Острая стратегическая недостаточность - Вассерман Анатолий Александрович - Страница 26

Джугашвили вообще (хотя сейчас его эпоху всячески противопоставляют дореволюционным временам) придерживался идеи возрождения былых имперских возможностей – в том числе и географических. За пределы империи он вышел лишь в очень немногих местах. Восточная Пруссия оказалась поделена между Польшей и СССР по чисто военным соображениям. А Северная Буковина и Галичина, в имперские времена входившие в Австрию, стали нашими не только по военным причинам, но и вследствие стремления воссоединить всех русских независимо от их дробного этнического разделения. Кстати, на ялтинских переговорах главный оппонент Джугашвили и давний противник России во всех её воплощениях Уинстон Леонард Рэндолфович Спенсёр-Чёрчилл возмутился: «Львов никогда не входил в Россию!» Джугашвили тут же парировал: «А Варшава входила». Чёрчилл, в ту пору лоббировавший польские интересы в надежде на возвращение лондонских эмигрантов во власть, согласился с советским предложением о границах Польши: возвращение всех русских земель в обмен на компенсацию за счёт востока Германии.

Вдобавок тюменский журналист Алексей Анатольевич Кунгуров доказывает: опубликованный текст приложения – поддельный. Он выявил в этом кратком документе немало исторических и географических нестыковок, вряд ли возможных для дипломатов, знакомых с местными обстоятельствами. По его мнению, дополнительный протокол сочинили сами первопубликаторы – весной 1946-го в Соединённых Штатах Америки – на основании уже состоявшихся событий, по принципу «если бы я был таким умным сейчас, как моя жена потом», но при этом напутали в неведомых им восточноевропейских реалиях. Если эта версия не просто правдоподобна, но и правильна, придётся признать: точкой опоры для развала нашей страны послужила халтурная фальшивка.

Впрочем, даже если секретный протокол достоверен – его нынешняя трактовка несомненно ложна. Она продиктована желанием набрать в политической игре шкурные очки за чужой счёт. Реально же договор – хоть с секретным протоколом, хоть без него – всего лишь дал СССР передышку, необходимую хотя бы для разработки и запуска в производство оружия нового поколения.

И танки наши быстры

Положение в области вооружения было изрядно запущено. В значительной мере – стараниями Михаила Николаевича Тухачевского, несколько лет бывшего заместителем по вооружениям народного комиссара обороны. Герой Гражданской войны, один из пятерых первых маршалов не имел фундаментального военного образования, а потому изрядно увлекался некоторыми перспективными направлениями боевой техники в ущерб цельности взаимодействия всех видов оружия и родов войск. Достаточно сказать, что наряду с активным развитием средств радиовзрывания мин (что в войну использовали для нескольких очень эффективных диверсий) он совершенно не уделял внимания радиосвязи в войсках и не ставил вопрос о создании массового производства радиопередатчиков: дефицит пришлось восполнять уже во время войны – в значительной мере благодаря американским поставкам.

Конечно, отличился не один Тухачевский. Сменивший его на этом посту Григорий Иванович Кулик легко поддался, например, на слухи о немецких разработках новых танков, неуязвимых для тогдашней противотанковой артиллерии. Немцы действительно ещё в 1936-м начали разработку танка, впоследствии знаменитого под именем «Тигр», но в рамках их концепции ведения боевых действий он был не обязателен: не зря серийное производство началось только к концу 1942-го. Да и трофейные французские танки с бронёй в 60–80 мм немцы использовали разве что при редких атаках на особо укреплённые районы. Так что начатые по инициативе Кулика разработки нового поколения артиллерии остались не востребованы. Зато производство пушек, реально необходимых стране, перед войной заглохло.

Словом, уже в 1939-м Джугашвили пришлось всерьёз влезать в разработку вооружений. Конечно, не в качестве конструктора. Но формулировать требования к новым образцам и выбирать среди представленных вариантов он был вынужден едва ли не единолично. Военные могли разве что помогать ему ответами на его въедливые вопросы.

Примеров участия Джугашвили в перевооружении можно приводить множество. Поэтому ограничимся ярчайшим.

Танковые гусеницы работают в пыли, поэтому очень быстро изнашиваются. Только во второй половине 1930-х годов разработаны сплавы, способные обеспечить пробег в несколько тысяч километров. До того приходилось искать иные способы перемещения танков на большие расстояния. Французы создали многоколёсные автотранспортёры для подвоза танков к самому полю боя. Американские и немецкие[53] конструкторы спроектировали несколько вариантов колёсного хода на самих танках. Один из них – американского конструктора Кристи, с натянутыми на ведущие колёса съёмными гусеницами – СССР купил для лицензионного производства под маркой БТ – быстроходный танк.

К моменту появления марганцовистых сталей для гусениц БТ претерпел немало модификаций, стал совершеннейшим в советских войсках и одним из лучших в Европе. Понятно, военные и производственники хотели развивать эту схему дальше. Вдобавок высокая скорость танка обещала множество вариантов его боевого применения.

Но сложность колёсно-гусеничного хода ограничила возможности танка в целом. Допустимая нагрузка на резиновые бандажи колёс стала непреодолимым барьером для наращивания брони. Да и мест, удобных для движения на колёсах, в нашей стране куда меньше, чем нужно для свободного маневрирования в ходе боевых действий (не зря бывший политрук танковой роты, затем легальный клерк женевского представительства главного разведывательного управления генерального штаба Советской армии, а ныне британский пропагандист Владимир Богданович Резун объявил БТ созданными исключительно для пробега по германским автострадам, чьё строительство началось через несколько лет после развёртывания серийного производства БТ).

Известный исследователь примененных Джугашвили методов управления Владимир Михайлович Чунихин в статье «Зачем Сталину была нужна власть?» цитирует воспоминания генерал-лейтенанта (в ту пору – майора) Александра Александровича Ветрова. 4-го мая 1938-го на одном из множества совещаний, посвящённых перевооружению Ра-боче-Крестьянской Красной армии, Ветров доложил об опыте боевых действий танкового полка, где был заместителем командира, в Испании. Там уже обозначилось насыщение войск противотанковыми пушками, легко справляющимися с противопулевым бронированием БТ. Джугашвили, выслушав доклад, заинтересовался взглядом Ветрова на колёсно-гусеничный ход. Тот попытался сослаться на коллективное одобрение этой схемы в полку (а в мемуарах упоминает: к началу совещания он уже знал, что Автобронетанковое управление также всецело настроено на дальнейшее развитие этого направления). Но Джугашвили всё же вытянул его личное мнение. Как инженер, Ветров был за чисто гусеничный ход, упрощающий и конструкцию, и уход за нею. Завязался жестокий спор. Большинство присутствующих – включая военачальников и конструкторов – выступало за дальнейшее развитие существующей схемы. Только сам Джугашвили голосовал за полный отказ от колёс. В конце концов совещание решило параллельно с дальнейшим развитием колёсно-гусеничного БТ проработать и его гусеничный вариант. Так зародился будущий Т-34 – по совокупности показателей лучший, невзирая на унаследованные от БТ неудачные решения, танк Второй Мировой войны.

На всех дальнейших этапах его проектирования и модернизации Джугашвили тоже следил за ним, зачастую даже ограничивая конструкторское стремление к совершенству ради наращивания производства: большое число приемлемой техники куда полезнее фронту, нежели немногочисленные идеальные образцы. На этом, кстати, пострадали немцы. Их Т-5 «Пантера» несомненно лучше Т-4, но вдвое тяжелее и сложнее в производстве, а по боевой эффективности пара Т-4 намного перекрывает один Т-5. Поэтому переход к Т-5 существенно подорвал боевую мощь немецких танковых войск вследствие резкого падения производства. СССР не допустил такого провала в производстве: Т-34 совершенствовали ровно настолько, насколько требовалось по текущим военным условиям, и его производство непрерывно наращивали.