Операция «Цицерон» - Мойзиш Людвиг Карл - Страница 34

Сидя в его комфортабельном кабинете, я рассказал ему об исчезновении Элизабет и спросил, не помогут ли мне турецкие власти найти пропавшую девушку, сделав это очень осторожно. Фон Папен, добавил я, очень беспокоится о том, чтобы это дело не попало в газеты. Прежде чем ответить, он немного подумал, а потом сказал:

– Вряд ли это несчастный случай или самоубийство – сейчас я уже знал бы о нем. Боюсь, гораздо более вероятно, что ваш секретарь последовала примеру немецких дезертиров в Стамбуле. По сути дела, едва ли можно в этом сомневаться.

Провожая меня до двери, он добавил:

– Ради вас мне хочется надеяться, что я ошибаюсь.

Вернувшись к себе в отдел, я увидел ответ из Стамбула. Из консульства послали надежного человека встретить поезд, но в нем не оказалось никого, кто хоть сколько-нибудь подходил под описание Элизабет.

Теперь у меня не было выбора. Я должен был сообщить о случившемся в Берлин. Никогда ещё я не испытывал таких трудностей при составлении доклада. В нем я писал, что Элизабет бесследно исчезла и что пока нельзя установить, самоубийство ли это или несчастный случай, но что существует вероятность её дезертирства к англичанам.

Когда я отправил это сообщение, её дезертирство с каждым часом стало казаться мне все более возможным, пока, наконец, я не поверил в него, как в несомненный факт.

Как я и ожидал, из Берлина посыпался поток писем, причем каждое содержало ряд вопросов, на которые я едва ли мог ответить. Само собой разумеется, во всех этих запросах был строгий приказ: любой ценой установить местонахождение пропавшей девушки. Предположение о несчастном случае или самоубийстве не встретило в Берлине поддержки, да и сам я уже перестал верить в это.

Дни тянулись в каком-то кошмаре. Я был озадачен молчанием отца Элизабет – ведь он должен был получить мое письмо несколько дней назад.

На пятый день после исчезновения Элизабет я получил предписание из ведомства Кальтенбруннера. Мне приказывали немедленно отчитаться перед Берлином. Я должен был вылететь следующим курьерским самолетом. 12 апреля я сел в ночной поезд, отправлявшийся в Стамбул. Самолет, на котором я должен был лететь в Берлин, отправлялся 14 апреля. Я предчувствовал, что ожидало меня в Берлине.

Прибыв в Стамбул, я взял у своего друга машину и большую часть дня провел в бесцельной езде по улицам этого огромного города. Я надеялся, не имея на то никаких оснований, что Элизабет могла быть в Стамбуле и что, может быть, совершенно случайно я натолкнусь на нее. Но этого не случилось.

Немецкий курьерский самолет прибыл днем 13 апреля. На следующее утро я должен был отправиться на нем в Берлин.

В консульстве шла сортировка корреспонденции. Я попросил разрешения взглянуть на нее, чтобы проверить, нет ли писем для меня.

На мое имя было два новых предписания от Кальтенбруннера и одно из министерства иностранных дел. В каждом из них содержался суровый выговор за исчезновение Элизабет. Все они делали упор на то, что Элизабет была переведена из Софии главным образом по моему настоянию.

Я положил предписание обратно в сумку и собирался уже закрыть ее, но вдруг заметил небольшой коричневый конверт, тоже адресованный мне. Я вскрыл его и начал читать. В письме было всего лишь несколько строчек, торопливо набросанных на клочке писчей бумаги. Когда я прочитал эти строки, у меня задрожали руки.

Письмо было от моего друга, работавшего в министерстве иностранных дел. В нем говорилось, что, по всей вероятности, я буду арестован, как только моя нога ступит на германскую землю. В некоторых высокопоставленных кругах полагали, что я поощрял своего секретаря к дезертирству и даже помог ей бежать.

Ясно, какие выводы можно было сделать из этого.

Глава десятая

Я не имел ни малейшего представления о том, что мне делать. Самолет отправлялся в Берлин на следующее утро. Если бы я вылетел с этим самолетом, меня заключили бы в тюрьму или в концлагерь, как только я прибыл бы в Берлин, а позже, возможно, расстреляли бы. Ибо как я мог доказать, что совсем не виновен в дезертирстве Элизабет? С другой стороны, если бы я остался здесь, это было бы прямым неподчинением приказу. Берлин воспринял бы это как явное признание мною своей вины.

Часами я ходил по улицам Стамбула. У меня не было друга, к которому я мог бы обратиться за помощью или за советом. Наконец, я придумал, как временно разрешить этот вопрос или, по крайней мере, отсрочить его решение. В тот же день поздно ночью я отправил в Берлин зашифрованную телеграмму, в которой сообщал своему начальству, что заболел и что доктор запретил мне лететь самолетом. Затем я разорвал в клочки билет на самолет.

Смертельно уставшим я вернулся, наконец, в гостиницу и принял продолжительный холодный душ, чтобы прояснить себе мозги. Я уже закрывал воду, когда зазвонил телефон.

Я снял трубку. С другого конца провода кто-то говорил со мной по-английски.

– Я обращаюсь к вам от имени англичан. Если вы поедете завтра в Берлин, вас наверняка расстреляют. Мы хотим дать вам возможность спастись. Переходите к нам – этим вы спасете свою жизнь и жизнь вашей жены и детей.

Я повесил трубку.

Вместо того чтобы лечь спать, как я сначала хотел, я снова начал одеваться. В таком состоянии я все равно не смог бы уснуть. Когда я надевал ботинки, снова зазвонил телефон. На этот раз голос был другой – говорили по-немецки с заметным иностранным акцентом.

– То, что вы собираетесь делать, – просто сумасшествие. Хорошенько подумайте, прежде чем принять решение. Англичане человечны. Приходите в консульство и обсудите этот вопрос с мистером…

Говоривший назвал имя, которое мне часто приходилось слышать. Враг проявил ко мне больше человечности, чем мои руководители. Германия означала теперь для меня смерть или тюрьму. Англия означала… нет, нет. Я дрожал с ног до головы, когда положил трубку, не сказав ни слова.

Через несколько минут снова зазвонил телефон.

– Говорит доктор Р. Вы ведь помните меня? Это был мой земляк, житель Вены. Мне никогда не приходилось разговаривать с ним, но, при встречах мы обычно здоровались.

– Слушайте, – сказал он, – слушайте внимательно. Меня уполномочили сделать вам ещё одно предложение, чтобы спасти вашу жизнь. Вы можете не бояться наказания за те поступки, которые вы совершили, исполняя служебные обязанности. Англичане знают, что вы порядочный человек и просто исполняли данные вам указания. Я могу встретиться с вами сегодня и точно передать вам предложение англичан. Я уже давно работаю у них. Итак, мы встретимся.

– Я не могу сделать этого, – ответил я. – Не говоря уж о всем прочем, существуют причины личного характера, препятствующие этому. Большая часть моей семьи находится в Германии. Кроме того, сбежать теперь, когда корабль начинает тонуть… Нет, я не могу так поступить. Неужели вы этого не понимаете?

– Конечно, я понимаю. Но что ожидает вас в будущем? Что ожидает ваших детей? У вас больше не будет такой возможности. Кроме того, когда Германия проиграет войну, вас могут привлечь к ответственности за целый ряд дел, если вы останетесь с теми, с кем вы находитесь сейчас, и это отнюдь не угроза.

– Я не могу сделать этого, доктор. Я понимаю, вы желаете мне добра. Спасибо.

Я положил трубку и побежал вниз. В вестибюле было два или три человека. Мне показалось, что они с удивлением посмотрели на меня, когда я проходил мимо них, направляясь в небольшую комнату, где помещался коммутатор гостиницы.

– Я ложусь спать и поэтому не хочу, чтобы мне звонил ещё кто-нибудь сегодня вечером, – сказал я.

Я положил десять лир на стул возле телефонистки. Она кивнула головой.

Затем я вернулся в свою комнату и уже наполовину разделся, когда вновь зазвонил телефон. Очевидно, они заплатили телефонистке больше меня.

Сначала я не хотел отвечать, но телефон продолжал звонить, и я снял, наконец, трубку. Опять был новый голос.

– Если вы поедете в Берлин, вы пропали. Подумайте, пока ещё не поздно…