятьдесят стукнуло… Вот как раз к его дню рождения я стихи и написал. В подарок. Неумелые стихи, конечно…

Толик повозился, покашлял и с таким выражением, что, мол, куда деваться-то, начал:

Когда Земля еще вся тайнами дышала

И было много неизведанной земли,

Два русских корабля вокруг земного шара

Сквозь бури и шторма на поиски пошли.

Далеких островов вдали вздымались скалы,

И тайною была морская глубина,

И Крузенштерн стоял отважно у штурвала,

И билась о корабль могучая волна…

И буду я всегда завидовать, наверно,

Тем морякам, которые ушли в Далекий путь.

На карте начерчу дорогу Крузенштерна

И, может, поплыву по ней когда-нибудь…

— А говорил «неумелые», — сказал Гай. — Нормальные стихи, как у поэта. Хорошие… А говорил «не помню»…

— Начал читать и вспомнил… А вот еще:

Теперь Земля уже почти что вся открыта,

Остались тайны только в синей глубине.

Они — как старый клад, на острове зарытый,

Но, может быть, одна откроется и мне.

Но это я уже потом сочинил, эти строчки в эпиграф не вошли.

— Куда не вошли?

— В эпиграф… Ну, это такое как бы вступление маленькое к книге или рассказу…

— Да знаю я, что такое эпиграф! А к какой книге-то?!

— Я разве не сказал? Курганов стихи эти взял для своей повести «Острова в океане».

— И, значит, их в ней напечатали?!

— Да нет, ничего не напечатали… Курганов неожиданно умер, а рукопись пропала. У него был всего один экземпляр, после смерти его не нашли… У меня только эпилог остался. Тут так получилось: мама перепечатывала Курганову рукопись, а я копирку раскладывал и на последних страницах перепутал, не той стороной положил. Мама этого не заметила, а я начал потом разбирать готовые экземпляры и ахнул: первый-то отпечатан, и не только с лицевой стороны, но и сзади, по-зеркальному, второй — одна «зеркалка», а третий лист вовсе пустой… Ну и с перепугу сел перепечатывать сам. Умел немного… Напечатал заново, а те листы, с первой отпечаткой, сунул в подставку машинки, там вроде тайника было… А потом и эти страницы пропали вместе с машинкой.

— Почему?

— Мама ничего про тайник не знала, это мой секрет был… Когда приехали в Среднекамск, маме купили новую машинку, а эту она отдала ребятам в школьный музей. Мальчишки ходили по домам, выпрашивали разные предметы старого быта, а машинка-то была просто древняя, «Ундервуд». Мама и пожертвовала… Я понять не мог, как она решилась на такое. «Ундервуд» этот у нас был с довоенных времен, мама его так любила…

— И все-таки отдала!

— Я уж после догадался: потому и отдала, что любила. Машинка-то сломанная была, рассылалась. Вроде бы бесполезная вещь, место занимает, а выбросить жалко… И, видно, стеснялась мама этой привязанности. И подумала: в музее машинку сберегут, там она даже в почете будет… В общем, пришел я с уроков и вижу — машинки нет. Я в крик: что ты наделала!

— А вернуть нельзя было?

— Я ходил по школам, спрашивал, да не очень-то с мальчишкой разговаривали… К тому же, я думаю, те пацаны могли машинку в музей и не отдать. Может, она им так понравилась, что решили оставить себе. Там кое-какие клавиши еще работали, для игры годилась…

«Вот уж свинство-то!» — едва не сказал Гай, но вспомнил нору под камнем в Херсонесе и сердито засопел. И спросил: