Сочинения - Житков Борис Степанович - Страница 138

До адмиральского чина дослужился бинокль вместе с хозяином, и старик тайком называл его «ваше превосходительство».

– А ну-ка, «ваше превосходительство», глянем!

Старик так и впился в море, спокойное, с легкой ласковой зыбью. Он вертел ролик бинокля и с наслаждением пробегал глазами по сверкающей водной равнине.

Вот уже 17 лет, с того самого дня, как сняли его с корабля матросы, он, старый моряк, ни разу не взглянул на море.

На приморской даче, на которой он жил и зимой и летом, окно, выходившее на море, он приказал завесить плотной занавеской еще раньше того, как он въехал в эту самую дачу, и строжайше запретил ее трогать. Каждый день, выходя на прогулку, он брал курс из дверей прямо от моря в берег, в сосновый лес, а с прогулки возвращался всегда той дорогой, которую сплошной цепью пересекали дачи и закрывали море. А сегодня вдруг лопнула старая тесемка, на которой 17 лет болталась зеленая занавеска, занавеска упала, и море – голубое, ясное – приветливо глянуло на старика в окно. Старик было выругался, приладил занавеску, хотел задернуть, но встал у окна, посмотрел на море да так и стоял с полчаса: оцепенело глядел не отрываясь.

Вдруг повернулся и стал поспешно одеваться, надел все, что висело на вешалке, словно собирался уйти в море и никогда не возвращаться. Он туго набил кисет табаком, сунул в карман щербатую «миледи» и «его превосходительство» и торопливо зашагал к морю.

И вот он стоял и смотрел в бинокль и чувствовал, как море переливает в него всю свою свежесть.

– Так и есть! Со второго прохлопали.

Старик ясно видел пробитый щит – плавучую брезентовую мишень, которую тащил на буксире небольшой катерок.

– Это Васька! Васька Осипов! – забормотал он волнуясь. – Узнаю письмо по почерку. Меня не надуете, дорогие товарищи! Комсомольцы-то у вас вроде для фирмы, а мишени-то старые комендоры дырявят. Думали, без нас, стариков, обойдетесь… А вот и не вышло-с. Ххе! Мелко плавали, дорогие товарищи! А ну, «ваше превосходительство», разрешите покурить!

Отставной адмирал бережно положил бинокль в карман, а из другого кармана вынул резиновый кисет и стал заправлять старую, выщербленную трубку. Он купил ее когда-то в Ливерпуле. До адмиральского чина она не дослужилась: годами не вышла, и старик называл этот деревянный огрызок «миледи». Адмирал любил хорошее общество.

Закурил он быстро и сейчас же приставил к глазам «ваше превосходительство». По горизонту маленьким черным прямоугольником плыл второй щит, пока еще целый. Старик впился в него как астроном в звезду, которую он только что открыл.

– Пошел, пошел! – хрипло шептал старик.

– Дедушка, прикурить можно?

Это спрашивал какой-то парень в синих трусиках, разминая пальцами папироску.

– Весь пляж обошел, ни у кого спичек нет. Честное слово!

– Пошел, пошел! – бормотал старик, не отрываясь от черного квадратика в море.

– Да чего же пошел-то? Что вам, жалко, что ли?

В это время раздался гул выстрела. Глухим вздохом доплыл он от горизонта к пляжу. Старик подскочил, вытянулся, словно вырос, и в самозабвении шепнул:

– А ну, вва-вва-вва… Тьфу! Чтоб ты пропал! – и старик плюнул в песок.

– Сумасшедший! – вскрикнул парень и невольно отшатнулся от старика.

Старик оглянулся.

– Да, да, сумасшедший! – закричал старик, размахивая биноклем. – С первого, с первого, черт побери! Сумасшедший выстрел!

Ахнул разрыв. Он громче и ярче прокатился по морю. А старик совал в глаза парню в трусиках свой заветный бинокль.

– Гляньте-ка, гляньте-ка, черт вас возьми! Там, у горизонта… Ну что? Рамка?.. Рамка!.. Знаю, что рамка! А в рамке-то что?

– Да дыра никак.

– Дыра! Дыра! Так это все Васька Осипов! Он, негодяй! Меня не надуешь, молодой человек. Пусть вам, сосунам, эти комсомольские басни рассказывают. Двенадцатидюймовым калибром, да на такую дистанцию, да с первого удара – это Васька Осипов. Можете мне голову оторвать, если это не он. И это не иначе, как его коньяком обещали накачать наповал. Нет-с, старого ворона не надуешь, не надуешь, молодой человек!

Старик вырвал из рук парня бинокль и так замахал им у него перед носом, что парень в страхе попятился.

– Закурить все же можно? – робко спросил парень. Он с опаской смотрел на старика и, держа в зубах папиросу, издалека, осторожно, словно боясь обжечься, тянулся к адмиральской трубке. Старик порывисто ткнул в воздух коробкой спичек. Парень закурил.

– Да-с, молодой человек, это бьет Васька Осипов, – сказал старик раздумчиво.

– А очень просто, что Васька, – сказал парень между двумя затяжками. – Если это с «Марата» бьют, так это факт – он.

– Ага! А я что говорил? И вам он тоже известен? – старик зацепил сухим пальцем как железным крюком за резинку трусиков. – Вы, молодой человек, еще вот в коротких штанишках щеголяете и не знаете, что этот Васька Осипов, когда мы с немцами воевали, плавал на минном крейсере «Новик» и ведь что каналья разделывал…

Парень раскрыл рот, хотел что-то сказать, но старик нахмурил брови и закричал:

– Не перебивать, и извольте слушать, когда вам говорят, молодой человек!

– Представьте себе: вечер, немцы напирают. У нас два корабля, а нам надо изобразить, что у нас целая эскадра, и затянуть всех этих Михелей, Бранденбургов да Кювенштюкеров – всех их, голубчиков, затянуть на минные поля; а сверху мгла, туман как потолок навалился, им аэроплан бы послать поглядеть, да не видать: мы под туманом, что мыши в подполье. Броненосец «Слава» – не знаю, теперь он у вас, может, и «Позором» называется, а тогда «Славой» назывался, – и вот «Слава» бьет двенадцатидюймовкой, бьет нарочно так, чтоб у колбасников в ушах трещало, чтоб казалось им, что у нас тут невесть сколько этих самых пушек. А они по «Славе» долбят, чугуном, что водой, поливают. Ввязались в бой. «Слава» отступает, и ни одной трубы на ней – все сбито, дым валит прямо на палубу. «Слава» сдает, запинается, а надо бой показать, затянуть на минные поля. Слышите, молодой человек? Видели мины – такие железные пузырьки под водой? Килем зацепишь – и… трах… все разворотит, и сразу в подводное плаванье – раков ловить. Так вот-с, «Слава» сдает, запинается, немцы могут расчухать всю ее хитрость и не идти за ней всем табуном. Чего за ней идти, если она уж чуть-чуть ухает: артиллерии недостает. От флагмана приказ «Новику»: выйти вперед на расстоянии выстрела и накачать немцам. «Есть! Пошли!» Осипов у орудия снаряды подает, он тогда еще боцманом был. И вдруг – трах! – убивает комендора при орудии. Осипов на его место. Как начал садить, тут и безрукий руками разведет. Понимаете!..

Старик совсем присунулся к парню и, ударяя его в голую грудь медным биноклем, закричал:

– Понимаете, как пальцем тычет! Ни одного промаха! И это под огнем, заметьте, в спешке!

Старик тряс биноклем над головой парня. Бинокль сверкал на солнце медью и стеклами.

– Задним ходом отступаем, лавируем меж своими минами, и наконец ахнуло: сел немец на нашу капусту. Справа опять рявкнуло – другой нарвался! Так, не лазь в чужой огород! А Осипов гвоздит и гвоздит. Из боя мы вышли как ворона с пожара: ни труб, ни мачт. Пришли домой – Осипова к командиру требуют.

– Никак нет, – говорят, – не может.

– В лазарете?

– Никак нет!

– Контужен?

– Никак нет!

– Да что же с ним, черт возьми! Конвоем его привести!

– Никак нет, – говорят, – невозможно! Можно только на руках принести: пьян.

– Кто напоил?

– Самочинно, – говорят. – Разбил два шлюпочных компаса и спирт из них выпил. «Только для этого счастья, – говорит, – я и жив остался».

Горчайший был пьяница! Ну что с ним поделаешь, произвели в комендоры. Этого Осипова все у нас знали, да и немцам он дал себя знать. Вы перед ним мозгляк, молодой человек! Громадина, в плечах полсажени, рыжий как таракан, весь в веснушках, как клопами усажен; веснушки – во! Брови рыжие, и душа-то у него была какая-то рыжая. Но стрелять, действительно, мог из пушки по воробью, да еще и влет. Это он, Васька Осипов, садит сейчас по этим мишеням. Он! Узнаю письмо по почерку. Нет, меня не надуешь!