Без надежды - Гувер Колин - Страница 31

– Холдер, давно ты употребляешь наркотики?

Он стреляет в меня глазами, сохраняя серьезное выражение лица. Я в упор смотрю на него, стараясь показать, что не отстану, пока не скажет правду. Он плотно сжимает губы и вновь смотрит на руки. На миг я решаю, что он собирается уйти, но замечаю на его лице нечто такое, чего совсем не ожидала увидеть. Ямочки.

Он гримасничает, стараясь сохранить серьезное выражение лица, но уголки рта начинают подергиваться, и улыбка переходит в смех.

Он оглушительно хохочет, и это бесит.

– Наркотики? – переспрашивает он между приступами смеха. – Ты думаешь, я сижу на наркотиках?

Он продолжает смеяться, но в какой-то момент до него доходит, что я вовсе не нахожу это смешным. Наконец он умолкает и глубоко втягивает в себя воздух, потом берет меня за руку:

– Я не сижу на наркотиках, Скай. Честно. Не понимаю, почему тебе это взбрело в голову, но клянусь, что говорю правду.

– Тогда что, черт возьми, с тобой творится?

Лицо его вытягивается, и он отпускает мою руку.

– А поточнее нельзя? – Он откидывается на стуле и складывает руки на груди.

Я пожимаю плечами:

– Конечно. Что произошло и почему ты ведешь себя так, будто ничего не было?

Он упирается локтем в стол и смотрит на свое предплечье. Потом, глубоко задумавшись, медленно водит пальцами по каждой букве своей татуировки. Обычно тишина означает отсутствие звуков, но наступившее молчание буквально оглушает. Он убирает руку со стола и поднимает на меня взгляд:

– Я не хотел разочаровывать тебя, Скай. Я успел разочаровать всех любивших меня людей, и после того случая за обедом знал, что и тебя тоже. Поэтому… я ушел, пока ты не полюбила меня. Иначе всякая попытка не разочаровать была бы безнадежной.

Его слова полны раскаяния и грусти, но попросту извиниться он по-прежнему не в состоянии. Он тогда переиграл и поддался ревности, но скажи он одно это слово, и нам не пришлось бы мучиться целый месяц. Я качаю головой, потому что просто не понимаю. Не возьму в толк, почему он не может сказать: «Прости».

– Почему ты не можешь просто сказать это, Холдер? Почему не можешь извиниться?

Он наклоняется над столом и берет меня за руку, сурово глядя мне в глаза:

– Я не извиняюсь перед тобой… потому что не хочу, чтобы ты меня простила.

Грусть в его глазах, должно быть, отражает мою, а я не хочу, чтобы он заметил. Не хочу, чтобы он видел меня грустной, поэтому зажмуриваю глаза. Он отпускает мою руку, и я слышу, как он обходит вокруг стола, обнимает меня и приподнимает. Потом сажает на барную стойку, отводит волосы с моего лица и заставляет вновь открыть глаза. Брови его сведены, и на лице отражается неподдельная боль, разрывающая мне сердце.

– Детка, я облажался. Знаю, что даже не один раз. Но поверь: то, что в тот день случилось за ланчем, не было ревностью, гневом или еще чем-то страшным. Хотелось бы мне рассказать, что произошло на самом деле, но не могу. Когда-нибудь объясню, но не сейчас, и мне надо, чтобы ты приняла это. Ну пожалуйста. Я не извиняюсь, потому что не хочу, чтобы ты забыла об этом. И ты не должна прощать меня за это. Никогда, Скай. – Подавшись вперед, он чмокает меня в щеку, потом отодвигается и продолжает: – Я говорил себе держаться от тебя подальше – и пусть ты даже будешь злиться. У меня полно проблем, которыми я еще не готов поделиться. Я очень старался избегать тебя, но ничего не вышло. Я не такой сильный, чтобы отказаться от того, что может быть у нас впереди. А вчера в столовой, когда ты обнимала Брекина и смеялась вместе с ним? Мне было так приятно видеть тебя счастливой, Скай. Но как хотелось быть тем человеком, который заставляет тебя от души смеяться! Я мучился оттого, что ты думала, будто мне нет до нас дела или что те выходные не были лучшими в моей жизни. Потому что мне есть до нас дело, а тот уик-энд действительно был лучшим. Лучший гребаный уик-энд в истории всех уик-эндов.

Мое сердце бьется учащенно, почти так же быстро, как льются из него слова. Он отводит ладони от моего лица и начинает гладить волосы, а потом, опустив руки мне на затылок, успокаивает себя глубоким дыханием.

– Это убивает меня, Скай, – произносит он намного спокойнее. – Убивает, потому что я хочу, чтобы ты каждый день помнила, какие чувства я к тебе испытываю. Но я еще не готов сказать, что влюблен. Пока нет. Но то, что я чувствую, больше, чем просто «нравишься». Намного больше. За последние несколько недель я пытался разобраться. Понять, почему не найти другого слова. Мне хочется в точности описать тебе мои чувства, но во всем словаре не найдется, зараза, ничего между «нравиться» и «любить». А мне это слово нужно. Мне оно нужно, потому что я хочу, чтобы ты услышала его от меня. – Он притягивает мое лицо к себе и целует короткими легкими поцелуями, отстраняясь после каждого и ожидая моей реакции. – Скажи что-нибудь, – умоляет он.

Я смотрю в его встревоженные глаза и впервые с момента нашей встречи… кажется, начинаю понимать его. Он реагирует на вещи таким образом не из-за разных особенностей характера, а лишь благодаря одной черте Дина Холдера.

Страстности.

Он со страстью относится к жизни, к любви, к своим словам, к сестре Лесс. И провалиться мне на месте, если меня не включат в список. Глубина его чувств не раздражает, а восхищает. Я давно пыталась оторваться от действительности, но, увидев огонь в его глазах, хочу изведать жизнь во всех ее ипостасях. Хорошее, плохое, прекрасное, безобразное, наслаждение, боль. Я этого хочу. Хочу воспринимать жизнь, как он. И первый шаг поможет мне сделать безнадежный парень, который в поисках совершенного мира распахивает свою душу, отчаянно желая вдохнуть жизнь в мои чувства.

Жизнь.

Это слово приходит, будто было со мной всегда. Слово, удачно застрявшее между «like» – «нравиться» и «love» – «любить».

– Жить, – говорю я.

Напряжение в его взгляде немного ослабевает, и он издает короткий смущенный смешок:

– Что?

Силясь понять мой ответ, он качает головой.

– Жить, – повторяю я. – Если переставить буквы в словах «like» и «love», то получится «live» – «жить». Можешь пользоваться.

Он снова смеется, но теперь с облегчением. Потом обнимает и целует меня.

– Я живу тебя, Скай, – говорит он мне прямо в губы. – Я так живу тебя!

Суббота, 29 сентября 2012 года

9 часов 20 минут

Понятия не имею, как ему это удается, но я все простила. Я влюблена в него по уши и целую вот уже пятнадцать минут. Он мастер обращаться со словами. И я уже не сержусь, когда он подчас так долго их подбирает. Он отрывается от моих губ и, улыбаясь, обнимает меня за талию.

– Ну и чем мы займемся в твой день рождения? – спрашивает он, снимая меня со стойки.

Холдер еще раз чмокает меня в губы и шагает в гостиную, где на столике лежат его ключи и бумажник.

– Нам незачем что-то придумывать. Тебе не обязательно развлекать меня только потому, что у меня день рождения.

Он сует ключи в карман и упорно смотрит на меня с озорной усмешкой.

– Что такое? – спрашиваю я. – У тебя шкодный вид.

Он со смехом пожимает плечами:

– Прикинул, как бы развлек тебя, останься мы дома. Именно поэтому нам надо уйти.

Именно поэтому я хочу остаться.

– Можем поехать к моей маме, – предлагаю я.

– К твоей маме? – Он смотрит на меня настороженно.

– Ага. У нее на блошином рынке палатка с травами. Там она и сидит по выходным. Я никогда не езжу, потому что она проводит там четырнадцать часов в день и мне становится скучно. Это один из самых больших блошиных рынков в мире, и я давно хотела там побродить. Ехать всего полтора часа. У них продается «хворост», – добавляю я, стараясь, чтобы это прозвучало заманчиво.

Холдер подходит и обнимает меня:

– Если хочешь поехать на блошиный рынок, значит поедем на блошиный рынок. Сбегаю домой, переоденусь и кое-что сделаю. Заеду за тобой через час, ага?