Падение «Вавилона» - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 87

И сердце мое вдруг тронул ледяной крысиной лапкой внезапный страх: все слишком хорошо, а потому — надолго ли?..

Оттрубив дневную смену, я подъехал к дому и сразу же отправился в гараж — взять из «беретты» отвертки, дабы подвинтить разболтавшуюся дверцу кухонной полки.

Открыл багажник, склонился над ним, и тут тихий голос за моей спиной со смешком произнес:

— Вот как проходит, оказывается, срочная служба у некоторых дезертиров…

У меня, находящегося в положении крайне беспомощном, возникла, конечно, идейка потянуться к пистолету, но идейка была явно бессмысленной…

Я разогнулся, увидев стоящего поодаль… Михаила Александровича.

— Ну, привет, изменник Родины, — произнес он безразличным тоном.

Я, разогнувшись, молча кивнул, вспоминая канцелярию конвойной роты и то, прошлое его лицо на фоне строевого плаца, серого казарменного кирпича…

— Прогуляемся? — предложил он.

— Да можно и здесь поговорить…

Он закурил, болезненно поморщившись.

— Ну, здесь, так здесь… Олег сказал, что, в случае… ну, ты понимаешь, в каком-таком случае…

— Олег сказал, — перебил я, — что вы придете за дискетой. И вы пришли. Так?

— Так.

— Никаких проблем. Дискета у меня.

— Как было дело? — хмуро и резко спросил он.

Я объяснил.

— Ну и что ты собираешься делать теперь? Служить здешним блюстителем порядка? — спросил он с неприязненным сарказмом.

— А вы хотите предложить мне нечто иное?

— Я могу предложить тебе нечто иное, — с нажимом подтвердил он.

— Спасибо, не надо, — сказал я. — Мы сейчас на последнем перекрестке… И дороги наши от него расходятся.

— А ты слабоват оказался, парень, — откликнулся он с явным презрением. — И пустоват… Увы! В холуи подался, значит…

— Я благодарен вам за искренность, Михаил Александрович, — ответил я вежливо. — И той же искренностью вам отплачу. Докладываю: я сделал для себя очень простой и ясный выбор. Основанный на моих довольно-таки примитивных, возможно, внешних и внутренних качествах. Я буду планомерно и, надеюсь, профессионально давить убийц, наркодилеров и грабителей. Получая за это вполне приемлемую для моих запросов зарплату. И защищая неискушенных в насилии обывателей. Чтобы они были спокойны за себя, за дом, за детей. За главные, замечу, человеческие ценности. Везде и всюду одинаковые. А ваши глобальные сверхзадачи связаны с кровушкой и с людоедством. Что негативно влияет на мою впечатлительную натуру — слабоватую и пустоватую, как вы изволили ее определить.

— Ладно. — Он затушил окурок каблуком. — Дискету!

— Вам придется подняться со мной в дом, она в квартире. Или, если отпустите меня одного…

— Я не боюсь, что ты начнешь названивать в Эф-би-ай, — холодно произнес он. — Во-первых, ты знаешь нас… Во-вторых, у тебя есть собственные общечеловеческие ценности… и рисковать ими ты никогда не станешь…

Я поднялся в квартиру.

Маман и Ингред готовили ужин. На столе горели свечи. Папаня предавался распитию пива.

Я взял дискету и спустился с ней вниз.

— Вот, возьмите…

Он принял ее, небрежно сунув во внутренний карман пиджака. Постоял, задумчиво покусывая губы. Наконец произнес:

— Ну, прощай. Правда, руки тебе не подам, не обессудь.

— Может, оно и к лучшему, — ответил я. — Иногда тебе протягивают руку, и, пожимая ее, ты обречен протянуть ноги… Прощайте, Михаил Александрович!

ЭПИЛОГ

Осенью одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, получив очередной отпуск, я улетал с законной женой Ингред в Берлин, оставив квартиру в Куинсе на попечение мамы.

Вылет задерживался, мы бесцельно шатались по зданию аэропорта, навещая то бар, то ресторан, но вот, наконец объявили посадку, и мы прошли в самолет.

Со взлетом тем не менее пилоты не спешили; стюардессы, разнося лимонад, объясняли публике, что на терминале возникли некоторые технические затруднения, однако вот-вот, и мы тронемся через океан в Европу.

Тем временем в проходе появились полицейские, в чьем плотном сопровождении, выставив впереди себя закованные в наручники кисти рук, на воздушное судно проследовал молодой человек с продувной физиономией, курчавыми взлохмаченными волосами и в очках, одно стекло в которых было треснутым. Одного взгляда на человека мне было достаточно, чтобы признать в нем бывшего российского соотечественника.

Полицейские усадили его на свободное место, с края прохода, неподалеку от меня.

— Снимайте браслеты, волки смрадные, — услышал я родную речь.

Полицейские расстегнули наручники и удалились, предоставив пленнику относительную свободу.

Вскоре загудели, прогреваясь, движки — «боинг» готовился к взлету.

— Эх, выпить бы!.. — мечтательно и горько изрек соотечественник, оглядывая, крутя головой, потолок воздушного судна. Затем обратился ко мне на ломаном английском: — Мистер… прошу прощения… здесь пиво дают?

— У меня есть виски, браток, — отозвался по-русски я. — Налить?

— Какие вопросы, кореш?!

Я вытащил из портфеля бутылку, уловив напряженный взор Ингред.

— Ты чего? — спросил я ее.

— Ничего… Твоя компания, сразу видно… Родственная душа…

— А ну тебя, зануда!

Я попросил у стюардессы стаканы.

— И за что тебя, если не секрет? — спросил соотечественника не без сочувствия.

— Производство фальшивых бабок, — охотно поделился курчавый человек. — Кстати, Федя…

— Кстати, Толя, — представился я. — А почему депортируют в Германию?

— А там и есть производство, — поведал он. — Здесь так, распространение, на чем и сгорели. А срок будем мотать в Европе… Такие дела.

— Кислые дела, — заметил я, поднимая стаканчик.

— Мерзопакостнейшие! — с тоской подтвердил Федя. — Тем более у меня тут, в Штатах, полтинник нормальных «бабок» под камнем зарыт…

Шум двигателей внезапно оборвался. В динамике прозвучал голос пилота:

«Мы очень сожалеем… Взлет отложен на час… Поломка компьютера на терминале… Просим покинуть самолет и пройти в зал ожидания…»

Публика, недовольно ворча, начала подниматься с мест.

Федя, судорожно глотнув виски, на мгновение замер, подобравшись, после, встав с кресла, пригнулся и, бегая по сторонам настороженными глазками, спешно начал пробираться к выходу, прячась за спинами пассажиров.

Мы вновь очутились в здании аэропорта.

Я осмотрелся, ища глазами соотечественника. И увидел его: Федя стоял, озираясь потерянно и счастливо на фоне пестро снующей толпы.

Узрев меня, он поднял руку, победно воздев в воздух сжатый кулак, и — озарился восторженной улыбкой.

Толпа сомкнулась, укрыв его в своем многолюдном мельтешении, и тут за рукав меня дернула Ингред, с ехидцей заметив:

— И где же ваши принципы, господин полицейский? Вы только что дали уйти из рук правосудия опасному преступнику!

— Да таких опасных… пол-России, — отозвался я. — И потом… есть определенные правила определенной игры, нарушать которые — грех.

— Да потому что… ты сам такой, — отмахнулась она. — Как ты говорил?.. Ворон ворону глаз не клюет? Так, кажется?

— Это мудрость великого русского народа, — ответил я. — Основанная, вероятно, на долгих и пристальных орнитологических наблюдениях.

На второй день своего пребывания в Берлине, после скучнейших визитов к благочестивым родителям Ингред и ритуальных приемов в окружении ее друзей, я , отлучившись из дому, поехал по известному мне адресу в западную часть города, где, руководствуясь информацией из голубенькой дискеты, завещанной Олегом, достал из тайника, устроенного в старинной кладке речного моста, коробочку с двумя сейфовыми ключами.

Через полчаса я уже стоял в хранилище банка, изымая из депозитной ячейки небольшой, но увеситый портфельчик.

Открыв портфельчик, я увидел плотные пачки денежных купюр… Олегово наследство.

Нужно ли мне было оно? Ну да, деньги, полезная штука… Смазочный материал для острых углов бытия.